Некрофилия, или Моя последняя смерть

Рюноске — так звали человека, который лишил меня жизни. Но он не был единственным. Я так и не узнала имена тех двух, последних, которые окончательно убили меня. Если подумать — а времени у меня сейчас много, целая вечность, — то всё началось из-за того, что я ушла от своего жениха. Мы встречались с ним пять лет, пять долгих лет, и расставание оказалось тяжёлым. Он был моей первой любовью, моим первым — и единственным — мужчиной, и всё своё будущее я видела только с ним. Свадьба, дети, на пенсии — жизнь в маленьком загородном домике или поездки по разным странам… Это пять лет казались мне в мои двадцать три половиной прожитой жизни. Правда, последний год выдался совершенно ужасным — мы хоть и жили вместе, но жутко ссорились из-за любой мелочи и, чуть что, начинали припоминать друг другу старые обиды, список которых накапливался с обеих сторон. В конце концов, когда я поняла, что последняя ссора длится уже целый месяц, и столько же мы не занимались любовью — попробовала вызвать его на последний откровенный разговор. Не знаю, может, у меня ещё оставалась надежда на то, что он поймёт меня, что мы договоримся до чего—то… Этот скандал оказался последней каплей. Мы высказали друг другу всё, теперь уже абсолютно всё, что держали при себе, и я, совершенно потеряв от злости голову, собрала вещи и выскочила из квартиры, которую мы с бывшим возлюбленным снимали на двоих. Родители приняли меня хорошо, и даже мама, всегда принимавшая сторону потенциального зятя, обозвала его «идиотом» и сказала, что я всё сделала правильно. — У вас была такая любовь, — вздыхала моя подруга, когда после работы мы зашли с ней в кафе. — И это главное, что ты испытала в жизни такое прекрасное чувство. Лучше любить — и потом возненавидеть, чем жить совсем без любви. — Не согласна, — отвечала я, хлюпая носом и стараясь подтереть глаза так, чтобы тушь не сильно размазывалась по щекам. — Что мне теперь делать, а? У меня же теперь в жизни ничего хорошего не будет. Мне уже двадцать три, кому я нужна? И секса тоже у меня не будет. А я как вспомню, сколько раз я могла ему изменить, этому… этому уроду!.. Подруга рассмеялась и потрепала меня по руке. — Не кисни, друг. Всё у тебя будет, ты молодая и красивая. И секс тоже будет, не волнуйся. С этим сейчас точно никаких проблем нет. — Ну да, конечно, — пробормотала я, чувствуя, как глаза опять наполняются слезами. — Никуда не хожу, только на работу да с тобой по кафе сидим. Она отмахнулась. — Слушай, когда я училась в университете и снимала квартиру, у меня соседка постоянно ходила по ночным клубам вместо учёбы. Она такая страшная была, но то домой не приходила, у кого-то ночевала, то приводила к нам постоянно каких-то придурков и с ними спала на соседней постели, а я тут же лежала и всё слышала. Представляешь? — Так я по сравнению с ней вообще, у меня никого, кроме этого идиота, не было… — я всхлипнула. — И что? Ты к чему это? Она улыбнулась и снова потрепала меня по руке. — К тому, что давай-ка и мы с тобой куда-нибудь сходим. В клубе было на удивление прохладно. И полно людей — все места заняты. Я беспомощно огляделась: подруга задерживалась и попросила, чтобы я сама пошла в клуб и заняла нам столик, но к выходным там собралось слишком много народу… Оставались, правда, места у стойки, и я пристроилась там, надеясь, что скоро один из столиков освободится, и я смогу пересесть и дождаться подругу в более комфортной обстановке. — Будете что-нибудь заказывать? — спросил у меня высокий светловолосый бармен, похожий на поп-идола. Я улыбнулась в ответ, чувствуя, как поднимается настроение, и заказала первый же пришедший попавшийся в меню коктейль. В ожидании заказа я стала разглядывать стойку — очень стильную, с кучей дизайнерских наворотов, — и тут ко мне подсел парень. Вернее, не совсем ко мне — просто сел на стул