Об опасных инфекциях, взаимовыручке и контрабасе

– А, хорошо бы, Георгич, вот так всегда погоню вести – мы его ловим, а он нам серебро под ноги швыряет за то, что мы такие красивые, умные и смелые, а? – Казанцев сдвинул почти на затылок свою щегольскую шляпу и решительно уселся на лавочку – все, Георгич, две минуты перекур, тут все равно три дома и пустырь, если выскочит – будет как на ладони. – Это ты у нас красивый и умный, а я тут так, в сторонке стою – привычно огрызнулся Соловец, но на лавочку сел, потому, что, в общем, Казанова был прав и бежать этому чудику, зачем–то выкинувшему им практически под ноги уже пятнадцатую раритетную монету, было и правда некуда. – О, еще три – Соловец аккуратно отодвинул прямо в лужу остроносый казак напарника и закинул в пакет тускло поблескивающие кругляшки. – Вов, так, это что же, он выкинул... все восемнадцать монет? А что же у него осталось–то? – Ну, это... – Казанцев попытался припомнить список похищенного при ограблении антиквара Степашкина – пистолеты дуэльные, начала девятнадцатого века, две иконы допетровских времен и... контрабас! – Контрабас–то ему зачем? В тюрьме музицировать? – Да, откуда ж я знаю, Георгич, может тяга к прекрасному у него? – Ну, тяга к прекрасному у него точно есть, иначе бы он не иконы с монетами брал, а технику. Видал, сколько ее у этого Степашкина? Нам столько в отдел и через десять лет не поставят. Ну, спринтер–теоретик, отдохнул? Мысли есть, в который из трех домов ломанемся? Но, учти: бензина в отделе нет, ребята сюда доедут не скоро, поэтому брать будем сами, и попытка у нас одна. Промахнемся – уйдет. Мысли у Казанцева были. Очень тревожные мысли были у Казанцева. Потому, что что–то похожее ему уже встречалось. *** Первый случай был двадцать лет назад. Любящие родители тогда сослали двенадцатилетнего вечно болеющего Вовку к бабушке под Орел. Городок, где жила баба Лена, был мал, шумлив и приветлив. На одном квадратном километре в центре вполне умещались: городской универмаг, небольшая больница, отделение милиции, кинотеатр, автостанция и музей народных ремесел. Оплот цивилизации гордо именовался – Город и жители там были – городские. Микрорайоны вокруг носили прежние названия деревень, снесенных под застройку, и жители там были сначала деревенские, а потом «с района». Городок Вовка любил, бабушку обожал, с деревенскими регулярно дрался, жизнь была абсолютно прекрасна с начала каникул и до самой середины лета. А в середине лета что–то изменилось – люди начали вести себя так, как ведут себя заботливые, но не очень сообразительные родственники в доме онкологического больного, которому уже вынесен приговор: нарочито громко шутили, со вкусом обсуждали каждую новую сплетню, старательно восторгались погодой. Даже крохотный местный кинотеатр был забит на все сеансы. Но шутки, почему–то обрывались на полуслове, в самом смачном месте сплетни рассказчик растерянно замолкал, а тишине в кинотеатре мог позавидовать могильный склеп. Казалось – все чего–то ждали. Соседка Казанцевых, Ольга Ивановна, несмотря на свою профессию литературоведа, не только никогда не походила на постаревшую тургеневскую барышню, а скорее наоборот: и конь на скаку, и изба в пламени были для нее в самый раз. Приструнить хама, подмышкой отнести алкаша в вытрезвитель, добиться того, чтобы в овощном установили контрольные весы? По мнению Ольги Ивановны все это просто обязано было входить в сферу жизненных интересов любого приличного литературоведа. Поэтому, когда в продавщицу разливного молока полетела вся сдача, полученная с рубля, никто особенно не удивился. Потому, что продавщица была женщиной по своему совестливой и совершенно не признавала разбавление молока. Только недолив. Удивились все днем позже, когда Ольга Ивановна в газетном киоске, протянув киоскеру еще одну рублевую купюру, попросила дать ей газет «на все». На все газет в киоске не нашлось и сдачу пришлось выдать полиэтиленовыми тетрадными обложками, потому, что от мелочи Ольга Ивановна отказалась наотрез. На следующий день на лестничных площадках резко потемнело: исчезли все лампочки. А еще через два дня Ольгу Ивановну увезли. Точнее – унесли, причем стоя. Удиравший от разъяренных местных пацанов Вовка уже почти добежал до родной подъездной двери, когда немезида, притворившаяся древесным корнем, подставила ему коварную подножку. Растянувшись в пыли Вовка готов был