These dreams of blood and devotion follow us here. These tears run into the ocean as we disappear.
The Birthday Massacre, «Oceania»
Поначалу Дин думает, что это просто гроза — ну ладно, чертовски сильная гроза, настоящая буря, — но ему уже не пять лет, чтобы бояться молний, ливня и ветра, который сгибает деревья пополам. Дин не начинает волноваться, даже когда диктор новостей сообщает из ящика, что на улицу лучше не выходить, потому что какой-то там фронт надвигается на Луизиану, — он и так никуда не собирается: погода-то собачья. Жратвы навалом, пиво холодное и платный канал стоит сущие гроши — что еще надо для счастья? Сэм отрывается от экрана лэптопа и недовольно качает головой, когда брат находит фильм с крайне сомнительным содержанием и даже не убавляет громкость. — Что? — спрашивает Дин. Сэм слышит издевательские нотки в его голосе. — Ты будешь это смотреть? Серьезно? — Почему нет? — Ну, как бы, я здесь. — А ты что, монашка? Сэм закатывает глаза и раздраженно вздыхает. — Может, тебе еще салфетки принести? — Было бы неплохо, — ухмыляется Дин. — И пивка прихвати. — Ты придурок. — Сэм хочет чем-нибудь в него запустить, но вот только под рукой не находится ничего подходящего: сплошные бумажки, исписанные ровным аккуратным почерком. — А ты стервец-заучка. Что поделать? Сэм показывает брату средний палец. Дин лыбится, явно добившись того, на что рассчитывал, и все-таки переключает канал: передача про подводный мир Тихого океана тоже ничего. Волна приходит и смывает мотель со странным для здешних мест названием «Горные вершины» — от гор в этой облезлой бетонной коробке только выцветшие фотообои — с лица земли. Смывает весь Голден Медоу и Луизиану. Смывает вообще все. Дин этого не знает: в момент конца он спит, и охотничье чутье молчит или вовсе покидает его, как крыса, бегущая с тонущего корабля. Он, правда, тонет. Его швыряет из стороны в сторону, вертит, словно щепку, ударяет об обломки зданий, покореженный металл автомобилей и поваленные деревья, несет в бешеном потоке ревущей воды, грязи и смерти, но он не умирает. Хваленая винчестерская удача остается вместе с ним. Дин приоткрывает глаза — узкая щелка между веками дает чересчур много света: кругом солнечные блики. Он жмурится, и это крохотное движение доставляет жгучую боль. Дин понимает, что не может пошевелиться: тело если не изломано, то избито так, что он, наверное, похож на гребаного Доктора Манхэттена — синий с головы до ног. Еще он понимает, что лежит на каком-то куске фанеры с неясным мешком под брюхом и вокруг одна вода. Это океан? Как он тут очутился? Где Сэм? Что вообще произошло? Мешок в отличие от него может шевелиться и издает тихий стон. Маленькая ладонь хватает Дина за порванную футболку: господи, да это же ребенок. Дин с трудом поворачивает голову и видит девочку, которая неизвестно как оказалась под ним. Он лежит почти поперек нее, чуть наискось. Губы девочки размыкаются, но звука нет. Дину кажется, что он оглох. — Т… тише. — Слово выталкивается из него, как яйцо в том тупом фокусе. Девочка замирает и отпускает его футболку, рука падает в воду, поднимая брызги. — Не… умирай… Дин старается сдвинуться, чтобы дать ей больше места, но лист фанеры опасно кренится на левую сторону — девочка слишком легка. На вид ей лет восемь, и у нее смешная пижама с латинскими буквами, у которых есть ручки, ножки, овальные глаза и широкие улыбки. Он про себя начинает называть девочку Джей, потому это была первая буква, которую он увидел: оранжевая, у самого трикотажного манжета. Дин смутно припоминает, что вроде бы Джей жила в соседнем номере «Горных вершин», хотя может запросто путать. — Мама?.. — слабо произносит девочка. — Мама… — Нет, — говорит Дин. — Все хорошо. Не бойся. — Где мама? — Я не знаю. Девочка снова берет его за футболку. Дин замечает, что рука у нее двигается странно, будто сустав выбит или что-то вроде того. — Не бойся, — зачем-то повторяет он, — и не шевелись. Джей не отвечает, но маленький кулачок не разжимается. Их находят часов через семь, все это время они молчат. Вертолет, похожий на военный, зависает над ними, и люди в камуфляже раскачиваются на веревочных лестницах, как на качелях, из-за невозможного вихря, создаваемого лопастями. Дин думает, что это — плохой фильм-катастрофа. Дин думает, что он спит и никак не может проснуться. Они летят недолго и приземляются на какой-то плавучей штуковине, типа гигантской баржи. Дина выносят из вертолета на носилках. Он фиксирован к ним ремнями и, как болван, смотрит на небо, потому что на шее — бандаж, не дающий повернуть головы, и такой сверхъестественной синевы он никогда не видал. Огромное, словно выросшее в размерах, солнце обжигает сетчатку, и Дин закрывает глаза — слышит только плеск воды и гул тысячи голосов, растекающийся по барже, как сироп. Солдат — Дин уверен, что это солдат, — несет Джей на руках: хоть ей и вправили плечо, она слишком слаба, чтобы идти самостоятельно. Их кладут рядом. Дин чувствует, как пальцы девочки прикасаются к тыльной стороне его ладони: кажется, он теперь в ответе за эту жизнь. Сэм появляется тонким, но остро заточенным воспоминанием на периферии сознания. Дин не может сдержать стон боли: сердце продолжает стучать в абсолютной пустоте — гулкий неприятный звук. Джей подползает к нему и, опираясь на здоровую руку, заглядывает в лицо. — Не умирай, — говорит она. Дин видит, что глаза у нее чуть темнее нового неба — индиго или кобальт, а на скуле — синяк размером с его кулак. Девочка дрожит, несмотря на спасательное одеяло из фольги на плечах. — Ты можешь ходить? — спрашивает Дин. Джей неуверенно кивает. — Попробуй найти себе еды. Ты должна поесть. — Пойду с тобой — без тебя страшно. — Я не могу встать. Девочка ложится и подкатывается ему под бок, насколько это позволяет край носилок. — Не хочу есть. Джей чертовски похожа на