рядом. Перехватил мой взгляд и улыбнулся. — Привет, — сказал он. Очень симпатичный, в модных джинсах и майке-безрукавке с леопардовым принтом. Волосы у него были крашеные, рыжие, но ему шло. И ещё на шее у него висел кулон с когтем какого-то животного — сейчас перед мной эта картинка встаёт ярко, словно я снова встретила Рюноске. — Привет, — отозвалась я. Мы разговорились, — вернее, это я под алкоголем постепенно рассказала ему о себе, о своей жизни, даже о бывшем женихе зачем-то. Он почти не говорил, лишь слушал, изредка кивая и задумчиво касаясь пальцами серёжки в левом ухе. Наверное, мне именно это и было нужно — выговориться кому-то, кто просто послушал бы меня. Пусть по взгляду его нельзя было понять, что он думает о моём откровении, — у него вообще был очень странный, немного отстранённый взгляд, — но мне было хорошо просто так сидеть и разговаривать с ним. Когда подруга позвонила и рассыпалась в извинениях, что так и не сможет прийти из-за каких-то проблем, я даже обрадовалась. А Рюноске, отставив в сторону свой бокал, из которого за время вечера он едва отпил половину, вдруг спросил: — Пойдём ко мне? *** Наверное, моя мама пришла бы в ужас, узнай она, что я так запросто отправилась в гости к совершенно незнакомому человеку, чтобы тут же с ним переспать. Наверное, будь я не в таком раздрае от выпивки и страданий по ушедшей любви — не согласилась бы сама на такое предложение; в конце концов, даже бывший жених долго обхаживал меня, прежде чем у нас дошло до постели. И просто прервала бы общение с незнакомым человеком, который так запросто зовёт в постель. Но тогда мне показалось это жестом сочувствия, симпатии — я столько вывалила на Рюноске, разве что не разрыдалась у него на плече, — а он не оставил меня под удобным предлогом, а предложил продолжить общение, пусть и в несколько ином русле. Мы вышли на улицу; я хотела поймать такси, но Рюноске сказал, что идти недалеко. Голова у меня кружилась, и я взяла своего нового знакомого под руку. Он положил на мою ладонь свои пальцы, длинные, тонкие — как у художника или музыканта. Народу на пути нам попадалось мало — клуб находился на краю Фуюки в отдалении от остальной части города. Рюноске шёл молча, явно глубоко задумавшись, и я брякнула, не подумав: — О чём думаешь? Он посмотрел на меня очень странным взглядом. — О смерти. — Он помолчал, ожидая моей реакции, но я тупо молчала, и он продолжил: — Вот ты что думаешь о смерти? Для романтического вечера поворот разговора был неожиданный, хотя и тут я нашла положительную сторону — надо же, не просто любитель клубов в модной одежде, а человек, думающий о сложных вещах. — Ну... Не знаю... мы все умрём... Но жить хочется подольше... Надо питаться правильно, ходить в спортзал... — Да нет же, — перебил он меня. — Что будет после смерти? С тобой вот — ты думаешь, что попадёшь на небо? В рай? Я растерялась окончательно. — Не знаю... Сначала надо умереть... Умирающие же видят свет в конце тоннеля, покойных родственников... Наверное, что-то там есть, после смерти. Он вдруг сжал мою руку. — А если нет? Если после смерти нет ничего? — Нет так нет, — я пожала плечами. — Значит, поживём здесь. Я же ничего не могу сделать, чтобы жить вечно. — А мне так хочется узнать, что чувствует человек, когда умирает. Это же целое приключение! Самый сильный наркотик, когда и видения, и свет в конце, и ощущение покоя — наверное, Бог в самом деле есть, если он позаботился о том, чтобы людям было приятно умирать, — закончил он мечтательно. Разговор принимал не самый романтический оборот, и на прохладном ночном воздухе я немного протрезвела и встревожилась, но решила для себя — если я тут плакалась часа два о своей жизни, и Рюноске безропотно слушал меня, почему бы и мне не послушать о его тараканах в голове. бывают у людей свои заскоки, а этот — довольно безобидный. — Наверное! — бодро