***
Ёсано устроилась поудобнее на стуле и закурила. Она хорошо знала, что Акутагава не выносил этого, но сейчас он мирно спал, утонув в толстом одеяле, и не мог возмутиться. К тому же по комнате гулял впущенный Ёсано ветер. Он принёс с улицы смех влюблённых и приятную ночную прохладу. Завтра все будут праздновать годовщину победы над «крысами». Ёсано легко представила эту картину — вот Чуя разливает вино и смеётся, слегка запрокинув назад голову, вот Озаки понимающе кивает, перехватив взгляд Ёсано. Прежде чем все начнут пить, Озаки произнесёт длинную речь. В ней не будет ни слова о тех, кого любила Ёсано, но много о Мори. О том, каким выдающимся руководителем он был, о том, как он умер, защищая их всех, сколько успел сделать... Озаки хорошо складывает слова, плетёт себе словесные кружева, и кажется порой, что сердца у неё нет, только эта паутина из обещаний и громких: «Мы сделали», «Мы смогли», «Мы добились». Ёсано зажмурилась. Хотелось открыть глаза и узнать, что не было трёх муторных, горьких лет. Ничего-ничего-ничего не было. Она выкинула сигарету за окно, надеясь, что Акутагава никогда об этом не узнает. Тень рядом укоризненно покачала головой. И сразу нахлынуло то давнее, и без того преследующее Ёсано, но сейчас пробившееся на поверхность. Ночную тишину прорезал крик Наоми: «Ты должна спасти Джуничиро! Давай же! Он сейчас умрёт!» Ёсано помнила, как Наоми вцепилась ей в руку, оттащила от упавшего, истекающего кровью Куникиды. Наоми требовала, чтобы Ёсано пошла с ней и не собиралась отпускать её ни на секунду, и Ёсано поддалась, потому что Джунъичиро не заслуживал смерти, потому что Наоми его любила. И разве Танизаки были виноваты в том, что Ёсано не успела? Она возвращалась к этому вопросу снова и снова, ответ всегда ускользал и, наверное, уже ничего не значил. «Разве можно было бросить их через несколько дней после похорон Куникиды?» — спрашивала себя Ёсано. Из ниоткуда приходил Дазай — как тогда вместе с весенним солнцем и особенной, не полагающейся Ёсано улыбкой — говорил: «Ты нужна им». А Ёсано каждый год отвечала одно и то же: «Я не могу». Не замечала этого «им», а потом слушала объяснения Рампо насчёт того, что Дазай и Ацуши временно уехали, оставив Джунъичиро за главного. Но к концу шёл третий год, и Ёсано знала, что нет никакого «временно». В конце концов, не зря Акутагава спит крепко только раза четыре в месяц — после их, вошедших в привычку встреч. Она достала из пачки ещё одну сигарету. Сейчас был черёд Озаки. Она появлялась на пороге дома Ёсано, спустя полгода, и улыбалась вкрадчиво: «Вам у нас понравится, доктор Ёсано». Конечно, Ёсано не стоило соглашаться. Рампо повторял как заведенный, что «всё понимает», но это было ложью, хоть и приятной. Ёсано сама ничего не понимала. Она затянулась. Кажется, курить её научил Мичизо. Всё убеждал: «Хорошо помогает буквально от всего, что ты, доктор, попробуй только». И Ёсано поддалась почему-то. А потом ей понравилось, и она даже перестала думать о том, чтобы сказал Куникида. Вероятно — не одобрил бы, но его тень всегда молчит. И всегда идёт за ней. Акутагаве удалось отогнать тень в тот — далёкий — первый раз. Он прорычал тогда: «Да сколько можно». И вошёл в Ёсано без подготовки — это её действительно отвлекло. Потом оказалось, что с ним может быть хорошо — жёстко, но приятно до самозабвения. Но тогда Ёсано было больно, и она билась под ним, пытаясь освободиться, хотя вроде согласилась и сама целовала его, когда он пытался вывернуться. Ёсано казалось, что всё это случилось лет триста назад. За окном постепенно рассветало. Воздух подрагивал в неверных солнечных лучах — первых и робких. Ёсано встала со стула и натянула колготки. Потом нашла перчатки, заколола волосы жёлтой бабочкой. Прислушалась и поняла, что Акутагава уже не спит. Видно, проснулся от звука её шагов. Она хотела сказать ему что-нибудь ободряющее, но слишком ценила минуты, проведённые в его доме, чтобы так бессовестно врать. «Будь я на месте Дазая, я бы выбрала тебя», — подумала она и вышла за дверь. Ёсано казалось, что бедный мальчик понял её без слов.***
Хигучи ненавидела её как умела — Ёсано знала это и немного жалела милую, запутавшуюся девочку. Они здесь все в мафии были детьми, но Акутагава и Хигучи — самыми несчастными. Будь Ёсано Богом, она бы заставила Акутагаву полюбить свою помощницу, увидеть в ней что-то особенное. Но будь Ёсано Богом она бы, признаться, первым делом воскресила Куникиду, пусть и не знала вовсе, о чём с ним теперь говорить. Ёсано пыталась представить эту беседу: «А я внезапно ушла в мафию. Не смогла оставаться в агентстве после всего... По пятницам играю с Гин и Мичизо в карты. Порой мне кажется, что всё не так уж плохо, но потом я засыпаю... хотя, если ты здесь, то мне, наверное, перестанут сниться эти сны? И знаешь, мне нужно поговорить с Акутагавой, а то это совсем не по-человечески». Тень сверлила Ёсано взглядом. То же самое делала Хигучи. Они слушали речь Озаки — длинную и витиеватую, — Хигучи ловила момент и пыталась выжечь в Ёсано дырку. Какая потеха. Ёсано бы и сама прожгла в себе пару дырок, если бы Рампо не взял с неё честное слово: «Обещай, что не покончишь жизнь самоубийством, и иди куда вздумается». Наверное, не стоило давать таких обещаний. Ёсано поймала себя на том, что стучит пальцем по ножке бокала, и отдёрнула руку, в голове гулом отдавались приветственные возгласы — Озаки молола какую-то чепуху насчёт «вечного величия мафии». Ёсано слабо охнула. Она с самого утра дурно себя чувствовала, и дело было не только в чёртовой дате. В груди вдруг защемило сильнее обычного, Хигучи потеряла форму, превратилась в большое чёрное пятно. Нужно было уходить отсюда — Ёсано не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о её проблеме. Она сделала шаг вперёд, ноги подкосились. Кто-то подхватил её на руки. Нельзя было кашлять, Ёсано сжала губы поплотнее, но в следующую секунду разлепила их. Кашель сжигал горло. Она поднесла руку ко рту, одновременно пытаясь отогнать ненужных зрителей. Их было много, от их переругиваний, от неясного, полного намёков шёпота голова раскалывалась и отказывалась работать. Тень склонилась совсем близко. «Думаешь, это шутки?» — спросила она. Ёсано качала головой и кашляла-кашляла-кашляла, точно собралась выплюнуть свои несчастные внутренности, чтобы осталась только пустота и ничего кроме. Она не поняла, когда у неё в руке оказался платок. Но тут же поднесла его ко рту. И только потом заметила, что тень отступила, что и вокруг будто стало тише. Ёсано разглядела платок повнимательнее и прикусила губу — Акутагава не выносил женских слёз.