Сэма в детстве: тот тоже отказывался что-либо делать без него. Господи, как же давно это было. Дин хочет сорваться с места, но переломы, синяки и ремни держат крепко, хочет бежать по иллюзорному Сэмову следу, как ищейка, но земли больше нет, а значит, и следа нет. Ему остается только надеяться, что брат на этих трех плавучих футбольных полях, где собраны целые, раненые и те, кто еще жив, но обязательно умрет. Дин не допускает даже возможности, что Сэм может быть в последней категории, хотя сам как раз именно в ней. К нему никто не подходит, не проверяет состояние — людей слишком много, и всем плевать. Дин обгорает, проведя на солнцепеке, как ему кажется, миллион часов. Джей выставляет руки над ним, создавая скудную тень, падающую узкой полоской на лицо. — Спасибо, — говорит он сухими растрескавшимися губами. Джей не отвечает, сидит рядом много часов и терпеливо передвигает руки, следуя за движением солнца, но в какой-то момент резко оборачивается — жаркий свет бьет в глаза, и Дин жмурится и шипит, словно кот: больно. — Кажется, там раздают еду. — Голос у Джей, как книжные страницы, шелестит на ветру, пахнущем гнилой водой. Дин слышит громкое урчание у нее в животе: естественно, она голодна, и, если честно, он голоден тоже. — Иди, — произносит Дин в небо, потому что шея не освобождена от фиксирующего воротника. — Но будь осторожна, смотри, чтоб не затоптали. — Я… я быстро, — нерешительно говорит девочка, но голод пересиливает страх, и она уходит. Дин почти уверен, что Джей не вернется. Он закрывает глаза, и дрема, тяжелая, как лист железа, опускается на него — он чувствует ее вкус у себя во рту. Дину снится стеклянный куб и Сэм, запертый внутри. Дин пинает грани, долбит кулаками, но стекло слишком толстое. Сэм склоняет голову набок и прикладывает руку к стеклу, оставляя на нем мокрый отпечаток. Динов кулак останавливается в дюйме от братовой ладони, если бы не преграда, Сэм бы обязательно его поймал. Дин разжимает пальцы, неуверенно касаясь кончиками грани куба — холодная. Их ладони соединяются, но находятся по разные стороны трехдюймового стекла. Дин думает, что так выглядит смерть. Сэм кивает и меняется: глаза затягивает муть, как у дохлой рыбы, кожа морщится и набухает — он утопленник. Дин отшатывается в ужасе. Грани куба исчезают — и вода, ледяная и смрадная, сбивает с ног, утаскивая за собой в бурлящий поток. Сэм обнимает его разбухшими руками, и они вместе летят в пустоту. Дин думает, что смерть — это высшая форма преданности. Сэм кивает и улыбается потерявшими форму губами. — Эй, ты чего? — Джей ставит пластиковую плошку на палубу и тормошит Дина за плечо. — Ты что, умер? Ты же обещал! — Нет, — выдыхает он. Сэм отпускает его и распадается на части, расплываясь ошметками в воде. Дин чувствует, что весь в липкой братовой крови. — Я держу… слово. Девочка берет плошку и вяло ковыряется ложкой в рисе с какими-то неясными серо-розовыми кусочками — наверно, это ветчина, — а потом зачерпывает немножко и подносит ложку к Динову рту. — Ешь, — говорит она и слегка приподнимает ему голову. — Сними эту штуковину. — А можно? — Можно. — Дин усмехается: вот же ж, сам себе доктор. — Похоже, все забыли про нас. — Там много народа, — отвечает девочка, засунув ложку себе в рот и снимая с него воротник. — Там… страшно. — Что ты видела? — Она молчит, и Дин повторяет громче и требовательней: — Что ты видела? Ну же скажи! — Воду и людей. — Джей смотрит на него, не моргая. — Они… кричат. Кажется, им больно и у них идет кровь. Еще там, как я, э-э-э… обычные — страшный человек в маске дал нам еду — и, как ты. Почему тебя не накрыли от солнца? Потому что я еще не сдох, думает Дин, но говорит другое: — Про нас забыли. Мы что, вдалеке ото всех? Джей кивает. — Тут тоже люди, но они все спят и странно пахнут. Дин понимает, что вокруг них трупы. Сознание услужливо подкидывает картинку разбухшего от долго пребывания в воде тела Сэма. — Расстегни ремни. Я должен встать. — Ты сказал, что не можешь. — Я соврал. — Мама говорит, что обманывать — нехорошо. — Какая умная у тебя мама. — Еще бы, — с гордостью говорит Джей и долго возится с креплениями туго затянутых ремней. — Она учительница. — У меня вот нет мамы, — непонятно зачем вставляет Дин. — У меня теперь тоже. — Джей не поднимает на него взгляд, пытается расстегнуть карабины, но ничего не выходит: пальцы малы и слабы. Он недовольно поджимает губы, но старается снова и снова, пока одно из креплений не поддается. — Есть! — радостно восклицает она. — Молодец, малышка, — хвалит Дин и слабо улыбается, хотя ощущает острую, прошивающую насквозь боль, как только немного сдвигает освобожденные ноги. Джей отцепляет остальные ремни и протягивает ему ладонь, мол, хватайся, я помогу, но, видимо, понимает, что это бесполезно, поэтому просовывает руку Дину под плечи и приподнимает его — ей тяжело, но она не жалуется. Дин стискивает зубы, чтобы не заорать: ребра точно переломаны. Джей встает позади и служит опорой — его спина упирается ей в колени. Дин видит, что гребаная баржа бесконечна и что он оказывается прав: вокруг них действительно неровные ряды мертвых тел, наваленных друг на друга, над которыми роятся черные жирные мухи. Он медленно поворачивает голову влево — далеко, ярдах в пятидесяти, люди в камуфляже с автоматами наперевес выстроены в цепочку, растягивающуюся по всей ширине баржи: похоже, за ними — живая зона. — Как они тебя пропустили? — спрашивает Дин и с трудом втягивает воздух: в груди что-то противно хлюпает — такого не было, когда он лежал. — Я не знаю, откуда они взялись. Они военные, да? — Да. И нам надо идти к ним, малышка. — Ты не можешь. — Джей смотрит на него сверху вниз. — Ты не врал. — Глупости. Сейчас встану, подожди. — Давай я позову кого-нибудь? Я не смогу тебя удержать — ты тяжелый. Дин не отвечает и неуклюже подтягивает к себе