согласилась я. — И рай тоже есть, раз есть Бог... Но Рюноске уже потерял интерес к разговору и лишь рассеянно кивнул. — Пришли, — коротко сказал он, кивая в сторону большого, но довольно неухоженного частного дома. Я снова почувствовала тревогу и лёгкое разочарование — такой симпатичный парень, а живёт как маргинал. С другой стороны, мне же не жизнь с ним устраивать, а просто переспать? При мысли о том, что я сейчас буду заниматься любовью с человеком, которого едва знаю, что я вообще наконец займусь любовью с кем-то другим, кроме своего бывшего, захватывало дух. Рюноске открыл калитку и кивнул, пропуская меня вперёд. Вот так, без лишних разговоров. Я поняла вдруг, что за весь вечер он ничего толком и не сказал, кроме тех странных слов о смерти. Никаких комплиментов, слов сочувствия, что обычно любят говорить мужчины, — просто кивал, а потом позвал к себе. Мне снова стало жутковато. По сути, я не знала об этом человеке совсем ничего. — Заходи, ты что? — Рюноске удивлённо смотрел на меня, застывшую перед открытой калиткой. А я представила себе, как разворачиваюсь и бегу прочь — как мне и хотелось сделать. Но тогда... Рюноке будет стоять смотреть мне вслед, и думать, какая же я пьяная дура. Я решительно вошла во двор, а за спиной у меня скрипнула калитка, и следом послышались мягкие, почти кошачьи шаги Рюноске. Крыльцо заскрипело под моими ногами, а дверь, когда я попыталась нащупать ручку, оказалась облупившейся и пыльной. — Что? —ещё раз недоумённо спросил Рюноске. Хмель окончательно выветрился у меня из головы, и всё же меня сдерживал страх показаться идиоткой. — Ты что, тут живёшь? — спросила я как можно более храбрым голосом. — У меня родители в Фуюки живут, не так далеко отсюда, — неохотно объяснил он. — А это место — так... Тебе не нравится? — Не... нет, это даже... романтично, — пробормотала я, открыла дверь и вошла внутрь. — А свет тут включается? — Сейчас, — он прошёл следом за мной, пошарил рукой по стене и щёлкнул выключателем. Маленький тусклый светильник на стене осветил узкую прихожую с обшарпанными стенами и металлической вешалкой, покрытой следами ржавчины. — Тут не прибрано, — просто сказал Рюноске. — Всем обычно не нравится. Пойдём, в зале будет лучше. — И он потянул меня за руку. "Всем"? Он сказал это просто, походя, но я напряглась. А после уже подумала, что, наверное, немало девочек он вот так приводил сюда. С одной стороны, даже как-то обидно, что я — одна из многих, но с другой — значит, он просто бабник, а не какой-нибудь маньяк, и бояться нечего... Свет в зале он не стал включать, но благодаря освещению из прихожей я увидела, что зал большой и довольно чистый, и у стены стоит большой просторный диван, а рядом — широкий стол и какая-то скульптура, рассмотреть получше которую мне мешал полумрак. Я подумала было включить свет, но Рюноске обнял меня и прижал к себе. Целоваться с кем-то другим, кроме моего бывшего, было так непривычно и возбуждающе одновременно. Правда, Рюноске словно спешил куда-то — и целовал меня он торопливо, и почти сразу потянул к дивану, но мой бывший тоже не особо увлекался прелюдией. Диван под моей спиной странно бугрился, словно набивка сиденья свалялась. Учитывая, в каком состоянии находился сам дом, такое было вполне возможно. И запах — в комнате стоял неприятный удушливый запах. Я не удивилась бы раскиданным по углам комнаты остаткам недоеденных сэндвичей и использованных презервативов. Зато от самого Рюноске пахло приятно, каким-то недешёвым парфюмом, и хотелось просто забыть все страхи и переживания и заняться любовью с симпатичным, пусть и очень странным человеком. Правда, в процессе я безнадёжно сползла с дивана и ухватилась за подлокотник дивана, чтобы подтянуться. Видимо, покрывало, который был наброшен на диван, с него сползло, потому что коснулась я явно не ткани. Он был тёплым и чуть шевельнулся под моими