Thousand lives I am away from you

Трудно было предугадать, что после всего того, что Барри пережил, самым сложным будет привыкание к обычной жизни среднестатистического человека. После того как он отдал скорость Зуму в обмен на Уолли, можно было бы сказать, что жизнь стала проще, но это не так — все просто стало другим, непривычным. Ненормальным. Хотя для большинства жителей Централ-сити это все и было нормой, ровно как и для Барри, но до удара молнией: еле сползти с кровати с утра, доплестись до ванной и кое-как привести себя в порядок (все равно остаться недовольным отражением в зеркале); съесть что-то более-менее свежее или иногда даже напрячься и приготовить сэндвич, от которого станет сытнее в желудке, но не более чем на час; отправиться на автобусную остановку или спуститься в метро, чтобы добраться до своей ничуть не обожаемой, нудной работы и, скорее всего, опоздать. Хоть на пять минут, но опоздать. Единственное, что держало Барри по утрам на ногах и заставляло повторять и повторять этот ритуал день за днём, был его латте с карамельным сиропом из Jitters, которым он вознаграждал себя после поездки на автобусе. И автобус, по правде говоря, мог бы с большим успехом претендовать на роль одного из кругов ада. Но в это утро Барри вяло осознал, что это, в принципе, уже его не волнует. С каждым днём он все больше погружался в рутину судмедэксперта Барри Аллена и все с большей апатией жил. Он больше не был лучшей версией себя. Он без задней мысли созерцал ровное серое дорожное полотно перед автобусной остановкой, пока толпа вокруг него не сгустилась до тесноты, как подсыхающая краска. Удары чужих локтей под рёбра бодрили, и Барри наконец моргнул, осознавая себя и все вокруг. Он на остановке. Он ждёт автобус. Барри переступил с ноги на ногу. Все вокруг было сероватым, словно пыльным, — небо затянуло тучами, хотя прогноз погоды обещал солнечный мартовский день. Вместо обещанного солнца с неба посыпалась снежная крупа — мелкая, жёсткая, как шарики пенопласта. Порывы ветра то и дело хлестали ими по щекам, раздавая направо и налево пощёчины, и вся толпа ощутимо сжималась, будто надеялась свернуться тугим коконом и спрятаться от непогоды. Барри с облегчением вздохнул, закашлявшись попутно парами бензина, когда автобус подкатил к остановке, и людское кольцо ослабило давку. Как змея, упругий людской шар развернулся и плавно скользнул в двери, заполняя пространство изнутри. Барри подхватило и унесло толпой тоже, протолкнув к противоположной стенке с окном. Запнувшись о собственные ноги, Барри рухнул на поручень, прикреплённый к стене, и еле удержался, чтобы не выругаться, когда людская масса надавила сзади, вынуждая притиснуться к стеклу. Поручень давил в районе живота, и оставалось только надеяться, что Барри не приложат к нему со всей силой — его тело теперь не исцелялось так быстро. Двери с тихим гудением схлопнулись, и автобус дёрнулся, как в припадке, чтобы плавно двинуться вперёд. Несмотря на огромное количество людей, в салоне было металлически холодно и отчего-то стерильно чисто. Барри нахмурился, но постарался выбросить из головы все, кроме мысли о латте. Он старался быть осторожным, насколько это вообще было возможным с его грацией и координацией (абсолютно невозможно), лишь бы не задеть других пассажиров. Очевидно также раздражённых поездкой и очередным днём, как и он. Особенно трудно было не причинять неудобств мужчине, плотно прижимавшемуся к нему сзади. Его лица Барри не видел — он вообще ничего не видел, но чувствовал определённо мужской одеколон с нотками дерева и сбитое, крепкое телосложение. Слишком грубо высеченное