berry love

Солнце клонится к закату, когда на пыльной просёлочной дороге появляется он. Одетый во всё темное, уставший, покрытый дорожной пылью и потом путник. Даже издалека видно, как ладно он сложен — высокий, стройный, косая сажень в плечах. Сейчас время сенокоса, поэтому юноши-омеги, которые работают в поле, первыми увидели гостя. Прячась за высокими стогами, они выглядывали робко и тут же прятали порозовевшие лица обратно, когда незнакомец проходил слишком близко.  — Смотри, смотри! — толкали все друг друга локтями, заливисто хохоча и перебивая друг друга.  — Не иначе, как в наше селение направляется.  — Какой красивый! По запаху ясно было — альфа, причем всем альфам альфа — за такого любой бы замуж пошёл, чем всенепременно поделился сам сын старосты, красавец и всеобщий любимчик, До Кёнсу. Он считался самым красивым омегой в деревне, да самым завидным женихом — уже не один отчаянный засылал сватов к дому старосты, да только никого Кёнсу не принял, раз за разом, опустив длинные ресницы, выносил тыквы сватам — уж таков обычай был при отказе. — Уж так и пошёл бы за него? — недоверчиво ухмыльнулся Лу Хань, лучший друг строптивца. — Уж так бы и пошёл, — кивнул До, провожая широкую спину путника взглядом. — Да любой бы пошёл. Слыхал я, что сегодня к нам в селение должен новый кузнец прибыть. Может, он и есть? — Ну, чего встали? — прикрикнул самый старший омега, Минсок. — Языком чесать каждый горазд, а так и до завтра не управимся! Живо за работу! Омеги неохотно поплелись к снопам сена, которые предстояло сгрести в высокие стоги. До конца дня только и пересудов было, что о путнике. Бэкхён, вытирая взмокший лоб, сгребал сено и улыбался едва заметно — уж если путник и вправду тот, кого они ждали уже столько времени, то в ближайшие дни точно не стихнут разговоры о нем, а уж сколько омег повадится с ним знакомство завести — он и представить боялся. Знал лишь, что сам не станет им подобным — уж слишком мало шансов, да много претендентов было на сердце, бьющееся в широкой груди. Да и куда ему? Серый, ничем не примечательный — ни красотой, ни достатком, ещё и сирота к тому же. Кому такой нужен?.. В селенье его обычно сторонились, на игрища да гулянья молодёжи звали редко, если только Минсок, который старался помогать ему по-соседски после смерти родителей. Альфы не зажимали его в укромных уголках, на сеновал не звали, сватов не засылали — понятно же, убогий да нищий омега не сделает чести никакому роду. Так и жил он — всегда один, всегда наедине сам с собой, только в поле работал наравне со всеми. Ничего, смирился уже с такой участью, лишь иногда в тихой ночи ронял в подушку горькие слёзы. *** Как омеги и предполагали, путник-альфа оказался новым кузнецом, который был подмастерьем в соседнем селенье, а после прослышал, что они без кузнеца остались, да решил его место занять. Имя его было Пак Чанёль, был он холост и одинок, только больно уж неприветлив да хмур. Это всё поведал Лу Ханю сын старосты во время полевых работ на следующий день, а Бэкхён услыхал случайно.  — Я ему угощение принёс, хотел разговор завести, так он меня за дверь выставил, представляешь? — возмущался До, подгребая сено к стогу. — Нелюдимый совсем. Ну да ничего, исправим.  — Ты уж исправишь, — насмешливо откомментировал Минсок, трудившийся рядом, ещё и успевавший других подгонять. — Давай, живее руками работай, не языком! Староста выделил кузнецу Паку дом с кузницей, который пустовал после смерти прошлого кузнеца. Тот поблагодарил, вежливо отказался (к явному неудовольствию Кёнсу) от приглашения на ужин и начал обживаться потихоньку. Первое время к нему то и дело заглядывали омеги, падкие на красивые глаза да сильные руки — вот только кузнец и впрямь оказался нелюдимым и негостеприимным. Говорил мало и по делу, а если видел, что гость за праздной болтовней пришел — демонстративно указывал на дверь или просто брал в руки тяжелый молот и брался за работу, развернувшись к оторопевшим гостям спиной. От заботы омежьей да от подарков отказывался, а на улицу и вовсе редко выходил — так, изредка можно было увидеть его в крохотном дворике, обнаженного по пояс, занятого колкой дров. Глядя на крепкие мускулы, перекатывающиеся под гладкой кожей, все юные омеги бросали свои дела и просто смотрели на него исподтишка, разинув рты удивленно. Бэкхён не смотрел и даже не пытался завести с альфой знакомство. Он еще в первую встречу заприметил его красоту, только вот понимал, что шансов у него нет совсем, ведь даже если на баловня судьбы, красавчика Кёнсу, альфа внимания не обращает, то ему-то куда соваться? Он жил прямо напротив, через улицу, но даже мельком взглянув на кузницу через занавешенные ветхим тюлем окошки, поспешно отводил взгляд — чего лишний раз травить душу? Все равно альфа не будет его. Никогда. Уж слишком невзрачный из него омега, да и жених незавидный: ни приданого, ни родителей у него не было — только домишко покосившийся, в котором из всех щелей ветер свистел. Так шли дни за днями, сенокос и сбор урожая давно закончился, начало холодать. Кузнец по-прежнему жил особняком, никого в гости не принимал, сам визиты наносить отказывался — только и делал, что работал, не покладая рук, в своей кузнице. Временами, наводя во дворе порядок, Бэкхён нет-нет, да и бросал быстрый взгляд на дверной проём через улицу. Всегда дверь там нараспашку была, даже когда поднялись холодные ветра и дождь накрапывал. В горне неустанно полыхал огонь, на фоне которого можно было разглядеть силуэт кузнеца, занятого работой. Бэкхёна то и дело подмывало наведаться туда, завести знакомство соседское, принести чего-нибудь. Только он всегда вовремя вспоминал, что нести ему в дар нечего, а раз уж первые омеги селения были за дверь безжалостно выставлены, то ему тем более пытаться не стоит. Время понемногу шло к так любимым всеми святкам. Для альф и омег, которые обычно трудились, не покладая рук, на земле, святки были долгожданным временем, когда можно отдохнуть и развлечься. Урожай был собран, а до того, как сойдет снег и снова можно будет пахать и сеять, еще оставалось время, и большая его часть попадала как раз на святки. Потому они и ассоциировались у всех с отдыхом и забавами. А для молодежи святки еще были способом разбавить рутину рабочую традиционными игрищами и, что больше всего заставляло сердце заходиться в предвкушении, гаданиями. Для всех незамужних омег гадание на суженого да на судьбу дальнейшую было отрадой. Собирались все, как обычно, у Минсока, и, как Бэкхён ни сопротивлялся, старший омега его едва ли не силой потащил к себе со словами «Всё равно печь не топлена у тебя, да и в печи шаром покати. А у меня хоть наешься, вон сколько наготовили, да отогреешься немного». Пришлось идти. Вот только оказалось, что в доме гостеприимном оказались и молодые альфы, и среди них — тот, кого Бэкхён уж совсем не ожидал увидеть здесь. Парнишка сразу прилип к двери при виде кузнеца, сидевшего у печи и смотрящего на него внимательно и пристально. Под взглядом этим быстро стало неуютно, и захотелось скрыться куда-то, схорониться, а и того лучше — сбежать обратно под родную покосившуюся крышу. Чего кузнец тут забыл? Ведь никогда ни с кем не водился, всегда по делу лишь общался, а на забавы молодёжи смотрел свысока, хоть и сам их возраста был. Лишь потом понял Бэкхён: причина в Минсоке. Уважает его Чанёль, вот и не смог отказом ответить. И всё равно неуютное ощущение