пальцами. Я вздрогнула и отдёрнула руку. — Что? — недоумённо спросил Рюноске. — Диван, — пробормотала я. — Из чего он сделан? Он нетерпеливо мотнул головой. — Диван как диван. Успокойся, — он снова обнял меня, но я упёрлась рукой в его грудь. — Подожди, пожалуйста. Можно я посмотрю? — Может, после? — В его голосе слышалось откровенное недовольство, и я уже готова была в самом деле забыть про этот чёртов диван, но при слабом свете бра из прихожей подлокотник, рельефный, словно из дерева вырезанный, привлёк моё внимание. — Я обещаю, что потом ты сможешь посмотреть всё, — сказал Рюноске и провёл рукой по моей ноге от колена до бедра и дальше — под юбку, но я отодвинулась от него и поднялась. — Пожалуйста, подожди. Он встал следом за мной, хотел что-то сказать — и не успел, потому что я уже сдёрнула ткань. В полутьме комнаты я не сразу поняла, что оказалось там, под покрывалом, скрытое до поры от чужих глаз. Диван был сделан из человеческих тел. Сначала я решила было, что это просто фантазия какого-то сумасшедшего дизайнера, что всё сделано из синтетики и, может, натуральной кожи... пока не увидела лицо одной из девушек, чьё тело служило спинкой дивана. Закрытые глаза её распахнулись, видимо, реагируя на свет, и заворочались — мутные, блеклые. Раскрылся в беззвучном крике рот. К её боку кто-то пришил спиной другую девушку, она, видимо, уже умёрла, потому что не двигалась, но эта — точно была живой. Я прижала руку ко рту и, дрожа, отступила назад, к выходу, медленно, шаг за шагом. — Я же говорил тебе, — раздражённо сказал Рюноске, снова набрасывая покрывало на кошмарный предмет мебели, — не надо было смотреть. Ты всё испортила. — Это... Это что такое? — я даже в фильмах ужасов не видела ничего подобного, а Рюноске реагировал так спокойно, словно он сам... — Диван. По-моему, хорошо получился. Если бы не Синяя Борода, всё бы уже развалилось и завоняло, а он умеет делать так, что они очень долго не умирают. — Кто? — прошептала я, думая о том, что это какой-то странный, очень странный розыгрыш. Наверняка Рюноске это придумывает, чтобы попугать случайных подружек, ведь не может же быть... — Кто? Эти девки. Такие же, как ты, которые приходили сюда. Я потом ещё могу показать, у меня много чего сделано, — он кивнул куда-то в сторону и протянул руку, чтобы взять меня за руку, но я закричала и отпрянула от него. — Стой! — он бросился к выходу, перекрывая мне дорогу в прихожую, и я, развернувшись, кинулась в темноту соседней комнаты. Наверняка в доме есть хоть одно окно. Я разобью, разобью его и выберусь отсюда, а там будут люди, они услышат меня... Это оказался коридор, тёмный и узкий, и я, плача от страха, зашарила рукой по стене, чтобы найти выключатель или какую-нибудь дверь. Почти сразу же я наткнулась на что-то холодное и мягкое, на ощупь точь-в-точь как человеческое тело. Я отдёрнула руку. — Ты чего испугалась? — удивлённо спросил за моей спиной Рюноске, и я с криком кинулась вперёд, во мрак. Вспыхнул свет — видимо, он включил его, и я ослепла на мгновение, но продолжала бежать, уже не разбирая дороги, тыкаясь в стены. — Стой же, подожди, ты чего?! — в голосе Рюноске, догонявшего меня, слышалось такое искреннее недоумение, что я подумала буквально на мгновение, что и в самом деле, похоже, чего-то не поняла, и он сейчас всё объяснит, и мы вместе посмеёмся над моей впечатлительностью... Я остановилась, обернулась — и Рюноске, догнав меня, с размаху ударил в живот кулаком. Вернее, это мне показалось сначала, что кулаком, но такая боль не бывает от удара. Он ткнул в меня чем-то острым, потянул руку назад, и я смогла разглядеть узкое лезвие скальпеля. Всё в моей крови. *** Дальнейшее вспоминается урывками: я заорала, оттолкнула Рюноске и дёрнула на себя ближайшую дверь. Она оказалась заперта, но следующая поддалась, я влетела внутрь, во тьму, захлопнула дверь перед