ноги — плохая идея, очень плохая идея. Он все-таки кричит, и Джей инстинктивно закрывает уши руками. Он валится набок, ударяясь о железо палубы — боль, кажется, вытесняет его из собственного тела, и по встроенному в нутро болеметру это — сотня по десятибалльной шкале. Джей секунду стоит, опешив, а потом срывается с места и бежит в сторону шеренги солдат. Дин видит ее босые пятки. Дин удивляется, откуда в такой маленькой девчонке столько прыти. Дин вырубается, снова окунаясь в вонючий бессознательный сон с головой. Сэм держит в руках пластиковую плошку с джамбалайей, которую принесла Джей, и быстро ест, будто бы боится, что у него отнимут эту нехитрую еду. Заметив Дина, он протягивает ему миску и широко улыбается — у брата красные зубы. Дин с опаской заглядывает в плошку и роняет ее, кривясь от отвращения. Куски гнилого мяса вперемешку с жирными трупными червями разлетаются по разогретой солнцем палубе. Дин чувствует невероятный жар, поднимающийся вверх, и смрад, окружающий со всех сторон. Сэм обиженно собирает еду руками и заталкивает извивающихся червей себе в рот. Дин слышит мерзкий чавкающий звук. Брат медленно жует, и склизкая жижа течет по его подбородку. Сэм встает и хищно щерится, глядя на него. Дин понимает, что он следующая закуска. Дин не двигается с места. Дин позволяет Сэму сделать это. Свет странного зеленовато-синего оттенка. Дин абсолютно дезориентирован — он долго пялится перед собой, строго вверх, потому что дурацкий воротник опять на нем. Дин видит старую рубашку, натянутую на непонятную конструкцию из трех палок и проволоки и раздувающуюся, словно парус: кто-то соорудил навес. Наверное, Джей — больше некому. Он ощущает легкое дыхание: девочка спит, уткнувшись носом ему в щеку, — наверняка, переползла в тень, когда настало невыносимое пекло. Дин на проверку шевелит руками и ногами: правая рука плотно примотана к туловищу, которое туго перетянуто эластичными бинтами, а обе ноги неподъемные, замурованные в гипс. — Пожалуйста, лежи спокойно, — говорит кто-то слева, и Дин думает, что его накачали галлюциногенами, если они остались на этой гребаной планетке, или что он сдох. Вот последнее больше похоже на правду, а если так, то что он теряет? Дин резко выставляет левую руку в сторону — натыкается на чье-то колено и жгучую боль, растекающуюся вдоль плеча к шее. Дин морщится и шипит, втягивая жесткий горячий воздух через рот. Руку, взяв ее за запястье, очень медленно и аккуратно возвращают обратно. — Нет, прошу, не шевелись. Ты весь переломан. Хуже, чем когда ты шлепнулся из окна в Небраске, экстремал хренов. Хотя сейчас уже нет Небраски. Дин слышит тихий нервный смех, перерастающий в хохот. Джей просыпается и испуганно оборачивается, хватаясь за Диново плечо. Смех мгновенно сходит на нет. — Прости, малышка, я не хотел. — Девочка прикладывает палец к губам и снова укладывается, принимая ту же самую позу, но плечо не отпускает. — Спи, пока не стали отмечать. Дин не понимает, о чем идет речь, но то, что голос принадлежит Сэму, осознает ясно. Этого просто не может быть. Он не поверит, пока не увидит брата собственными глазами. Сэм обходит навес и пристраивается справа. Тени мало — и он придвигается максимально близко к Дину, который боковым зрением успевает выхватить только краешек каре-зеленого глаза, ссадину на скуле и каштановые космы. Сэм лежит на спине, закинув руку за голову. Если бы не складка на лбу, можно было бы сказать, что он расслаблен, будто валяется где-то на пляже, а не на раскаленной палубе гигантской баржи, когда мир летит ко всем чертям. — Сэмми, — говорит Дин, наконец, но долгожданное слово комкается во рту, превращаясь в невнятное мычание: язык приклеился к нёбу. Сэм бросает на него встревоженный взгляд и неизвестно откуда достает бутылку воды. — Только потихоньку, не захлебнись. — Противно-теплая вода заполняет рот. Дин жадно глотает, будто никогда не пил, не ел и не знал никакого вкуса — ему все в новинку. — Прости, но больше не дам. Надо беречь остатки: их нам еще на два дня надо растянуть. — Сэм прячет бутылку под футболку и ложится обратно. — Отмечать будут часа через полтора. Можем поспать пока. — Сэм, — хрипит Дин, и на этот раз выходит значительно лучше. — Ты… — Жив, — заканчивает он. — Да. Я в порядке, Дин. Честно. Пара царапин здесь, пара ссадин там. — Думал… потерял тебя… — Я тоже. — Сэм вздыхает и поворачивается набок, чтобы лучше видеть брата, лицо которого хоть и покрыто синяками всех оттенков синего и фиолетового, но, на удивление, не опухло. — То, что мы нашлись — это чудо. По-другому не назовешь. Благодари Айрин. — Айрин? — эхом повторяет Дин. Он с ней не знаком. — Ага. — Сэм подкладывает под щеку соединенные ладони. — Она так кричала, что у нее умирает брат, что сбежались все, кто может ходить. Ну и я в том числе. Это, блин, везение, или судьба, или черт знает что. Где ты ее только нашел? До Дина, наконец, доходит, что Айрин — это Джей. Какой же он идиот. — В воде, — еле слышно говорит он. — Мы были вместе в воде. Я звал ее Джей. Ну, из-за пижамы. — Пижамы? — Буквы. Ржущая оранжевая J. — Не знаю. Айрин переодели, когда осматривали, как и тебя в принципе. Здесь строгие порядки. — Где здесь? — В живой зоне. Мне пришлось махать кулаками, чтоб тебя оставили с нами. — Сэм усмехается и потирает сбитые костяшки. — Местный докторишка был уверен, что ты нежилец. — Вот мудак, — хмыкает Дин. — И не говори. Мог бы засунуть к пограничным — и дело с концом. На бедняг не тратят сил. Но я объяснил, что к чему. — Спасибо, Сэмми. — Дин улыбается, представляя, как брат начищает рожу какому-то придурку, который вздумал списать его со счетов. — Сколько я провалялся? — Чуть больше недели. — М-да. Похоже, старею. Сэм тихо смеется, и этот простой звук, кажется, немного уменьшает Динову боль. — Тебе двадцать шесть. — В отцы Айрин гожусь, а не в