для того, чтобы быть женским. Мужчина тоже не причинял ему неудобств и вообще старался не двигаться, но в общественном транспорте такой паритет неприкосновений не мог продержаться долго. На крутом повороте Барри качнуло назад, но тот, что был за спиной, успел рукой схватиться за поручень, а второй стиснуть бок Барри, прижимая своим телом к поручню. Барри охнул от силы удара и, стиснув зубы, прислонился лбом к ледяной поверхности стекла. Удивительно чистого и холодного, как тонкая корочка льда, покрывающего озеро. Но рука ещё лежала на талии — прикосновение было неощутимым из-за грубой ткани куртки, но Барри знал, что она была там. Он надеялся, что ему не придётся отбиваться от настойчивых попыток… Настойчивых попыток чего бы там ни было, так что он ждал. Но дождался лишь того, что и вторая рука мужчины переместилась на поручень, заключая Барри в ловушку. Тело прижималось к нему так плотно, что поручень больно упирался в живот, а чужое горячее дыхание шевелило волоски на затылке и шее. — Не стоит, — Барри сказал достаточно громко для того, чтобы его услышали, но вместо свободы он почувствовал иное — мужчина наклонился, задевая кончиком носа затылок; его губы застыли в нескольких сантиметрах от ушной раковины. Собственное тело дернулось, но, прижатое к поручню, не изменило положения. На короткую вечность время оцепенело. Как в замедленной съёмке, Барри видел, как по стеклу расползается голубоватая подсвеченная изморось, зигзагообразно, маленькими молниями; в салоне температура понизилась, и из собственного рта вырвалось облачко пара. Как холодно. — Барри Аллен, — знакомый насмешливый тон, густой в звенящей пустоте, заставил Барри замереть, как зверька, услышавшего затвор оружия. — Ноги подводят? Только один человек мог произносить имя Барри так. — Снарт, — имя вырвалось со скрипом, будто глотка заржавела. Барри все ещё не оборачивался, уставившись на лёд, расчертивший молнией стекло автобуса. — Алый спидстер решил спуститься с небес, чтобы почтить смертных присутствием? — Снарт был просто Снартом. Обычным собой. Будто бы они снова сражались на улицах города, а не стояли в загруженном людьми автобусе, гудящем и вибрирующем всем салоном. Теперь Барри думал, как он мог не заметить Снарта сразу. Наверное, Снарт был хорош в маскировке. По крайней мере, он становился незаметнее без этой своей необъятной синей парки. Барри казалось, что на Снарте было пальто, но почему-то голову он повернуть не мог. — Я не знаю, как ты это делаешь, но убери чертову молнию со стекла, — Барри прошипел, стараясь звучать угрожающе, но, видимо, не особо получалось, раз Снарт только усмехнулся. Угрожать действительно было сложнее, если к тебе прижимались всем телом, не оставляя намёка на понятие личного пространства. — Хотя бы убери от меня руки, — обречённо простонал Барри, прислоняясь лбом к стеклу. Лёд, покрывавший стекло, действительно был не снаружи, а внутри; он больно царапал кожу лица. Щеки горели от смущения, и прохлада хоть как-то помогала не сойти с ума от жара. — Мои руки на поручне, Барри, если ты не заметил, — Лен вздохнул. От него пахло не только одеколоном — в аромат остро вклинивались ноты табака вперемешку с ментолом. Он не выбивался из образа даже в мелочах. — Ты прижимаешься. — Тебя это смущает? — А не должно? — Барри раздраженно закатил глаза, но раздражение было искусственным. На самом деле он еле удерживался от улыбки, потому что уколы Снарта были не больными, а скорее бодрящими. — Когда ты прижимал меня на Рождество к каминной полке, тебя это не беспокоило, — невозмутимо парировал Снарт, и Барри замер с открытым ртом, потому что слова