не желало покидать, а щёки горели, как спелые яблоки, при одном лишь мимолетном взгляде в сторону печи. Пока молодой пастушок Чондэ выводил красивым своим голосом какую-то полевую песню, заставляя всех притихнуть и любоваться мелодичными переливами, Кёнсу под шумок перебрался поближе к печи, и Бэкхён, сам не зная почему, глаза туда скосил осторожно. Омега к кузнецу не лез, лишь рассказывал что-то вполголоса, а у Бэкхёна ходуном всё внутри ходило. Глупый, глупый, уж не отдал ли он нелюдимому альфе своё сердце?.. Чанёль, казалось, сына старосты совсем не слушал, а смотрел куда-то под ноги себе, и лишь потом внезапно поднял на Бэкхёна изучающий взгляд, вынуждая стушеваться ещё больше, покраснеть и отвести глаза. Правда, прежде чем омега отвернулся, привиделась ему улыбка едва заметная на чужих губах. Неужто альфа смеётся над ним? От таких мыслей нерадостных отвлёк его Лу Хань, который радостно сообщил, что сейчас будут гадания на суженого и судьбу свою дальнейшую. Бэкхён не хотел знать второго, а насчёт первого не был уверен в принципе, поэтому бочком начал протискиваться к выходу, чем и привлёк внимание бойкого омеги. Хань подскочил к нему и звонко огласил:  — А вот и первый омега, который гадать будет! Ну-ка, давай, пойдём со мной.  — Мне домой надо, — взмолился Бэкхён. — Не хочу я гадать.  — Ну вот давай, быстро погадаешь — быстро домой пойдёшь! Делов-то! — трещал омега, пока вёл его к печи. Там, на столе обеденном, уже стояло заготовленное заранее блюдо широкое и бумага. Гадание это было в селенье самым популярным и считалось самым достоверным.  — Бумагу комкай, — подсказал Минсок, сидящий рядом со своим пастушком. — Потом на блюдо клади и свечкой поджигай. Бэкхён скрипнул зубами и покорно скомкал лист одним движением, а потом склонил одну из свечей к блюду. Вся компания, затаив дыхание, наблюдала за тем, как тлеет бесформенный комок, после чего омега дрожащими руками поднял блюдо, чтоб увидеть тень очертаний на выбеленной стене.  — Батюшки, волк! — выдохнул Лу Хань, стоящий прямо за спиной. И впрямь, на белом явственно проступил контур хищного зверя, дрожащий из-за неровного пламени свечи. Омеги заахали, кто-то даже испуганно запричитал.  — Это что значит? — обернувшись, взволнованно спросил Бэкхён у затихших ребят.  — А то, что растерзает тебя зверюга клыкастая, вот чего, — фыркнул Кёнсу и сам своей шутке засмеялся, только смех его в тишине повис.  — Нет, — спокойно возразил Минсок, вставая со скамьи. — Это может как угодно толковаться. Просто встретится на твоём пути скоро человек, который может как в хорошую сторону изменить судьбу твою, так и в плохую. Перемены грядут в жизни твоей. Затылком чувствовал омега прожигающий взгляд с того места, где сидел кузнец, только посмотреть туда смелости у него не хватило. *** Незаметно пролетел остаток зимы, потом и дни весенние, потеплело тоже как-то незаметно, а ещё незаметней подошла дата свадьбы Минсока с пастушком Чондэ. Уже давно они говорили о том, что станут семейной парой, да только вызывало это в большинстве своём усмешки да шутки: всё потому, что пастушок ещё в несмышлёном возрасте заявил во всеуслышание: мол, будет Минсок моим мужем и всё тут. Посмеялись тогда взрослые, только альфа упрямым оказался и целеустремлённым.  — Счастливый ты, — вздыхал Кёнсу, пока они с омегами другими украшали дом и готовили угощения на завтра. — Будешь теперь за своим пастушком, как у святых за пазухой.  — А кто насмехался надо мной вечно, уж не ты ли? — насмешливо брови вскинул наречённый, выходя из почивальни в наряде для завтрашней свадьбы — длинной льняной рубахе, с вышитыми вдоль подола и на рукавах цветами: яркими, диковинными.  — Красивый какой, — выдохнул Лу Хань и вдруг сморщился, захлюпал носом: — Как же мы без тебя теперь?  — Ну, как по покойнику убиваешься, — улыбнулся омега и сграбастал Ханя в объятия. — Я же не денусь никуда.  — Ты-то нет, только теперь твой пастух вечно тут будет, к кому теперь в гости приходить будем по праздникам? Кто нас уму-разуму поучит? А ну как детки у вас пойдут? — продолжал причитать Лу, заливая слезами чужой свадебный наряд.  — Дурак ты, — обозлился Бэкхён, сидевший до этого в углу и молчавший. — Радоваться надо! Минсок наш замуж выходит, счастье большое, а ты сырость развёл.  — Уж конечно, — ядовито ответил Кёнсу. — Радость, коей тебе не видать никогда. — Это уж мне как-то с этим жить, даже если так — не огорчусь. Жил как-то один, и дальше проживу.  — А ну рты на замки! — прикрикнул Минсок. — Нашли о чём спорить. Давайте лучше выпьем за счастье моё семейное. И головой на бутыль ягодного эля, ждущего своего часа под лавкой, выразительно указал. Омеги мигом притихли и молча засуетились: кто окна занавешивал, кто уборку заканчивал, кто кружки доставал да лавки двигал к столу поближе. Посиделки их закончились далеко за полночь, когда Бэкхён, захмелевший да довольный, к себе домой возвращался. Правда, на душе горько было от слов Кёнсу: и впрямь, видно, проживёт он одиноким остаток жизни в своём домике покосившемся, и никогда не возьмёт на руки чадо своё, и к сильному плечу альфы любимого не прижмётся в поисках защиты и тепла. Правда, в чьё-то плечо горячее он почти сразу опосля этих мыслей и уткнулся. Видать, дороги в темноте не разобрал и мимо чужого забора шёл — того, что прямо через улицу. Взгляд поднимать было страшно до жути, потому что нутром чуял омега, в кого он так бесцеремонно врезался — в кузнеца нелюдимого.  — Я… Прости, я… — только и смог выдавить Бэкхён, едва голову поднял и натолкнулся на лицо Чанёля. Только вот вместо ожидаемого холода и отчуждённости во взгляде он увидел там искры смеха и что-то ещё — то, что в такой темени не разглядеть было.  — Чего, Минсока под венец провожали поди? — добродушно усмехнулся альфа, и от этого потеплело на душе. Пахло от него раскалённым металлом, а ещё смолой хвойной, и сочетание это было таким уютным и вкусным, что Бэкхён невольно воздух носом потянул да улыбнулся едва заметно.  — Провожали, — только и смог ответить он, пошатнувшись от внезапно нахлынувшей качки под ногами, да к забору тяжело прислонившись.  — И сколько ж ты выпил, горе луковое? — насмешливо уточнил Чанёль. Столько было в этом обращении заботы и тепла, что если до того омега ещё сомневался — отдал ли он своё сердечко в огрубевшие натруженные руки кузнеца, то теперь мог ответить точно: отдал. Отдал сердце своё трепещущее и себя всего без остатка готов был отдать, если попросят.  — Не знаю… не помню, — честно признался омега, тушуясь под изучающим взглядом.  — Пойдём, хоть до дома провожу тебя, а то заплутаешь ещё в трёх соснах. Бэкхён хотел ответить на насмешку колкостью, только вот язык внезапно так потяжелел, что махнул он на эту затею рукой и промолчал. Кузнец, придерживая парня под локоть, перевёл через улицу, потом через маленький дворик и толкнул дверь в дом. Обстановка внутри была бедной, но сияла чистотой, стены выбелены, а покрывало прохудившееся аккуратно заштопано. В единственной крохотной комнатке было темно, лишь свет луны проникал сквозь маленькое подслеповатое окошко, раскрашивая всё в причудливые оттенки. Чанёль усадил вялого омегу на кровать и направился к двери. Уже на выходе обернулся и приподнял брови: тот сидел в той же позе и, казалось, размышлял о чём-то.  — Ты спать сидя будешь? Или тебя силком раздеть да уложить? Ответом ему был тихий смех. Он не стихал, пока Пак не понял, что смешки переросли во всхлипы, и не направился обратно. Бэкхён смотрел на его высокую фигуру, что едва помещалась под покосившимся потолком, и, вспоминая ядовитые слова Кёнсу, плакал всё сильней. Видать, только так в его доме и сможет побывать альфа: решив по доброте душевной проводить подпитого омегу.  — Ну, чего ты? — тихим и внезапно заботливым голосом спросил кузнец, опускаясь на колени напротив кровати.  — Чанёль… — омега его впервые по имени окликнул, и сам того не заметил.  — Что?  — Я сильно убогий?  — Почему ты так решил? — изумлённо приподнял брови кузнец.  — Не знаю, Кёнсу так часто говорит, — всё ещё всхлипывая, ответил омега.  — Сам он убогий, — беззлобно усмехнулся Пак. — Нет, не убогий ты, а вполне даже наоборот. И даже перечить не смей! — поспешно добавил он, едва омега рот раскрыл для возражений.  — Стало быть, не убогий?  — Нет, — повторил альфа, не понимая, чего омега добивается от него.  — Тогда поцелуй меня, — внезапно смело заявил Бэкхён. То ли алкоголь в его крови сделал смелее, то ли отчаяние — но он даже глаза прикрыл и губы оттопырил, призывая коснуться их.  — Зачем? — Чанёль от удивления даже на ноги поднялся, едва не ударившись затылком о низкий потолок. — Ложись-ка спать, ты перепил, вот и…  — Нет, я не потому прошу. Просто… хочу хотя бы раз узнать, каково это.  — Ни разу не целовал тебя никто? — странным голосом уточнил кузнец, делая шаг навстречу.  — Ни разу, совсем, — поспешно заверил Бэкхён. — А ты… такой красивый, такой сильный, я и мечтать не смел, но пока я выпил, у меня есть смелость попросить о таком. Пожалуйста… Он хотел добавить что-то еще, но не успел, потому что альфа вновь рухнул на колени перед ним и, резко притянув сильной рукой за тонкую шею, прижал к своей горячей груди, скрытой льняной рубашкой. Под тонкой тканью скоро-скоро билось сердце, и омега лишь расслаблено прикрыл глаза, успокаиваясь. Альфа повёл носом по изгибу его молочно-белой шеи, глубоко вдохнул воздух и тихо пробормотал:  — Ягодный.  — Это всё эль.  — Нет. Это всё ты. Бэкхён хотел что-то возразить, но его лишь теснее прижали к себе — всего на миг — чтобы затем отпустить. Он изумлённо смотрел на то, как Чанёль поднимается с колен.  — А как же…  — А всё остальное — потом, как трезвым будешь. Если захочешь, конечно. Спи давай, — отрезал кузнец, потрепал его по волосам и вышел, пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. *** Свадебный обряд Минсока и Чондэ закончился на закате, когда жрец торжественно обвязал их руки длинной алой лентой, чтобы брачный союз был крепким да нерушимым. А потом начались гуляния, которые, по традиции, не должны были до рассвета стихать, чтобы жизнь молодых была веселой и беззаботной. Бэкхён откровенно любовался Минсоком: он и раньше знал, что омега невероятно красив: тонкий, изящный, большеглазый и улыбчивый, он привлекал внимание всех альф без исключения, но отдал всего себя шумному пастуху Чондэ. Сегодня Минсок был по-особенному хорош собой — ведь помимо свадебного одеяния и венка из ярких полевых цветов его украшала счастливая улыбка и блеск глаз, полных любви, когда смотрел он на пастушка своего. Бэкхён поздравил новобрачных, и отошёл в сторонку, давая возможность сделать это остальным. Он уже давно перестал надеяться на что-либо, но в глубине души всё равно не прекращал мечтать о том, что однажды и его запястье прикрепят шелковой лентой к чьему-то. Эти мечты теперь были направлены на одного конкретного человека, который вчера так трепетно и заботливо прижал его к широкой груди — вот только сегодня весь день не было его видно, как ни высматривай в многолюдной толпе. Огорчившись, омега побрёл обратно в опустевшее селение. Возле своего забора остановился и вытянул шею, пытаясь выглядеть Чанёля на другой стороне улицы, но тщетно. Зато почти сразу ощутил, как со спины полыхнуло жаром, а потом — горячим шёпотом прямо в ухо, обжигающе и до дрожи:  — Не меня ищешь? Бэкхён ойкнул, развернулся и тут же отскочил назад, хватаясь рукой за грудь, где билось и трепыхалось пойманной птицей сердце, а Чанёль лишь откровенно расхохотался от такой картины.  — Разве можно так подкрадываться?!  — Разве можно уходить со свадьбы друзей в разгаре веселья?  — Я не…мне…там нечего делать, — сник Бэкхён. — Я уже поздравил их, а дольше оставаться как-то не хочется. Зато ты совсем не пришёл! Вместо ответа Пак загадочно поманил его за собой, и снедаемый любопытством омега покорно пошёл следом. Завернул за угол — и ахнул удивлённо, ведь теперь на месте прогнившей калитки у дома Минсока красовалась новая — выкованная в причудливой манере, увитая металлическими розами, переплетающимися между собой.  — Мой подарок молодым, — не без гордости сообщил кузнец парню. Тот завороженно гладил металлические лепестки, которые были выполнены так искусно и тонко, что казались настоящими.  — Очень красиво, — прошептал Бэкхён, поворачиваясь к Паку, который неотрывно следил за каждым движением его изящных пальцев. — Я искал тебя, на самом деле… Потому что… По поводу вчерашнего. Сказал — и замер, словно в рот воды набрал. Нужные слова застряли где-то в горле и не желали выбираться наружу.  — Не нужно, — мягко возразил Чанёль. — Я понял, что это всё хмель в тебе говорил — не ты.  — Нет же…  — Только на будущее: не нужно на первого встречного альфу такими просьбами сыпать.  — Чанёль, ты…  — Ладно я, но мог ведь и кто другой попасться.  — Ты нравишься мне! — выкрикнул Бэкхён и отчаянно зажмурился, слыша лишь отчаянный стук собственного сердца в ушах.  — Ты не знаешь меня, чтоб так говорить, — возразил альфа, делая шаг назад и качая головой.  — Так и скажи, что я убогий и нищий, зачем что-то выдумывать? — всхлипнул отчаянно омега. — Не нужно меня жалеть и выдумывать всякое, понятно?  — Я не жалею, — твёрдым голосом отрезал Пак. — Нравлюсь тебе, говоришь? Тогда приходи завтра ночью в поле. Если не испугаешься, конечно. Альфа усмехнулся на прощание так зловеще, что у Бэкхёна душа в пятки ухнула — да так и осталась там, не в силах взлететь на прежнее место. И сам он остановился, как вкопанный, поглаживая бездумно пальцами изящные кованные лепестки и не в силах оторвать взгляда от удаляющегося силуэта кузнеца. *** Полная луна освещает пустынное сейчас поле. Хоть скирды сена, прикрытые мешковиной, и простояли всю зиму в поле, весеннее солнышко уже успело их просушить, и теперь от них исходит волшебный аромат сухой травы, полевых цветов и солнца. Бэкхён облокачивается на одну из них, запрокидывает голову и ждёт — чего, сам не ведает. Поле уже накрыла тёплая весенняя ночь, тихая и безоблачная. Лунный свет заливает землю так ярко, что от скирд тянутся причудливые тени. Только Бэкхёну не страшно — потому что влюблённое сердце не знает страха, заходясь в ожидании и предвкушении. Тихо-тихо вокруг, лишь изредка завозится где-то далеко проснувшаяся в гнезде птица, да затихнет вновь. Омега запрокидывает голову назад и глядит на прохладные звёзды, что раскинулись над полем широким куполом. Он ждёт. Его глаза потихоньку начинают слипаться, когда сзади раздаются едва слышные шаги, и рядом с другими тенями вырастает ещё одна. Омега оборачивается и тут же зажимает рот, раскрывшийся в немом вскрике, ладонями. Потому что перед ним стоит волк. Самый настоящий, разве что побольше обычных, и шерсть косматая у него чёрного цвета. «Бежать!» — было первой мыслью. Бежать, не оглядываясь, в селенье, поднять