братья. — Если только ты не познал радости секса в четырнадцать. — Что? — Ей двенадцать. — Правда? А выглядит на восьмилетнюю. — Будто ты знаешь, как выглядят восьмилетние девочки. — Фу, Сэмми, как можно. Сэм закатывает глаза, недовольно фыркает, но потом говорит: — Я обшарил всю живую зону и пограничных, но тебя там не было. Я думал, ты погиб. Блин, Дин, не делай так больше. — Как? — Не прячься среди мертвых. — Ты тоже, — говорит Дин, и пустота внутри зарастает, стягивается грубыми стежками произнесенных слов. Они молчат. Сине-зеленая рубашка-навес хлопает на ветру. Дину кажется, что у них круиз в никуда — да так оно, собственно, и есть. — Айрин от тебя не отходит. Я поискал ее родителей среди выживших и раненных, но не нашел. Что будем делать? — Ничего. Она теперь с нами. — Но… — Два брата и сестра — пусть так и отметят. Или что они там отмечают? — Если бы до этого хоть кому-то было дело. — Сэм вылезает из-под навеса и садится рядом, но Дин сразу же теряет его из виду, и подозрение, что весь разговор — сон или галлюцинация предсмертной агонии, делается почти осязаемым, тяжелым и склизким, как трупный червь. — Они отмечают, нет ли у нас признаков болезни. — Что? Сэм вздыхает: все летит к чертям слишком быстро. Неделя и в старом мире была коротким сроком, а сейчас — это почти мгновение. Дин пропустил момент, когда прискакал гонец с дурными вестями: их собрали — тысяч двадцать, может, чуть больше, — и сообщили, что мир смыло подчистую, потому что где-то за миллион миль отсюда сдвинулись тектонические плиты, и что из-за этого из какой-то добросовестной американской компании, создающей смертельные штаммы вирусов, как раз улетучился один, но не надо паники — все под контролем. Дин бы на такое точно приподнял угол губ в своей фирменной усмешке. Сэм же выслушал все с каменным лицом и не поверил ни единому слову. Если бы все было так, как они говорят, никто бы из правительственных шавок, или кто они такие, не ходил в костюмах химзащиты. Сэм — профессиональный лжец и вранье чует, как ищейка. Весь этот Оплот — сплошная ложь. Все эти отметки — ложь тоже. Сэм не удивится, если они — часть эксперимента, а весь сраный мир — чашка Петри. Единственное, на что он надеется, — это то, что он, Дин и Айрин успеют доплыть до земли — должно хоть что-то остаться? — прежде чем умрут. — Сэм, что за хрень тут творится? Сэм! — Ничего, Дин. Просто проверяют, чтобы никакой заразы не развелось. Сам видел те горы трупов. Сэм знает: брат ему не верит. Если он — профессиональный лжец, то Дин — его учитель. Дин в ответ издает непонятный звук: то ли всхлип, то ли смешок, — и ругается сквозь зубы. Сэм на секунду жалеет, что брат пришел в себя: в забытьи боль переносится легче. Он не допросился у докторишки, с которым повздорил, ни одной таблетки обезболивающего: «Ничем не могу помочь, медикаментов и так не хватает». Сэм чуть не врезал ему снова: на Оплоте всего было достаточно, но только не для простых людей. Сэм спал урывками днем, а ночью вообще не смыкал глаз, потому что опасался, как бы им не перерезали глотки или не выкинули за борт. Или что похуже. Как только солнце окуналось в воду, подменившую линию горизонта, и все, кто еще был жив и почти мертв, получали немного прохлады и темно-синий туман сумерек вместо одеяла себе на плечи, солдаты смыкали кольцо. Люди в белых защитных комбинезонах приходили издалека, с носа корабля, несколькими группами по сотне человек и проверяли их всех, даже пограничных — особенно пограничных. С каждым «визитом» комбинезонов раненых становилось меньше, но никто не замечал исчезновения — кому есть дело до еле живого мяса? Поначалу Сэм думает, что это простая проверка, забота о пострадавших, контроль за заразой, которая рано или поздно расползлась бы повсюду: вода за кормой баржи гнила из-за разлагающихся в ней трупов. Но все меняется на третью ночь — уносят живых, вкалывая им в шею что-то, видимо, чтобы не поднимали шум. Сэм чувствует едкий запах антисептика, когда двое комбинезонов проходят мимо него, останавливаясь рядом с соседом — парнем-коротышкой с длинным порезом на щеке. Сэм замирает, боясь пошевелиться и надеясь, что сумрак скроет его, хотя это было глупостью. Люди в белом не церемонятся: ввести парню-коротышке иглу в шею, взять за руки и ноги, унести. Один из них потом возвращается и долго стоит над Сэмом, будто решая забирать его тоже или нет. Сэм слышит странный едва различимый пикающий звук — какой-то датчик? — и шипящее дыхание — воздух выходит через фильтры маски. Наутро он просыпается от нестерпимой жары на том же месте под тем же безоблачным хищным небом. Сэм судорожно проверяет шею — ни следа от уколов, зато куча ссадин, тех же, что и вчера. Все по-старому, вот только парня-коротышки нет. Сэм бродит по палубе, выискивая его глазами среди толпы — ничего, — и замечает, что вход в зону пограничных перекрыт тремя солдатами в полном обмундировании — дула автоматов направляются на каждого, кто подходит ближе десяти шагов. Какого черта тут творится? Сэм делает шаг вперед, чтобы разобраться во всем раз и навсегда, но слышит детские возгласы и оборачивается: девочка тянет солдата за руку — и здесь они? — и кричит что-то, надрываясь. Солдат равнодушно направляет на нее автомат и велит отойти: вход из мертвой зоны воспрещен. Сэм не верит своим глазам: это же ребенок. Несколько человек обращают внимание на шум и спрашивают, в чем дело. Солдату приходится сделать вид, что ему не все равно. Он с неохотой следует за девочкой. Сэм и еще пара парней вызываются помочь, но их грубо останавливают — руки солдат скользят на цевья автоматов, и Сэм видит, сколько усилий им требуется, чтобы подавить в себе желание перестрелять всех на месте. Рация одного из них шипит и выплевывает два коротких слова: нужна помощь. Солдаты переглядываются, и Сэм почти уверен, что если бы тут не