честно получить бланш, причитающийся ему за поход в кино с двумя местными девчонками сразу, но тут его соперник, уже занесший кулак, вдруг выпустил вовкину рубашку и кивнул в сторону подъезда. Ольгу Ивановну санитары выносили, как выносят кухонный пенал, старинные напольные часы или огромную пальму – вертикально, придерживая по бокам. На этом, впрочем, сходство заканчивалось, потому, что для переноски пальм и часов никто не пользуется химическими респираторами и перчатками сварщика. При этом сама Ольга Ивановна казалась совершенно спокойной, прижимала к груди сумочку и рассеянно смотрела по сторонам. – Добрый день, мальчики – Ольга Ивановна царственно, как императрица из паланкина взглянула из рук санитаров на остолбеневших ребят – а твоей бабуле, Вовик, я долги не отдала–ла–ла... но, зато цветы в квартире я сегодня полила–ла–ла… Услышав эту в высшей степени странную тираду, санитары ускорились настолько, что в машину скорой Ольгу Ивановну запихнули, задев головой пациентки крышу, а локтями – боковые стойки двери. Машина тронулась, и ребята отчетливо услышали, как в машине, что–то упало. Воспользовавшись ситуацией, Вовка стряхнул с себя соперника и рванул в подъезд. Забежав домой, он увидел, что бабушка стоит у окна, глядя вслед отъехавшей скорой. – Бабуль, а ты видела... – Видела, Володенька, видела. Вот, если бы чуть пораньше... Что надо было сделать «пораньше» объяснять она не стала, оценила внешний вид внука, загнала мыться, а потом собирать вещи для сопровождения бабушки на дачу. На даче не было телевизора, кинотеатра и душа, но были девчонки, а спорить с бабой Леной не решался даже сегодняшний Мухомор, а не то что Вова Казанцев двадцатилетней давности. *** Второй похожий случай был года четыре тому как. Брали они тогда брачного афериста. Валерик Бякин, обладатель буйных кудрей, легкого характера и четырех безутешных гражданских вдов в разных концах страны, собирался погрузиться в новый роман, сулящий много радостей для тела и кошелька, но был опознан в кондитерском магазине одной из любимых тещ. Как и любой работник ЖЭКа советской закалки, теща обладала не только умом и сообразительностью, но и отшлифованным за годы борьбы с мелким воровством умением выследить кого угодно и где угодно. Теща не устроила скандал, не расцарапала любимому зятю лицо и даже не обсыпала Валерика добытым в трехчасовой очереди сахарным песком. Нет. Она хладнокровно прошла за ним три квартала, скрупулезно записала адрес и отправилась в местное отделение милиции. Таким образом, ребята в отделении получили Валерика на блюдечке с голубой каемочкой, оставалось только взять. Брать решили на выходе из квартиры, неторопливо, не выламывая двери. А чтобы не пропустить нужный момент, в квартире напротив оставили Пашку Кнопкина даже не в засаду, а так, посидеть у дверного глазка. И никого не насторожило то, с какой радостью квартирная хозяйка практически впихнула Пашке в руку связку ключей и рванула к входным дверям со словами: – Я к племяннице на все лето, ключи в отделении оставите, газ только перекройте потом и воду. Кнопкин и Казанцев уже мысленно поделили оставшиеся летние деньки между собой и прикинули – сколько девушек можно будет привести в неожиданно свалившуюся на них квартиру. Наивные. Первый звоночек прозвенел на следующий день, когда Вова прождал на площадке час. И нет, никаких девушек в квартире не было. Час понадобился Пашке на то, чтобы собраться с духом и открыть все–таки дверь. И нет, он не смог объяснить – почему. На следующий день было хуже: по пути Вова потерял кошелек с рабочим проездным билетом и огромной суммой, равной стоимости обеда в столовой и сорок минут стоял на площадке в абсолютно темном холле. А когда Кнопкин открыл, то Володя испугался. Было очень похоже, что Пашка ни минуты не спал, его пошатывало, правая ладонь в крови, речь замедленна. Сложно сказать, что было бы дальше, но два события расставили все по местам. Во–первых, в квартире напротив наконец–то повернулся в замке ключ и Валерик, вполне довольный собой и жизнью, вышел на площадку. На то, чтобы запихнуть его обратно в квартиру, деликатно уложить на пол и надеть наручники, ушло примерно секунд сорок. Еще пять минут понадобилось Володе для того, чтобы успокоить будущую жертву, считавшую себя счастливой возлюбленной. Все было хорошо. Валерик лежал на полу, Лидочка тихо всхлипывала в кухне, Казанцев