крик, чтобы все на уши встали, да, захватив с собой побольше огня, ринулись убивать зверя. Омега даже дёрнулся, чтобы на ноги вскочить, только колени подкосились и рухнул он обратно на сено. Волк фыркнул и облизнулся. Весь его вид словно говорил: «И что дальше, человек?» Несмело вновь подняв глаза на зверя, Бэкхён замер изумлённо. Во-первых, потому что лёгкое дуновение ветерка донесло до него знакомый и уже полюбившийся запах раскалённого металла и хвойной смолы. А во-вторых, потому что глаза у зверя были человеческие. И омега даже знал, чей у него взгляд — он мог из тысячи других узнать его: спокойно-равнодушный, с лёгкой смешинкой и ещё чем-то неуловимым.  — Чанёль? — несмело предположил он. Волк фыркнул снова и перебрал передними лапами. Глядел выжидающе и немного настороженно, склонив голову набок. Однако не рычал и не пытался напасть либо приблизиться — именно это побудило Бэкхёна к дальнейшим действиям.  — Чанёль… — повторил омега настойчивей, сделал шаг вперед и потянулся рукой к косматой голове зверя. Тот вскинул на ладонь недоверчивый взгляд, но всё ж позволил тонким пальцам вплестись в спутанную шерсть. Засопел носом, прикрыл глаза, а затем внезапно прижал уши и нырнул вниз, укладываясь у ног омеги покорно, словно признавая его хозяином своим. Бэкхён опустился вслед за ним, а после и вовсе лёг рядом, на бок, подрагивая от волнения и ночной сырости. Но то ли земля была согрета за день, то ли это от волка исходил такой жар — внизу стало гораздо теплее. Прижавшись к лохматому горячему боку, омега закрыл глаза и улыбнулся. На душе стало легко и спокойно, зверь горячо сопел ему в изгиб шеи, и он сам не заметил, как провалился в сон. Проснулся Бэкхён от того, что кто-то гладил его по волосам — осторожно, ласково и так заботливо, как никто не делал уже давно. Подняв голову, он тут же встретился взглядом с темными глазами, взгляд которых теперь был нежным и преданным, но легкая смешинка на дне всё ж плескалась.  — Как ты узнал меня? — проговорил в его волосы Чанёль, целуя в макушку. — Почему не убежал?  — Как я мог сбежать от того, у кого твои глаза? — зашептал в ответ Бэкхён. — От того, кому я сердце своё отдал? Чанёль обнял его крепче, и лишь после того омега осознал, что уже не прижимается к мохнатому звериному боку, а лежит головой на обнажённой широкой груди, в которой горячо колотится сердце. Так же скоро, как и его сердечко.  — Если не страшно тебе, что сердце твоё у зверя теперь… он может отдать тебе взамен своё, — произнёс кузнец, прежде чем опрокинуть омегу на сено и нависнуть сверху. — Сердце, разум, тело — всё, что пожелаешь забирай.  — Сам пожелаешь отдать — за честь приму, как дар ценный, — шепчет Бэкхён уже в чужие губы, которые спустя миг запечатывают его дыхание, сорванное от волнения, долгим сладким поцелуем. В нём — ответ на все вопросы невысказанные. Альфа ласкает его так, словно сам давно хотел этого. Так, как Бэкхён мечтал и мечтать не смел. Омега, не веря своему счастью, кладёт ладони на сильные плечи и полностью отдаётся ласкам. Не понимает, сколько прошло времени, прежде чем Чанёль отстранился, тяжело дыша, чтобы тут же уткнуться носом в нежный изгиб его шеи, и глубоко вдохнуть.  — Всё такой же ягодный на запах, — поцеловал он молочную кожу и добавил, обнимая: — Навеки мой, а уйти решишь — по запаху выслежу и издали оберегать стану, слышишь? Бэкхён лишь прижимается к его губам в ещё одном поцелуе, надеясь, что его поймут верно. Эта ночь соединила два одиноких сердца в одно целое, дав начало новой жизни и большой любви. Той самой, в которую никто не верит, а она раз за разом доказывает обратное. Что существует она, и приходит даже тогда, когда, казалось бы, ждать неоткуда.