кончились. Что он мог сказать на это? — Мне везёт на домогательства в автобусах, — Барри наконец усмехнулся, вспоминая, как несколькими днями ранее мужчина с соседнего сидения решил, что облапать коленки парня — Барри — рядом замечательно скрасит утро. — И ты ото всех домогательств отбиваешься так рьяно? — Снарт не мог не острить. Его чувство юмора всегда звучало так же остро, как и его фамилия. — Или это только мне позволено, на правах старого доброго врага? — Очень смешно, — и прежде, чем Барри смог обдумать фразу, он добавил. — Ты меня даже не трогаешь. Снарт странно вздрогнул. Его тело, наваливавшееся на Барри, прежде не ощущалось так — тяжело, словно налившееся металлом. Но от него тянуло жаром, и до Барри сквозь все слои одежды долетали отголоски тепла, от которого можно только немного дрожать и к которому хотелось льнуть: слишком холодно вокруг. Казалось, что немного кружилась голова — холод, Снарт, жар, лёд, металл, автобус. Снег из пенопласта. Барри зажмурил глаза — что за странное утро. — И что бы ты сделал, если бы я трогал? — по-детски перевернул фразу Снарт. Теперь он носом упирался в затылок, бормоча почти неразличимо, но Барри почему-то понимал. Барри вздохнул, но от дыхания лёд на окне не таял. Не растворялись даже крошечные льдинки, словно ледяная корка планировала остаться здесь навсегда и со временем даже попытаться захватить весь салон. Снаружи было холодно настолько, что немели губы, но в куртке и во всей прочей одежде Барри становилось жарко. Жар накатывал волнами, а потом пульсировал — внизу живота, где-то в бедренных артериях, в груди. Ватная голова подавала телу ложные сигналы, и оно довольно реагировало на существо Снарта, объедаясь адреналином и эндорфинами. Почему так быстро и безрассудно? Барри помнил, знал, что так не должно быть. Снарт всегда был привлекательным, но Барри никогда ещё так не уносило голову. — Что за игру ты ведёшь, Снарт? — Это не я, это все ты, Scarlet, — прозвище без видимой причины больно вошло лезвием между рёбер. У Барри не было контроля, но только сейчас он осознал, что все не было бесконтрольно по определению — он просто его потерял. Снарт позади тяжело дышал; прикосновение его губ к затылку не давало Барри мыслить ясно. Что-то было не так. Как бы не по-настоящему. Почему Снарт был в автобусе? Почему Барри не увидел его? Почему… — Нам нужно прекратить это, — дыхание Барри перехватило, когда одна из рук Снарта легла на живот, между полами распахнутой куртки. Низ живота потянуло, и Барри не смог сдержать сбитого вздоха. — Не нужно, Scarlet, — и вау, это звучало почти что умоляюще, но все-таки мягко, направляя. Снарт, как и всегда, держался уверенно, словно просчитал все заранее, а теперь просто приводил план в действие. — Люди-и… — Барри захлебнулся беззвучным стоном, приложившись лбом к стеклу: пальцы Снарта уже шарили под тканью джемпера, дразня нежную кожу над поясом джинсов. — Люди увидят, — прошептал он, решая, что бороться бесполезно. Абсурдный мир требовал абсурдных решений, и самое сумасшедшее, что пришло Барри на неясный ум, — отдаться течению. — Никто не увидит, Scarlet. — Люди не слепые, Снарт, — упрямо прорычал Барри, но вторую руку Снарта, сжавшую бедро, не остановил. — Никто не увидит, Барри, потому что здесь никого нет, — повторил терпеливо он, и Барри замер, ведь этого не могло быть. Вокруг них было так много народу. Было тесно, было… или не было? Барри повернул голову в сторону, пока Снарт ожидал — его руки застыли в сантиметрах от тела — но салон был пустым. Водительское место было пустым. Автобус ехал без водителя. Через лобовое стекло виднелась остановка, на