самым носом маньяка и дрожащими руками как-то умудрилась повернуть защёлку. Он дёрнул дверь с той стороны, раз, другой. И отпустил ручку. Только тогда я осознала, что у меня в животе рана, из которой течёт кровь. И почувствовала боль — страшную, нестерпимую. Такую, что перехватило дыхание. Медленно-медленно, стараясь лишний раз не тревожить рану, я сползла по стене на пол и скорчилась, прижимая руку к животу. От крови промокли юбка и бельё под ней, и пусть она была горячей, мне стало очень холодно — так, что даже зубы застучали. Да что же это такое, Господи, почему всё... так? Я же не хотела ничего плохого, в конце концов, я просто пошла на свидание с парнем, всего лишь со вторым парнем в моей жизни... За что меня наказывать, Господи? — Эй, ты! Как там тебя… — Рюноске с другой стороны двери тихо рассмеялся: ему показалось очень забавным, что он не помнил имени девушки, с которой он собирался переспать, а потом убить. — Ты дура. Я легко могу выбить эту дверь. Но не хочу её портить, и ещё надо Кастера дождаться, вдруг ты ему нужна для какого-нибудь ритуала. А ещё мне интересно, как ты будешь умирать. Я тебя аккуратно порезал, ты ещё несколько часов проживёшь. Расскажи, что ты сейчас чувствуешь? Тебе страшно? Не хочется умирать? Видения какие-нибудь есть? Скомкав юбку и прижав её к ране на животе, другой рукой я зажала рот, чтобы он не слышал моих рыданий. Страшно, мне было очень страшно. Я не верила, не представляла себе, что моя жизнь может оборваться вот так - на окраине города, от руки сумасшедшего маньяка. Я ещё молодая, в конце концов. Я встречу кого-нибудь ещё, полюблю, у меня будут дети, как минимум трое детей. Я никогда больше не пойду с незнакомым человеком, я начну ходить в церковь, молиться... — Ну, расскажи! Это же, наверное, интересно — узнать, что там, после жизни. Я много об этом думал, а потом решил изучать смерть. Вот с одной стороны — вряд ли я смогу понять смерть, если буду только наблюдателем. Это как секс: порнушку прикольно смотреть, но лучше этим заниматься самому. Сколько бы раз я ни убивал, всё равно не узнаю и сотой части того, что чувствовали все эти люди. А с другой стороны, когда ты наблюдаешь за чем-то, об этом всё равно узнаёшь больше, чем если бы ты это в глаза не видел... Ты там ещё не померла? Я всхлипнула и отодвинулась от двери, отталкиваясь ногами. Закрыть бы уши, чтобы не слышать этот голос, эти слова... Господи, если кто-нибудь придёт на помощь, если кто-нибудь поможет, если я останусь жива, то сделаю всё, что угодно. Никогда не буду больше пить, перестану ругаться с мамой, даже бывшему позвоню и попрошу прощения за всё, что наговорила. В конце концов, с ним было совсем не плохо. Может, нам стоит всё-таки поговорить с ним, ведь мы же любили друг друга, и что-то должно было остаться!.. — Просто то, что показывают в кино — это неправда. Когда ты видишь, как человек умирает по-настоящему, так и хочется пойти к режиссёру фильма и показать ему, как надо снимать смерть. Люди должны это видеть, должны знать, что их ждёт. Отмена публичных казней была плохой идеей, тогда люди могли набираться опыта, могли больше узнать о смерти. Потому что это самое важное, к этому надо готовиться заранее, всю жизнь. А теперь людям остались только голливудские фильмы, и когда им придётся умереть — они даже знать не будут, что это и как. — Сдохни сам, и поймёшь тогда, — прошептала я, но он каким-то образом услышал. — Эй, это невежливо, вообще-то! И у меня появился учитель, который мне покажет много крутых вещей, и у меня будет намного больше опыта. Он уже помирал один раз, только не помнит, как, но он точно знает больше меня про смерть. Я о нём читал в Интернете, он убил почти четыреста детей, чтобы воскресить свою деву Жанну! Круто, правда? Я сидела и плакала — от боли, от страха, от жалости к себе, от безнадёжности. И всё ж верила, не могла не