было посторонних, они бы точно бросили жребий, кому идти. В итоге, ближайший лениво снимается со своего поста, словно ему в тягость любое движение, и скрывается за кучей трупов. Они возвращаются минут через десять, неаккуратно неся носилки: расстегнутые фиксирующие ремни волочатся по железу палубы. Девочка идет рядом и держится за рукав футболки того, кто лежит на них. Сэм думает, что, наверное, это какой-то ее родственник. Сэм замечает, что людей за оцеплением стало больше и все они встревожено переговариваются. — Ну что там? — спрашивает солдат, когда те, что уходили, приближаются на достаточное расстояние. — Пограничный. — Ха, а что… — усмехается солдат, но вовремя затыкает пасть, поняв, что тут слишком много лишних ушей. Сэм мысленно достраивает фразу до конца. Ха, а что с ним делать? Ха, а что не пристрелил? Ха, а что припер? Все равно же подохнет. Толпа расступается, когда солдаты проходят мимо. Сэм машинально скользит взглядом по девочке и тому, кто на носилках, и у него перехватывает дыхание. Он старается произнести хоть слово, но голоса нет — мир обращается звенящей тишиной. Сэм выбрасывает вперед руку, хватая крайнего солдата за плечо: жесткая ткань под пальцами — нет, это все реально. Остальные в оцеплении передергивают затворы и, наверняка, направляют автоматы ему в спину. Плевать. Солдат оборачивается и вопросительно смотрит на него. — Брат… — говорит Сэм. Голос дрожит, как новорожденный. — Это мой брат. — Рад за вас, — отвечает солдат. Мне нет до этого дела. — Я иду с вами. Солдат дергает плечом, Сэмова рука, все еще лежащая на нем, падает. Ну иди. Девочка придвигается к Дину ближе, будто боится, что Сэм займет ее место. Он слабо улыбается ей, но она отводит взгляд, ладошка крепче цепляется за порванную футболку. «Не бойся», — хочет сказать Сэм, но вдруг понимает, что поведение девочки — это не страх. Это преданность. У него сжимается сердце: где же его преданность? Дин жив — где же радость? Солдаты идут, не сбавляя темпа — девочке, тонкой, словно лист осоки, сложно поспевать за ними. Она хромает и болезненно морщится, когда носилки потряхивает от солдатского деревянного шага: что-то с рукой. — Давай я понесу тебя, малышка, — предлагает Сэм. — Твоей ноге будет полегче. Девочка отрицательно мотает головой и продолжает идти. Хромота делается все более заметной. Сэм вздыхает и, обойдя солдат, без согласия берет ее на руки. Пальцы неохотно отпускают Динову футболку, но сил сопротивляться нет. — Он никуда не денется, — успокаивающе говорит Сэм. — Теперь никуда. — Ты, правда, его брат? — едва слышно спрашивает девочка. — Да. — Хорошо. А то он такой тяжелый. Не могу его поднять… Девочка обхватывает себя одной рукой и утыкается ему в грудь. Сэм думает, что она почти ничего не весит. — Как тебя зовут? — Айрин. А его как? Не «тебя» — «его». Сэм усмехается. — Его — Дин. А я — Сэм. — Ладно. — Короткий кивок — легкое касание лбом его груди. — Пусть только не умирает. Он мне обещал. Сэм про себя отмечает, что это чертовски хорошее обещание. — Эй! — Айрин машет ладонью у него перед носом. Сэм устало потирает глаза, возвращаясь из «тогда» в «сейчас»: и там, и здесь жара, вода и полумертвый брат — гребаные константы. Переменными остаются только они вдвоем с Айрин, которая кажется самой живой из них, даже несмотря на бледность, фиксированное плечо и перетянутую бинтами лодыжку. Сэм же за прошедшую неделю становится больше мертвым, чем живым, — максимально приближается к Дину, касаясь его смерти, которая все еще разделяет их невидимой стеной. Он хочет, чтобы все было по-старому: охота, дорога, Импала — Дин, лезущий на рожон, Дин, превышающий скорость вдвое, Дин, ворчащий, что у Детки слишком большой аппетит, и все равно покупающий самый дорогой бензин. Сэм понимает, что все это осталось под водой. Сэм понимает, что он утопленник. — Начали отмечать. Вставай. — Как Дин? — Кажется, уснул. — Плохо. — Да. — Посмотри, далеко они? Айрин отходит в сторону, приставляя ладонь козырьком к глазам. — У пограничных. — Минут пятнадцать еще есть. Айрин кивает. Сэм проверяет брата: он действительно спит, и у него стопроцентно новый кошмар. Сэм чертыхается и переворачивает свободную Динову руку ладонью вверх: предплечье в синяках и порезах, но вены не черны — и это самое главное. — Дин, пожалуйста, проснись, — говорит он, осторожно притрагиваясь пальцами к лицу брата — кожа горячая, и Сэм не знает от жары это или от жара. — Дин! Дин видит бесконечный, гладкий, как смальтовая плитка, океан, который абсолютно недвижим — штиль. Дин вдыхает соленый воздух и идет вдоль берега — джинсы закатаны до колен, но вода едва доходит до щиколоток. Он не знает, где его ботинки, и ему, если честно, плевать. Джей впереди собирает ракушки и камешки причудливой формы, иногда притаскивает показать ему: «Смотри, этот похож на черепаху! А у этого дырка прямо в центре — я тебя вижу, Дин!» Джей прикладывает куриного бога к правому глазу и, прищурив левый, смотрит через отверстие. Дин смеется, гладит ее по волосам и говорит, что этот камешек принесет ей удачу. — Надеюсь, это будет земля, — серьезно произносит она и выбрасывает камешек в океан. Спокойствие воды нарушается — Дин ощущает мерзкий запах тухлого мяса. Джей продолжает выкидывать свои находки в потемневшую воду — волны поднимаются, выталкивая на поверхность тысячи мертвых тел. Дин хватает ее за руку. — Прекрати! — Так мы пройдем, — тихо говорит Джей и наступает на спину утопленнику. — Это легко. Попробуй! Дин делает нерешительный шаг. У женщины, на которой он стоит, жуткое размытое лицо. Он слышит чавкающий звук, когда медленно переходит с одного утопленника на другого. Джей же весело перескакивает — это похоже на игру. Девочка смеется — и хохот больно врезается Дину в уши. Он хочет повернуть назад, оглядывается, но за ним ничего нет — темнота и сверху, и