Мы заказывали солнце

Трек: The Pretty Reckless — Just Tonight. Олег никогда не заговаривал об этом. Он был спокоен. После чужих подколов со стороны, намёков и умиляющихся фанатов — сохранял невозмутимость. И барьер этого равнодушия не позволял заговаривать с ним об этом даже мне. Олег никогда не был ласковым и не называл меня по имени. Трудно поверить, но именем меня окликали только в запущенных случаях — когда напарник заоблачно злился и пытался подчеркнуть всю важность складывающейся ситуации. Савченко только после второго пришествия мог согласиться с моими интересами или хотя бы взять во внимание возможность того, что я могу мыслить по-другому, отдельно от него. Напарник отродясь не извинялся первым и никогда не считал себя виноватым даже в самых очевидных случаях. На мою молчаливую угрюмость Олег лишь грубо стебал, выдыхая серый дым прямо в лицо, до того момента, как одна из его шуток не попадёт точно в цель, и я не засмеюсь хрипло и сдержанно, где-то в глубине души коря себя за отсутствие злопамятности. Он ни в жизнь ни к кому меня не ревновал. Случалось, что я мог публично позволять девушке целовать себя и обволакивать меня своей женской нежностью, и в такие моменты я мог наткнуться только на насмешливую широкую улыбку, ехидный взгляд и так и застывшее во взгляде: «А вот сейчас уже интересно…» Олег никогда не держал меня за руку. Только единожды: его худые ноги уверенно шагали передо мной, а я в какой-то момент настолько выпал из реальности, засмотревшись на него, что потерял равновесие на скользком льду и резко схватил Савченко за руку. Друг оперативно среагировал и сразу же дёрнул меня на себя, тем самым позволяя уверенно встать рядом с собой. Если бы у человека была возможность каким-либо способом отключить инстинкты, я бы не дотронулся до Олега. Да и он бы тоже. Когда Олег целовал, напрочь отсутствовали любые посторонние действия. Всё формально, всё механически. Делаем так, просто потому что так принято. Потому что так привычно. Во взгляде ни капли чувств, даже когда его короткие ногти больно царапают мою спину, а я вновь теряюсь и позволяю себе засмотреться на его аккуратные кудри, на закрытые глаза и на периодически вздрагивающее в судорогах тело у меня на коленях. Забываюсь. Я медленно упираюсь лбом в его плечо, глажусь, рвано целую оголённую кожу. У Олега на лице не скрываемое отвращение, парень, упираясь в мою грудь, быстро встаёт и бредёт в сторону стола, где стоит начатая бутылка коньяка. Я знал, что ему противно. Просто на мгновение из моей одурманенной головы выветрился тот факт, что нас сразила примитивная физиология. Когда после концерта накрывает будто дурью острыми ощущениями, в штанах тяжело от накативших эмоций, адреналина, а перед тобой только такой же похотливый взгляд и голый торс, всё оказывается во власти случая. Так мне позже объяснил Олег. А потом объяснять одно и тоже каждый раз стало глупо. О дружеской солидарности или стоической защите интересов друг друга не было и речи. Любой повод — и мы с Савченко тут же принимали противную другому сторону. Ссорились. Обзывались. Хлопали дверью, но потом опять возвращались. Олег возвращался за своими вещами. Если возникал конфликт между нами и чужими людьми, второй из нас тут же вставал на сторону противника. Неизменно. Всегда. Я старался не суммировать эти обстоятельства, но иногда не выходило. Вывод просился сам собой. Мы встретились абсолютно случайно. Мы не нужны друг другу, только тянем на дно. Не нуждаемся в присутствии в жизни друг друга. По крайней мере один из нас. Олегу было глубоко похуй. До этого момента я был в этом уверен. В затылок до сих пор упиралось упругое серое сиденье. Олег сжимал мою ладонь в своей. Олег шептал на ухо моё имя и дарил моему лицу нежные поцелуи; его руки беспорядочно гуляли по моей шее. И Олег плакал. Салон внутри машины оглушал писк, сработавшая подушка безопасности упиралась в окровавленную железную балку. Было уже не больно. К авто с разных сторон сбегались люди. Ладони Савченко окрасились и теперь оставляли жуткие красные следы на всём, до чего тот дотрагивался. — Нет, нет, блять, нет. — напарник хныкал как маленький ребёнок. Страшная мимика кривила его лицо. Я чувствовал суету и хаос, панику, но всё это словно было отстраненно от меня, словно происходило за кулисами без моего участия, в то время как я сам был уже в абсолютно другой вселенной. Савченко резко высунулся в окно. — Ссаные уёбки, вызовите, сука, скорую! — его голос впадал в неконтролируемую истерику, стал высок и визглив; Олег откинулся на своё кресло и на долю секунды закрыл руками лицо, позволяя сорваться на громкие всхлипы. — Рома, — позвал он снова, — Расскажи… Расскажи, как прошёл твой день? — его лицо покраснело, глаза беспрерывно моргали. Я лишь хмыкнул. — Хватит, братан, — еле слышно выдавил из себя, — Я умираю, ты же по… — далее любые звуки утонули в его дрожащих губах, которые опередили застрявшие в горле слова, и с нежностью припали к моим с торопливым поцелуем. — Только попробуй, — тихо произнёс Олег, потеревшись щетиной об мою щёку. Я зажмурился. Позади нашей машины больше не шумели болгаркой рабочие, теперь все они толпились рядом, прикладывая к уху свои телефоны. Мой взгляд зацепился за лобовое стекло, которое пробило насквозь. Конец железного ограждения где, смешиваясь с ржавчиной, на солнце блестела моя собственная кровь, запекаясь, торчал на улицу. Дышать становилось всё больнее. Очки Олега в тёмной оправе валялись где-то на полу. Сам Олег трепетно прижимался к моему уцелевшему боку всем телом. Я крепче стиснул зубы и, закрыв глаза, откинулся на сиденье. В голове незримым, едва ощутимым теплом пульсировала мысль о том, что меня неизбежно, всегда будут помнить. А пока придётся собрать все силы и дождаться скорую.