верить, что меня не спасут! Что я сама не выберусь, в конце концов... В аниме и фильмах герои и не с такими ранами даже сражаться могли, а мне всего-то надо выбраться на улицу и в людное место, чтобы он не смог больше мне ничего сделать... Я с тоской подумала о мобильнике, который остался в сумке на вешалке в прихожей. Если бы удалось достать сумку... — Ты там живая? Если ещё не вырубилась, включи свет. Там слева на стене, рядом с дверью выключатель. Он невысоко, с пола достанешь. Включи свет. Может, ты мне тогда сама дверь откроешь. Я подумала, что это обман, или он хочет, чтобы я поближе подобралась к двери... В памяти всплыли разные картинки из фильмов ужасов, в которых жертв хватали десятки рук, проламывающих двери. Глупости, у него только две руки. Он человек, просто... чудовище, но человек... Так решила я и осторожно, зажимая рану на животе, потянулась рукой к двери. На клавишу выключателя я наткнулась почти сразу и помедлила мгновение. Что он имел в виду? Что комната глухая, и выхода из неё нет? Или... что там кто-то есть ещё? Может, это тот самый Кастер, о котором говорил этот псих? В конце концов я не выдержала неизвестности и нажала на клавишу. Свет был тусклым, и я почти сразу привыкла к освещению. Комната оказалась большой. Очень большой. И в ней не было больше людей. Живых — не было. Десятки трупов на столах, на полу, на стенах — подвешенные, прибитые к ним. Со своего места в углу я видела большой жестяной стол, на котором лежала обнажённая беременная женщина. Вернее, она была когда-то беременной, но кто-то (Рюноске?) вскрыл её, вытащил наружу младенца и положил рядом. У него даже не была разрезана пуповина, но отсутствовала голова. Маленькое синее тельце, скрючившееся около мёртвой матери, чернеющее срезом крошечной шейки. Над этим же столом распяли совсем молоденькую девушку, обесцвеченные завитые волосы полностью скрывали её лицо. Из распоротого живота кто-то (Рюноске, кто ещё) вытащил кишки, длинные, слизкие, покрытые сеткой вен, и развесил на манер гирлянды вдоль всей стены. А ещё… ещё там находились вещи, сделанные из людей. Чашка из головы того малыша, который так и не успел родиться, на подставке из чьей-то руки; вазочка из кистей рук, поблескивающая множеством наманикюренных ногтей; абажур из человеческих ушей, который и делал освещение тусклым, придавая всему красноватый оттенок; какие-то немыслимые скульптуры из человеческих внутренностей, на свой манер даже красивые... — Видишь? Из тебя я тоже сделаю что-нибудь красивое! Места хватит, а если что, я кого-нибудь подвину! — он весело рассмеялся, и это оказалось последней каплей. Я снова зарыдала, хотя судороги отдавались жуткой болью в животе. Он прав, этот ублюдок прав: оставайся я тут или открой ему — в любом случае разделочной мне не миновать. Я останусь здесь, и со мной… и меня… Воздух рядом со мной зароился множеством мелких светящихся мошек, и я решила, что окончательно сошла с ума. Ещё это было похоже на раскалённые кусочки сажи, поднимающиеся от костра, только много, и они собирались вместе сами по себе. Пока не обрели форму человеческого тела, которое постепенно утратило свечение: передо мной стоял высокий бледный мужчина с глазами навыкате, в старинной тёмной мантии с металлическими пластинами. Мужчина наклонился и пристально вгляделся в моё заплаканное лицо. — О, Рюноске, ты наконец добыл мне деву для Чёрной Мессы! — воскликнул он, всплеснув руками. — Нет, она не дева, Синяя Борода, — отозвался Рюноске. — Но из неё тоже можно сделать что-нибудь интересное, правда? *** Они распяли меня на жестяном стол, закрепив руки и ноги крепкими ремнями, и долго спорили, что из меня можно сделать. — Будь она девственна, я показал бы тебе удивительный обряд, которому меня научил ещё сам мессир Прелати, — воздевая страшные когтистые руки над головой, сокрушался Кастер. — Тут неподалёку живёт