набрал номер отделения и терпеливо ждал, когда же на том конце провода кто–нибудь возьмет трубку. Пашка, прислушиваясь к чему–то, стоял у входной двери и словно бы тихонько отбивал ногой такт неслышимой музыки, звучащей у него внутри. Идиллия. И вот тут наступило «во–вторых». Идиллия закончилась, когда, не дождавшись ответа на звонок, Володя решил перезвонить чуть позже, а пока – попросить у Пашки в долг рубль сорок, чтобы хватило пообедать в столовке и спокойно доехать до дома на трамвае. Пашка достал кошелек, высыпал на ладонь мелочь, замер на несколько секунд и... позеленев, швырнул все монеты на середину комнаты. Тут все странности последних дней и начали выстраиваться в логическую цепочку. Где–то Володя похожее уже видел. – Он же костенеет – понял он – костенеет Пашка, как тогда Ольга Ивановна, и ничего мы сделать не можем. Но тут... – Мряяяяязь! Гряяяяязь! – белая лохматая торпеда почти метровой длины спикировала Пашке на спину и, продолжая истошно вопить, вцепилась ему в плечи. – Зряяяя! – продолжало упрекать Пашку чудовище, старательно полосуя его шею. – Боренька! – Лидочка за секунду влетела в комнату, оторвала орущее существо от Пашки и зачастила: – Ой, товарищи милиционеры, это Борис Николаич, он у нас иногда такой говорливый, такой говорливый, вы простите его, пожалуйста, а я вам сейчас царапинки йодом замажу... Борис Николаич, оказавшийся невероятных размеров желтоглазым котом неодобрительно посматривал с рук хозяйки на Казанцева и Кнопкина, но спрыгнуть не пытался, и вообще делал вид, что он – мурчащая подушка. А с Пашкой Кнопкиным происходило странное. Сначала он так и сидел на полу с абсолютно каменным лицом, потом как–то горестно и очень удивленно посмотрел на Борьку... – Моёоооооу – кот все–таки спрыгнул, подошел к одной из монеток и лениво передвинул ее лапой. – Да нифига – Пашка тряхнул головой, как будто сбрасывая морок, подгреб к себе серебристые кругляшки и ссыпал их в карман. – Не твое, а мое. Вов, сколько ты там просил одолжить? *** – Володенька, тебя погубит любопытство – баба Лена была очень сердита. – Бабуль, вспомни, где я работаю, а? До того, как начать изводить вопросами любимую бабушку, Казанцев сидел в библиотеках, покупал время в интернет–кафе, беседовал с хранителями всевозможных музеев народных промыслов и даже с одним приехавшим из Орла этнографом. Пазл сложился, и только бабленино: «Эх, чуть пораньше бы» – все еще требовало пояснений, звонков и даже поездки в Орловскую область. – Да я и сама уже не очень хорошо помню. Но Ольга Ивановна тогда не первой была из тех, кто одеревенел. Таких случаев тогда пять или шесть было. Главврач наш, помнится, даже диссертацию писать начал, считал, что это вирус. – Дописал? – Нет, – горько вздохнула бабушка. – Тоже монетками кидаться начал и лампочки жевать, а потом совсем перестал на происходящее вокруг реагировать. – Ладно, ты же все равно не отстанешь, – баба Лена оценивающе взглянула на внука, вздохнула и извлекла из недр старого книжного шкафа тощую папку. – Тут несколько листков из диссертации сохранилось, я разбирала документы после того, как главного в психушку увезли. Читай, может быть это тебе и поможет. *** ... Маскирующая угасание мозга инфекция, сокращенно «МУМИ»... пациент, зараженный МУМИ – мумь... Этиология – неизвестна, предположительно вирусная. Клиническая картина. Основные симптомы: угасание интереса к жизни, резкое эмоциональное выгорание, необъяснимое отвращение к мелким монетам, навязчивое повторение окончания «ла–ла» в любом, подходящем для этого слове. Пути передачи – неизвестны, но, на основании двадцати случаев, наиболее опасен непосредственный контакт с зараженным и пребывание в очаге природного распространения инфекции (данных недостаточно). В случае быстрого развития инфекции симптомы проявляются уже через несколько минут с момента заражения. Прогноз – неблагоприятный. Заболевание ведет к стойкому изменению восприятия мира, в особо тяжелых случаях – к летальному исходу. Профилактика – неизвестна, лечение – неизвестно. В трех случаях из двадцати симптомы спонтанно купировались во время стрессовой ситуации, сопровождающейся резким выбросом эндорфинов, пациенты в дальнейшем выздоравливали. Патогенез – данных недостаточно... ...есть труп пациента, скончавшегося, предположительно от МУМИ, вскрытие запланировано мной на сегодня... *** – Твоюжемать! – Казанцев почесал затылок и грустно подвел итог: – заразно, как сифак, лечить почти никак и помрешь ты, как дурак. Или – свихнешься как дурак? М–да, или как умный свихнешься? Хорошо еще, что в симптомах нет спонтанного рифмоплетства, а то пошел бы с обрыва сигать. Итак, что мы имеем? Одна надежда на то, что заболевшего или заразившегося что–то ошарашит настолько, что он... что он – что? Выздоровеет от неожиданности, что ли? А самого–то доктора, похоже, никто в морге напугать и удивить не успел, а трупов он перестал бояться еще раньше, так и сгинул, бедолага. И Пашку, получается, тогда этот пудовый кошак своим разговором спас? Вот так любопытный от природы капитан Казанцев стал обладателем поистине уникальных знаний на передачу которых своему непосредственному начальнику времени у него не было. *** – Георгич, давай я тебе потом все объясню. А сейчас просто делай, как я. И – бди: если в каком подъезде лампы гаснуть начнут – нам туда. – Да, а если мы тут до утра так просидим? Это ты, Казанцев, птица вольная, а мне жена голову сни.... смотри! Первой погасла лампа на площадке третьего этажа центральной башни, а через пару минут и лампочка на пятом. Двор был совершенно пуст, домофон, судя по распахнутой настежь двери, аборигены считали буржуазной роскошью, подъезд – темен, душен и вонюч. Много чего повидавший на своем ментовском веку Соловец готов был увидеть или услышать в подъезде все, что угодно. Но заунывная, на трех нотах, мелодия под аккомпанемент контрабаса, звучащая в абсолютной темноте, поставила в тупик даже его. – Рука поро–о–од древе–е–естных, река доро–о–ог желе–е–е–езных.... Собственно, не слишком удачливый грабитель даже не сопротивлялся. Ну, не считать же сопротивлением то, что он со всей дури вцепился зубами в руку Соловцу? В тусклом свете карманного фонарика сцена выглядела слегка апокалиптично: задержанный, со стеклянными глазами и измазанным в крови лицом, контрабас на лестничных ступенях и святые, бесстрастно взиравшие на этот бедлам с прислоненных к стене икон. – Будем удивлять по мере возможностей – решил Казанцев и, для начала, мобилизовав все свои знания в области струнных инструментов (тройка с минусом в музыкальной школе) попытался сыграть на контрабасе «В лесу родилась елочка». Глаза горе–воришки несколько оживились. – Работает! – решил Казанцев и, присев перед задержанным на корточки, ласково спросил: – Может тебе один телефонный звонок нужен? А то тут телефон–автомат всего в трех кварталах. Проводить? А хочешь сникерс? Вот, держи, почти не надкусанный! Контрабасист уже несмело протянул руку за шоколадным батончиком и тут... – Ты смотри, скотина эта руку мне ободрала... ла–ла... – тихо раздалось из–за плеча Казановы. … в случае моментального течения болезни симптомы проявляются уже через несколько минут с момента заражения... Твоюжемать, Георгич, ну, как ты так, а? Не раздумывая вызывать выброс эндорфинов Вова привык одним единственным способом. Резко повернувшись на каблуках, он сгреб Соловца за куртку, притянул к себе и поцеловал. Не удивился? Или, все–таки, удивился? Вот, если бы его Ларин поцеловал – точно сработало бы. Может стоило опаздывать перестать или сводку раскрываемости вовремя сдать или... но время! «Сработало!» – успел подумать Казанцев, одной рукой тщетно пытаясь затормозить свой полет, а другой зажимая расквашенный нос. – Я дебе, Геодгич, бодом все объясдю, ды мде еще будылку босдавишь... А вот для воришки эта спасательная операция стала именно той соломинкой, которая ломает хребет верблюду. Похоже, опасная инфекция не выдержала мощного гормонального всплеска и, бросив похищенный инструмент и пистолеты, с воплем: – Мама–а–а–а–а... – контрабасист–грабитель рванул вниз по лестнице так, как будто за ним гнались черти из ада. *** – Эх, ребята, вот всегда вы так. Толя, давай! Толя, где твой ежик, а сами все и без нас успели... – разочарованно бубнил Дукалис, ласково принявший беглеца в свои крепкие руки на выходе из подъезда. – Ах ты, гнида! – Дукалис, увидев выходящего из башни бодрой «восьмерочкой», расписанного почти под хохлому, Казанцева, от души ткнул задержанного носом в подмерзающую лужу. – Да что я–то, начальник? Они сами сначала меня сникерсами кормили, потом – на контрабасе играли, а потом – целоваться начали... – И, где же все–таки мой... ежик? – задумчиво протянул Дукалис, скосив глаза на Казанцева и внезапно покрасневшего Соловца.