которой Барри сел. Сколько они ехали так? Желудок начал подниматься куда-то к горлу. Барри затошнило. — Барри? — руки Снарта вернулись. Его ладони легли на живот, осторожно, мягко поглаживая. Барри всхлипнул от деликатного прикосновения, зажмурившись. — Просто не обращай внимания, Scarlet. — Это иллюзия метачеловека? — слова застревали в горле, но Барри был упрям. Он ничего уже не мог поделать со своим телом, льнущим к гладким, тонким пальцам, но он хотел знать. Эти пальцы ловко расправились с его ремнём, расстегивая ширинку. Барри вздрогнул и застонал, с силой проезжаясь лбом по стеклу — изморозь исцарапала кожу, и ранка засаднила; но градус возбуждения это не снизило. Его член твердел с каждой секундой, пока Снарт — Леонард? — трогал его тело и гладил. Бедра дёрнулись в нетерпении, на что Снарт привычно усмехнулся. — Нет, Барри. — Но мы бы никогда… Никогда, — Барри до побеления костяшек сжал поручень. Снарт потянул вниз его джинсы, оставляя их над коленями, и огладил ягодицы и бёдра, покрытые мурашками. — Никогда, — Снарт повторил эхом, и внутри Барри все тяжело и горько сжалось, но ровно до того момента, пока Снарт не обхватил рукой его член, оттянув резинку белья. Плавным движением он размазал предэякулят по стволу, и Барри задрожал от незатейливой стимуляции. Они «никогда», но правда была в том, что Барри хотел бы. Всегда. — Тогда почему? — его вопросы смазывались тихими стонами; он подмахивал бёдрами руке молчавшего Снарта, ласкавшей его именно так, как надо. Его разрывало противоречиями: в горле застряло сердце от первобытного ужаса непонимания, что происходит, но все его тело дрожало от сладкого возбуждения, стягивающегося узлами внизу живота. — Куда исчезли все люди? — Барри проскулил, ударяя ладонью по стеклу. Рука Снарта двигалась с таким нужным ритмом, что Барри готов был вот-вот кончить. — Это твой сон, тебя нужно спросить, — Снарт постепенно замедлял движение, пока под недовольный — отчаянный — стон Барри окончательно не умолк, навалился сверху, снова пряча лицо в волосах Барри. — Сон? — Барри колотило дрожью. Было и холодно, и жарко; лихорадило от такой настоящей близости. — Как бы ещё ты смог все это создать? От дыхания Снарта становилось жарче; воротничок джемпера влажно колол шею от выступившей испарины. Автобус все так же мерно гудел под ногами, и редкая вибрация пробегала по салону. Барри стиснул зубы и зажмурил глаза, пытаясь уместить все в своей голове: сон был слишком реален. — Нет-нет, — Барри упрямо мотнул головой. Снарт к нему не прикасался — пока что — но позади звякнула пряжка ремня. — Нет-нет-нет, — упрямо повторял Барри. — Ты настоящий. Но даже в прошлых снах Барри Леонард Снарт никогда не был таким… Леонардом Снартом. Человеком из плоти и крови, а не просто неким образом, овеянным холодом и насмешкой Капитана Холода. — Сожми ноги, — прозвучало немного холодно, и Барри вздрогнул от такого тона. Снарт тут же смягчился, проходясь тёплой рукой между лопаток. — Пожалуйста, Барри. Барри неплотно, но сомкнул ноги, и влажный тёплый член Снарта осторожно надавил между бёдер, мягко и плавно скользя между ними, проезжаясь головкой по ягодицам и яичкам. Барри задрожал; Снарт воспользовался смазкой, размазывавшейся теперь по коже ног. — Ты настоящий, — всхлип сдержать было невозможно, а Барри уже и не пытался. В голове было слишком много тумана и ваты, чтобы пытаться выстроить логические связи, но ему почему-то было больно. На уровне сердца. Пока его телу было хорошо. — Ты сам впустил меня, — голос Снарта был низким, хрипловатым. Разрешить вылететь стону — это было не про него, но Барри казалось, что он