девчонка лет одиннадцати с матерью, — отозвался Рюноске. — Вот она точно ещё девственница. Мы можем завтра вечером пойти к ним в гости. — И он улыбнулся так жизнерадостно и невинно, что мне стало совсем плохо. Да, я понимала, что сама виновата в своём положении, но эти чудовища не только заманивали людей, они сами приходили к ним в дома. Любой, любой житель Фуюки был в опасности, любой мог стать жертвой. Но всё сочувствие к другим испарилось, когда Рюноске занялся мной. — Эта всё равно красивая, я сделаю из неё что-нибудь необычное! Он взял скальпель своими тонкими пальцами музыканта и провёл по моей ноге выше колена. Новая боль — и новая кровь из-под разошедшейся кожи. Я закричала и забилась, пытаясь ослабить ремни, вырваться, хоть как-то избежать обжигающего прикосновения лезвия, но Рюноске, наклонившись надо мной с очень сосредоточенным видом, снова полоснул по ноге, на этот раз очень, очень глубоко. — Не надо, пожалуйста! — наверное, из моих слов нельзя было разобрать ничего, я давилась слезами и болью, и изо всех сил старалась не двигать пораненной ногой, потому что так было ещё мучительнее. — Не двигайся же, — Рюноске попытался придержать мою ногу, надавил скальпелем сильнее, но от боли я уже ничего не соображала и только дёргала руками, ногами, выгибалась, не зная, куда деваться от боли, страшной, невыносимой боли. Он чертыхнулся и выпрямился, и моя же кровь со скальпеля капнула на мой живот. А я лежала и думала, что теперь, даже если теперь вдруг в это кошмарное место ворвётся полиция — как в голливудских фильмах, которые так не любит ублюдок Рюноске, — то я всё равно уже останусь калекой. Никто не пришёл и никто не спас меня. И Кастер, которому Рюноске пожаловался, что края разреза получаются неровными из-за того, что я слишком сильная и всё время дёргаюсь, посоветовал ему перебить мне позвоночник, чтобы парализовать. Рюноске засомневался в своих силах. — Не знаю, это же надо аккуратно. А если я её убью сейчас? У тебя нет другого способа, ты не можешь сделать так, чтобы она была живая, но не шевелилась? Кастер мог. Тогда я впервые почувствовал на себе магию, и ничем хорошим для меня это не обернулось. Меня парализовало полностью, и боль на какое-то время ушла; я даже могла смотреть, как Рюсноке режет одну ногу, пилит по кругу мякоть, как пилит кость специальной ножовкой, как отделяет её от моего бедра — и тонкие обрывки мышц, как обрезки мяса, которое мама всегда давала кошкам, тянутся за отделённой от тела ногой. Вторую он и в самом деле отрезал куда ровнее, но вслед за этим вернулась боль — и я наконец потеряла сознание. *** Он сделал из меня вешалку. Расставил мои руки, чтобы на них было удобно вешать вещи, к груди и спине приделал ещё по руке какой-то из своих прошлых жертв, а из остатков ног сделал что-то вроде подножки. Я успела заметить это в зеркале, пока он переносил меня из своей "мастерской" куда-то в другое место, под землю, где было сыро и темно. Что-то подробнее разглядеть уже не успела: роговица на открытых глазах высохла довольно быстро, и я ослепла. Но всё ещё могла чувствовать слабую боль и слышать, пусть и плохо, звуки вокруг. Не знаю, как, но эти двое монстров умудрились поддерживать моё существование. Человеком я уже точно не была. Как и многие вокруг меня: лишившись зрения и частично — слуха и осязания, я приобрела способность чувствовать эмоции окружающих меня... существ? Не знаю, можно ли назвать людьми тех, кого Рюноске со своим "учителем" превратили в предметы обихода, но они мыслили и страдали. Кто-то уже свыкся со своей участью и полностью погрузился в себя, кто-то сошёл с ума, а одна девушка, из которой Рюноске сделал вазу, всё никак не могла смириться: её мучения задевали меня, напоминая, как я рыдала у дверей мастерской, не желая умирать. Что же... Он ведь так и не убил меня, верно? Один маленький мальчик, стоящий