снизу, будто кто-то залил все черной краской. — Ну ты идешь или нет? — спрашивает Джей, балансируя на спине мертвеца. — А то у меня камешков не хватит. Дин молча двигается вперед. Они идут долго, и с каждым шагом становится все темнее и, в конце концов, остается узкая тропа из трупов, а вокруг — непроглядный мрак. Дин чувствует, как он сжимает кольцо, как воздух обращается тяжелым душным маревом с кровавым привкусом. Дин замечает, что пальцы Джей разодраны острыми краями камней вулканической породы — куда подевалась гладкая галька? — и она постоянно облизывает пальцы, чтобы кровь не капала в воду. Дин смотрит на собственные руки: кожа прозрачно-белая — виден каждый капилляр, и все они темно-бордовые, почти черные. — Пришли, — говорит Джей, останавливаясь у крохотного клочка земли, окруженного взбухшими мертвецами в антрацитовой воде. — Твое место. Дин видит яму, но видит ее дна. Кто-то толкает его в спину — болезненный удар по позвоночнику. Он вскрикивает, хватается за воздух и падает. Полет обрывается жесткой землей, которую он так долго искал. Дин с трудом переворачивается на спину: Джей сидит на краю ямы, болтает ногами и бросает вниз — в него — камни. Тьма позади нее клубится и перетекает, собираясь в человеческий силуэт. Сэм отделяется от темноты, будто никогда не был ее частью. Брат такой светлый и чистый, что Дину режет глаза — он жмурится и неловко закрывает лицо ладонью. Вывернутая под неправильным углом рука не прощает такого. Дин кричит — Джей и Сэм одновременно прикладывают указательные пальцы к губам. — Тише, — говорит Джей. — Замолчи, — говорит Сэм. Дин чувствует давление, будто кто-то закрывает ему рот рукой — и голос пропадает. Он беспомощен. Он никому не нужен. Он один на самом дне. Сэм кивает и приподнимает уголок губ. — Пойдем, малышка, здесь нам больше нечего делать. Джей кидает в Дина последний камешек — маленького куриного бога, — тот попадает в грудь, туда, где должно быть сердце, но, кажется, там такая же дыра, как в чертовом камне. — Он принесет тебе удачу, — повторяет его слова Джей, — и это будет смерть. Айрин пятится, на ходу пытаясь нащупать Сэма. — Они здесь, — шепчет она. — Мы следующие. — Черт, — цедит сквозь зубы Сэм и закрывает брату рот рукой. — Пожалуйста, тише. Ты должен молчать. Дин не может проснуться, но, так или иначе, слышит его. Сэм надеется, что уговоры подействуют, хотя кого он обманывает. Дин стонет, и ладонь относительно целой левой руки сжимается в кулак. — Черт! — Встаньте, — произносит один из отмечающих сквозь защитную маску. Сэм плотнее закрывает Динов рот и поворачивает голову на приглушенный, почти механический голос. Айрин подходит к человеку в защитном костюме первой, давая Сэму еще немного времени. Отмечающий внимательно осматривает ее лицо, особенно ссадины и царапины, светит в глаза фонариком, проверяет горло и слизистую рта, затем берет Айрин за запястье и проводит пальцами по предплечью до сгиба локтя. Вторую руку, прижатую к туловищу повязкой, не трогает — и на том спасибо. — Кошмары не мучают? Вопрос бьет Сэма под дых. Дин болезненно выдыхает ему в ладонь. Сэм успокаивающе гладит брата по голове — дурацкий жест из прошлого, неуместный среди странного нового мира. — Нет, — отрицательно мотает головой Айрин, встревожено оглядываясь на Сэма. Тот встает и подходит к отмечающему, который ниже него почти на полфута. Сэм напряжен, он машинально выполняет команды: «Откройте рот. Покажите язык. Вытяните руки», — но думает только о том, как сделать, чтобы гребаный белый комбинезон не заметил, что Дин заражен. Брата не должны забрать: ни один из них этого не переживет. — С этим что? — не очень учтиво спрашивает отмечающий и, толкнув Сэма плечом, опускается к Дину. — Почему пограничный не в карантине? — Спросите у доктора Филиппса и его разбитого носа, — запальчиво отвечает Сэм, — они вам пояснят ситуацию. — Так это вы тот сумасшедший. — Однозначно, я — это он. Мой брат в бреду и слишком слаб, чтобы прыгать перед вами. Можете осмотреть его вены — или что вы там проверяете — Дин чист. — Он складывает руки на груди. Отмечающий поднимает на него холодный взгляд. Сэм понимает, что это слишком явный блеф, что все, что его тревожит, написано у него на лице. Комбинезон целую вечность осматривает Дина, будто испытывая на прочность — хороший ход: Сэм чувствует, что вот-вот сорвется. Айрин некрепко сжимает его запястье: успокойся. Дин тихо стонет, когда отмечающий ворочает его, но не просыпается: дело — дрянь. Сэм приближается на один короткий шаг и встает за спиной комбинезона. Все что нужно — резкий удар по шее сверху вниз: позвонки — такая хрупкая вещь. Господи, когда он перешел эту черту? Когда убийство стало преданностью? — Что ж, очень хорошо, — говорит отмечающий. — Следующая проверка через два дня. — Комбинезон встает, натыкается на Сэма, который тут же отступает в сторону, и проходит мимо.Сэм готов поклясться, что под маской этот мудак довольно скалится. — Я не отдам вам его. — Сэм запрещает себе это говорить, но слова чересчур текучи, выплескиваются изо рта и испаряются с шипением в раскаленном воздухе. — Не отдам. Только через мой труп. Комбинезон оборачивается, и в его глазах светится чистое торжество. — Это легко устроить. Не забывайте. Сэм мысленно достраивает фразу. Не забывайте, что вы подопытные. Не забывайте, что вы мясо. Не забывайте, что вы здесь ничто. Он бросается вперед, желая размозжить голову этой мрази о горячее железо палубы — пусть его белый комбинезон станет красным, пропитается кровью, пусть он сдохнет и сгниет вместе с ними. Айрин хватает его за руку, но не может удержать и падает неловко набок, прямо на травмированную руку. — Нет! Что ты делаешь? Не надо! — кричит она сквозь слезы. Сэм валит отмечающего с ног и бьет в лицо — быстрые, но тяжелые удары. Маска сминается, и он срывает ее: он хочет