чувствовал, как Леонард — Лен — проглатывает их, не давая прозвучать. Он толкался между ног, и по бёдрам растекалось щекотливое тепло, от которого все сжималось внутри. Но Барри было так тоскливо; он подавился рыданием, застрявшим посередине горла. — Зачем ты пришёл? — слезы уже трудно было контролировать. Они жгли глаза и щеки, и вся эта влага скапливалась солью на губах, попадая в мелкие трещинки. — Почему не пришёл просто так? Снарт двигался, прижимаясь грудью к спине Барри, и было слышно, как бьется его сердце. В такт его толчкам между ног. — Ты не помнишь? — он застыл, уткнувшись носом в ворох волос Барри. Барри тоже не двигался. Он знал, что ответ лежал на поверхности. Совсем рядом, отделённый тонким бронированным стеклом, которое Барри безуспешно пытался разбить. Сквозь стекло он мог видеть очертания правды — острые, жалящие. Казалось, что Барри специально поместил ее за стекло — в клетку — потому что она уже причинила слишком много боли. — Почему я пришёл, Барри? Клетку распирало изнутри. То, что было заперто внутри, отзывалось на вопросы Снарта, росло и ширилось, и, конечно же, разорвало стеклянную клетку; правда нахлынула ледяной волной. Барри судорожно втянул воздух, чувствуя, как теплота, жившая в груди, каменела, заходясь в агоническом вое. — Нет-нет, — тихо повторял Барри, но горло жгло так, будто он кричал изо всех сил. — Почему я пришёл, Барри? — Леонард не двигался. Они оба были близки к разрядке, но Снарт держал их на грани. В голове звенело от давления, распиравшего черепную коробку. Голос Снарта не был злым или сердитым, хотя мог бы быть. Барри знал ответ на вопрос, и правда давала Леонарду право его ненавидеть. — Почему я пришёл к тебе, Барри? Во сне. Глотку Барри сдавило раскалённой металлической рукой, но из себя он выдавил жалкое, бессильное: — Потому что ты умер. Всхлипы разрывали грудную клетку. Тихо дыша, Снарт снова двигался, перехватил рукой Барри за талию. Капитан Холод ни капли не был холодным: под кончиками его пальцев покалывало тепло, волнами поднимавшееся от живота к груди, чтобы обернуться одеялом, слой за слоем, вокруг окаменелости в самом центре грудной клетки. — Ты умер, — Барри сказал снова, всхлипывая и подмахивая бёдрами. Собственной ладонью он коснулся предплечья руки Снарта, обёрнутой вокруг него. Под подушечками пальцев отвратительно пузырилась обожженная кожа. — Тебе больно? — Мне очень хорошо, Scarlet, — дыхание Снарта было сбито. Темп то и дело срывался и терялся. — Мне не больно. — Твои руки… — Барри казалось, что и он может почувствовать эту фантомную боль мертвеющей кожи. — Ты это выдумал, Барри. У меня нет ожогов. Толчки становились грубее и сильнее. Руки Снарта сжимали бёдра все крепче, будто бы могли срастись с ними навсегда. — Почему у меня нет ожогов, Барри? — Снарт захватил между губ мочку уха, покусывая и немного оттягивая. Барри застонал, где-то между всхлипами, и запрокинул голову назад, позволяя слезам стекать по вискам. — Потому что ты сгорел во взрыве дотла. Слова были горькими и кислыми, сжимавшие горло болезненными спазмами звук за звуком. Джемпер Барри промок на груди от слез, которые больше не прекращались. Было так больно, как бывает в моменты, когда приходит осознание: ты потерял то, что тебе никогда не принадлежало. Но ты хотел бы, чтобы это было не так. — Зачем ты это сделал? — в горле клокотало, и слова булькали, отвратительно плаксивые. Но Леонард оставался позади, тёплый, живой. Пахнувший древесиной, ментолом и кожей. Он был реальнее, чем Барри, который не чувствовал своих ног и вообще своего тела. — Ты хотел, чтобы я стал лучше, — его спокойный ответ контрастировал с рваными толчками. Они стали резче, чаще, глубже. Бедра Снарта сталкивались с кожей Барри с громкими пошлыми хлопками. Напряжение, скрученное в пружину, готово было распрямиться в любую секунду. — Почему ты послушал меня? — Барри вскрикнул, ударяя кулаком в стекло автобуса. — Почему? Вопросы вырывались в отчаянии, будто Барри целую вечность хотел задать их. Хотел получить ответ. — Барри… — Почему? — его сотрясало неконтролируемым рыданием. Движение члена между бёдер замедлялось, дыхание Леонарда тяжелело. — Ответь, Снарт! Леонард остановился, впиваясь пальцами в бока до синяков; он кончал, не выпустив и стона. Но все его тело дрожало, пока сперма выплескивалась на ноги Барри. Он кончал тоже, закусив костяшки пальцев, чтобы заглушить крик, смешавшийся с рыданием. Обессиленный, он стоял только потому, что опирался на поручень. Между ног было влажно, липко — полнейший беспорядок, но в голове становилось яснее. Мир вокруг, напротив, потерял свою чёткость, и черточка за черточкой начал растворяться в клубах пара. — Сначала ответь, почему, — попросил Барри, и ладонь Леонарда накрыла его руку на поручне. В отличие от окружающего эфемерного мира она была настоящей: уже без ожогов, но немного шершавой, с тонкими пальцами с выступающими косточками. Леонард молчал. Он с шумом втягивал запах волос Барри, пока все вокруг них таяло в серой дымке. В ней растворялось все. Растворится и Леонард Снарт. — Потому что я влюбился в тебя, Барри Аллен. Грудь изнутри обожгло разорвавшимся фейерверком. Барри всхлипнул, чувствуя, как губы коротко целуют его волосы, шею, уши. Так легко и так невинно. — Не уходи. Автобус загрохотал и заскрежетал. Лобовое стекло со звоном разлетелось, и с тихим шипением облако поглотило пустое водительское сиденье и потекло по салону. — Я здесь, Барри. Только не смотри назад, хорошо? Леонард оставил последний, самый долгий поцелуй в местечке за ухом, где кожа была тонкой и чувствительной. И после этого их накрыло волной густого дыма. Пол исчез из-под ног, и Барри рухнул в пустоту. *** Барри с судорожным вдохом подскочил в постели. Он часто дышал, стараясь успокоить бешено бившееся сердце, но это было невозможно. Леонард Снарт погиб. Вся футболка была мокрой от пота, но его нижнее белье было влажным тоже. Липким. По ткани боксёров расползалось тёмное пятно. Он кончил во сне, думая о Снарте. Айрис, лежавшая рядом, не проснулась. Она спала, и ее грудь мерно поднималась, скрытая под одеялом. Они жили вместе в их квартире. Его скорость была при нем. Все это было целую жизнь назад. На ослабших ногах Барри добрел до ванной комнаты. Ее белый мягкий свет напоминал мяту, которой пах Снарт. Желудок выкрутило узлами, и Барри рухнул перед унитазом, цепляясь руками за бока. Его с шумом вырвало, буквально выворачивая наизнанку. Снарт был влюблён в него. И теперь Леонарда Снарта больше не было. Барри привалился к ледяной стене, напомнившей стекло приснившегося ему автобуса. Если бы он только мог снова изменить прошлое… Если бы ему только позволили повернуть время вспять… И самое отвратительное, что только теперь он осознал, как сильно был влюблён в Снарта. До сих пор влюблён. Он осторожно вскарабкался по стене, подбираясь к раковине. Пальцы с трудом открыли кран с холодной водой; Барри застыл, упершись руками в раковину, и смотрел, как вода закручивается в сливе. Его и Снарта разделяли тысячи жизней. Барри медленно поднял взгляд на себя в зеркале. Чёрные круги под глазами, посиневшие губы, бледное лицо. И только одно, от чего сердце екнуло. На его лбу была свежая ссадина. Может быть, они со Снартом были ближе, чем казалось.