рядом со мной как подставка для обуви, так и не понял, что с ним случилось, и постоянно звал маму. Забавно, но я научилась его успокаивать и даже как-то общаться. Это немного скрашивало моё не-бытие. С Богом я больше не разговаривала. Он выполнил мою просьбу, разве нет? Я не хотела умирать, и я осталась в живых, но только проиграла от этого, а Рюноске — получил всё, что хотел. Мысль о том, что Господь заодно с этими двумя — разъедала мою остывающую душу, беспокоила то, что осталось от чувств. Наверное, теперь мне хотелось умереть. Потому что вряд ли ад мог быть страшнее того, что меня окружало. *** Они появились в убежище Рюноске и Кастера через два дня после моего там появления. Или через целую вечность — я не уверена, что девушка-часы напротив меня правильно ориентировалась во времени. Сначала был шум, много шума — кто-то приближался к Территории Кастера, как он сам её называл. И это были явно не мои хозяева. Мне даже показалось, что я слышу цокот копыт. И голоса — голоса двух мужчин! Я плохо разбирала слова, но эмоции — их эмоции были... иными. Один из них пришёл в ужас от увиденного, другой... кажется, пока не осознал, куда он попал. — ...Кастера здесь нет, — сказал первый. Второй произнёс что-то так тихо, что я не услышала, но первый ответил: — ...тебе лучше на это не смотреть. Если бы я могла, то заплакала. Им в самом деле лучше не видеть меня — какой я стала. Никто не должен видеть — нас, уродцев, недолюдей, никто не должен знать о нашем существовании, потому что это... запредельно. Потому что такого быть не должно. Потому что кто-то когда-нибудь захочет это повторить. Второй человек, с молодым голосом, что-то возразил собеседнику. И посмотрел. Ужас. Шок. Отвращение. Гнев. Эмоции наполнили мой бедный пустой разум. Он был нормальным, этот человек, он был добрым, не таким, как эти двое чудовищ. Он испытал всё то, что и должен испытать любой, кто увидел бы творения Рюноске. — …я же просил тебя не смотреть. — Заткнись! Ярость одного и жалость — другого. Жалость не к нам — к тому, совсем молодому, который не смог выдержать зрелища Территории. Они ещё о чём-то говорили — но я уже плохо слышала, их эмоции перекрывали звуки, которые я ещё могла слышать. Потом возникло присутствие ещё кого-то — потусторонних существ со странными змеиными эмоциями, с холодным желанием убить, — к сожалению, не меня. Я потерялась от такого количества чувств и шума, я уже слабо понимала, что происходит, а когда очнулась — поняла, что на Территории снова было лишь двое людей. — Неужели мы оставим всё как есть? — спрашивал молодой, голос его был отчётливым в тишине. — ...Здесь стоило бы осмотреться, но лучше мы просто всё разгромим тут, — отвечал другой. — Может быть, это расстроит планы Кастера. — Есть ли живые?.. "Нет! — захотелось крикнуть мне. — Здесь есть живые, но нет людей". Пожалуйста, пожалуйста... — Кто-то из них ещё дышит, но поверь, лучше будет убить их. Я почувствовала это — все, все жертвы Кастера и Рюноске, что были ещё живы, они замерли в предвкушении. В ожидании. В надежде. Мальчик-подставка для обуви перестал звать маму. Он тоже ощутил это — магию. А потом дохнуло жаром — и новая боль, куда более невыносимая, пронзила тело. Исчезло ощущение времени, пространства, моей собственной личности — остался только огонь, пожирающий всё. Я сама стала огнём!.. И, сгорев дотла, рассыпаясь пеплом, я почувствовала немыслимое облегчение, потому что... ...всё наконец-то кончилось. Теперь я знаю, что по ту сторону жизни, и могу отдохнуть там, где больше нет боли. Меня беспокоит лишь одно... Эти тишина и покой — ждут ли они всех, кто умирает? Неужели и Рюноске после всего, что он свершил, точно так же окунётся в блаженное Ничто и не ответит за свои преступления? Если это действительно так, то я желаю ему долгих-долгих лет жизни в самых немыслимых мучениях. Он не заслужил смерти.