видеть лицо этого ублюдка, он хочет видеть его смерть. Неразбавленная ярость течет по венам, и Сэм не замечает, как правое запястье темнеет, покрываясь паутиной черных капилляров, как солдат заходит сзади и ударяет прикладом автомата по затылку. Сэм обмякает, и его стаскивают с отмечающего, грубо бросая на палубу. Он скользит несколько футов по неровному железу, раздирая щеку в кровь. Айрин подползает к нему, боясь, что его заберут прямо сейчас, но что она сможет сделать, если даже так: она слишком мала, чтобы бороться. Комбинезону помогает встать тот же солдат. Люди вокруг настороженно глядят на происходящее, но никто не вмешивается: мало ли что. Отмечающий стирает кровь, текущую из сломанного носа, рукавом и подходит к Сэму, лежащему ничком. Айрин в защитном жесте заносит над ним тонкую руку. Комбинезон сплевывает кровавые сгустки и произносит одно единственное слово, от которого Айрин делается страшно, потому что голос у человека — нож, вонзающийся в сердце. — Прекрасно. Айрин мала, но не глупа: они обречены. За ними приходят ночью. Сэм сидит, прислонившись к борту баржи, глядит исподлобья на докторишку Филиппса, заявившегося лично, и трех солдат и растягивает губы в жуткой улыбке. Он бледен, словно снег в темноте, — Айрин думает, что такой же белой была бабушка Джулс, когда умерла два года назад. Тогда еще была земля. Сэм неподвижен. Его ладони раскрыты — тыльные стороны упираются в железо палубы, остывшее, как и он. Предплечья исчерчены черной паутиной капилляров, и она медленно взбирается выше, словно невидимый паук плетет вокруг него сеть. Сэм чувствует, как воняет смертью, и радуется, что брат не видит его таким: бессильным что-либо изменить. Когда Сэм очухивается после удара прикладом, его голова лежит у Айрин на коленях, и затылок закрыт чем-то мягким — очевидно, куском его же футболки. Он стонет и неуклюже перекатывается набок — Айрин не держит и не останавливает его, встает и перебегает в тень под навес, сжимаясь комком рядом с Дином и утыкаясь лбом ему в плечо. — Мы умрем, — говорит она, едва шевеля губами, и Сэм, естественно, не слышит. Он тоже пытается встать, но это явно не лучшая идея: все становится мутным и теряет форму, расплываясь, стоит ему на дюйм приподнять голову. Он ползет — и взгляды равнодушных людей вокруг прошивают его насквозь, как шрапнель: никакая отцовская муштра не сравнится с этим унижением. Сэм дотягивается до брата и замирает, как только касается горячей Диновой руки: ему плевать на то, как это выглядит, ему плевать на солнцепек, от которого кожа идет волдырями. Ему плевать, что это, наверняка, прощание. Господи, что он натворил? Сэм не знает, сколько так лежит, держась за братовы пальцы, как за соломинку. Солнце теперь резко падает вниз на закате и почти не движется днем — как такое вообще может быть? — определить время по нему невозможно. Дин до странного беззвучен: ни слова, ни стона — только хрипящие вдохи и рваные выдохи, которые и звуком сложно назвать. Сэм хочет услышать его голос, его смех, его иногда пошлые, но всегда удачные шутки, хочет услышать собственное исковерканное имя, которое так бесит. Сэмми, давай без соплей. Сэмми, я в норме. Сэмми, все будет хорошо. — Я — Сэм, — шепчет он и подтягивается ближе. Баржа дает опасный крен, когда он садится. Сэм закрывает глаза: все кружится даже в темноте. — Пей, — говорит Айрин и упирает горлышко бутылки ему в губы. Сэм протягивает руку, чтобы взять бутылку. — Нет, разольешь. Ты еле сидишь. Пожалуйста, иди в тень. Сэм кивает и делает глоток: вода противно-горячая, и от нее тошнит. От всего тошнит. Сэм переползает под навес и ложится так, чтобы видеть профиль брата. От козелка Динова уха вниз, вдоль мочки, тянется размытая полоса, похожая на чернильный подтек. — Нет, — выдыхает Сэм и расстегивает неуклюжий фиксирующий бандаж. Под ним — шея в переплетении черных капилляров и взбухшая пульсирующая сонная артерия, темная, будто ее нарисовали несмываемым маркером. — Нет. Нет. Нет! — Сэм оттягивает ворот братовой футболки: темные разводы с шеи переползают вниз на грудь, и там, где сердце, — неровное черное пятно. Он не верит, отказывается верить. Осознание того, что Дин не проснется — никогда не вернется, — залезает под кожу мелкой дрожью. Внутри что-то с хрустом ломается: должно быть, соломинка. Сэм кричит — низкий утробный вой — преданность давит его своей исполинской стопой, и у него больше нет сил держаться. Черная паутина окутывает его сетью и тащит вниз, на самое дно. Люди поворачивают к нему головы и замирают кто в страхе, кто в нерешительности. — Что? — шипит Айрин со злостью, и ладони ее сжимаются в кулаки. — Здесь не на что смотреть! — От вас одни проблемы! — кричит кто-то. — Это же те самые, которые приперлись из закрытой зоны! — Проваливайте туда, откуда пришли! Спокойней будет. — Да! К мертвецам! — Заткнитесь, — шепчет Айрин. — Заткнитесь! — Голос срывается: чертов предатель. — Заткнитесь, вы!.. Ненавижу! Она разворачивается и вдруг думает, что если бы была старше, то непременно получила бы в спину нож, а так — ребенок, что с нее взять. Айрин хочется смеяться: ей уже не двенадцать — она стара, как океан, как Сэмова боль, как Динова смерть. Конец света заставляет взрослеть, хотя в этом нет никакого смысла. Сэм отползает к низкому борту баржи и вжимается в него спиной, будто желая слиться с куском железа. На руках вырастают деревья: черный ствол вены, а вокруг — темные искривленные ветки капилляров — красиво и жутко. Сейчас все — красиво и жутко. Таков новый мир. Сэм смотрит перед собой: взгляд странный, и Айрин кажется, что он ослеп. Возможно, так и есть. Она не знает, на что способна эта зараза, засевшая и у нее в боку крошечной морской звездой — под синяками почти не разглядеть. — Сэм, — тихо зовет Айрин, но не приближается к нему: это страх, признайся, малышка. Она садится рядом с Дином, еще чувствуя его защиту, хотя, по сути, ее никогда не было — она сама себе все придумала. — Сэм, он не умрет. Ложь, вязкая, как мед, капает с губ, и на вкус она — горька и остра, словно иголка, вымазанная в горчице. — Лгуньи из тебя не получится, — усмехается Сэм, и в течение следующих нескольких часов Айрин не слышит от него ни единого слова, даже шороха, будто он мираж в жарком мареве. Океан проглатывает солнце: слишком большая у зверя пасть. Свет гаснет мгновенно — раз, и нет — темно. Айрин вздрагивает, когда вдалеке появляются четверо, выдавая себя косыми лучами фонарей, которые выключаются, как только они переступают границу живой зоны. Ждать остается недолго. — Вот так встреча, — говорит Филиппс и пинает Сэмовы ноги. Сэм болезненно кривится, но потом улыбка возвращается к нему на лицо. — Заразиться не боишься, ублюдок? Или еще раз в нос схлопотать? — Не в твоем состоянии. — Филиппс присаживается перед ним на корточки. Солдаты предупредительно наводят автоматы: без резких движений. — Третья стадия, — говорит Филиппс, кивая на Сэмовы руки. — Ну не знаю, может, дней пять еще протянешь. — Достаточно, чтобы пришить тебя. Филиппс смеется — мерзкий захлебывающийся смех, — встает и наклоняется над Дином. Айрин злобно глядит на докторишку. — Не смей трогать его. — А то что? Мы оба знаем, что ты и подняться не сможешь. Сэм молчит: этот гребаный мудак прав. — О, какая прелесть! — Филиппс брезгливо, двумя пальцами отгибает край Диновой футболки, а потом оборачивается и, глядя в глаза Сэму, холодно произносит: — Терминальная стадия. — Закрой свой рот. — Пора прощаться с братом. — Заткнись! Сэм хватается за борт, стараясь подтянуться и встать. Руки прошивает боль, жгучая, будто кровь в венах подменили расплавленным железом. Он вскрикивает и падает. Филиппс бьет его наотмашь в лицо. — Это тебе за мой нос и нос Дженкинса, мразь. — Филиппс заносит руку для нового удара, но Айрин виснет на нем, впиваясь зубами в запястье. — Ах ты, сучка! — Он стряхивает девочку, как ничего не весящую тряпичную куклу. Айрин отлетает, но тут же вскакивает. Один солдат хватает ее поперек туловища, другой вкалывает в шею бесцветную жидкость. Мир замедляется. Айрин видит Сэма, лежащего на палубе и неловко опирающегося на локоть, видит Дина, который почти слился с окружающей новый мир ночью, видит воду, матово-черную, лишенную бликов, а потом все пропадает. Она дождалась. — Айрин… Она же ребенок. — Нет, — ухмыляется Филиппс, — она — образец, как и все здесь. — Ублюдок. Филиппс размахивается и ударяет его ногой в лицо, и, прежде чем вырубится, Сэм успевает услышать: — Добро пожаловать в новый мир. Мир действительно нов и не рожден — плещется в чьей-то гигантской утробе, и Сэм барахтается вместе с ним, чувствуя, как его обвивает пуповина — невозможно дышать. Он пытается оттянуть ее, но петля слишком тугая. Сэм повешен на странном черном дереве, которое растет в воде и, кажется, состоит из нее. Он не понимает, почему веревка не обрывается, не просачивается сквозь ветки. Сэм хрипит, и из его рта течет черная жижа, похожая на чернила, но пахнущая как кровь. Айрин собирает ее в плошку капля за каплей и пьет. — Нет, — говорит она, — разольешь. Ты еле висишь. Пожалуйста, иди. И он идет. Под ногами нечто мягкое: ни земля, ни вода — кожа. Сэм идет по исполинскому человеческому телу, исчерченному темными размытыми полосами, как указателями, и все пути ведут к огромной черной дыре. Сэм слышит, как в ее глуби пульсирует нечто, узнает этот звук — так звучит Диново сердце, сердце Нового Мира. Сэм, не задумываясь, шагает вперед. Душно и влажно. Сэм видит небо, но оно искажено преломлением света: кусок ближе, кусок дальше. Он поворачивает голову, но остается недвижим. Иллюзия движения доставляет вполне ощутимую боль — Сэм выдыхает со стоном последнюю целую часть себя, и остаются только осколки. Небо наползает капюшоном на глаза — синий. Сэм задыхается от такой близости, от неминуемой встречи с вечностью. Он слишком мал. Слишком слаб. Слишком предан, чтобы остаться. — Дин… Небо разделяется на две части — индиго и кобальт: лицо Айрин нависает над ним. — Молчи, — говорит она. — Он здесь. Короткие рубленые фразы. Сэм видит черные подтеки в уголках ее губ. Айрин кладет его руку на что-то горячее и трепещущее, мелко дрожащее под ладонью. — Он ждет. Айрин отползает в сторону и впихивает в себя ложку осклизлого риса, жадно запивая его мерзкой мутной водой, зацветшей от жары. Ей плевать: она — мертвец. И Сэм — мертвец, и Дин — особенно Дин. Комбинезоны, которыми кишит это место — плексигласовый куб, похожий на оранжерею, — не могут объяснить его несмерть, ведь «терминальная стадия длится от двух до пяти часов». Дин жив три дня. Айрин усмехается: придурки не понимают, что он попросту ждет своего брата. Айрин думает, что ее никто не будет ждать. Сэм чувствует, как Динова грудь медленно поднимается, как это причиняет ему боль: черная дыра сердца требует крови, но вместо нее только чернильная жижа. Дин всегда был упрям. Дин никогда не бросал его. Вдвоем против всего мира, да, Сэмми? — Вдвоем, — шепчет Сэм и старается сжать пальцы. Ни черта не выходит. Ему кажется, брат слышит его. Дин замирает, дождавшись того, кого ждал. Сэм плачет — темные соленые слезы: океан влез внутрь него. Он растворяется, позволяя марианской впадине собственного сердца раздавить себя чертовыми мегапаскалями пустоты. Айрин как раз хватает места между ними. Она сворачивается клубком, подтягивая к себе колени. Макушка упирается в бок Дина, спина — в ребра Сэма. Ее мир сжимается до двух мертвецов — жуткий новый дом. Айрин надеется, что скоро умрет: комбинезоны говорят, что у нее четвертая стадия, а это очень близко к границе. Буквально один шаг. Айрин засыпает, чтобы больше не проснуться. Ей снится Новый Мир, полный воды, крови и преданности.