Две вещи

Хочется вытворить что-нибудь. Пострелять в Халка. Сказать Старку, что у него пидорская бородка. Выставить Питера из конуры и разнести здесь все. Пружина, которая никак не может в нем распрямиться, угрожает их маленькому пряничному королевству. Пять трупов, а эта колючая стерва все еще на месте. Что вы знаете о провалах? Что вы знаете о ярости? Питер выходит из спальни, подслеповато щурясь от фонаря, коварно затаившегося прямо напротив окна. Шея у ворота выглядит слишком уязвимо. Он подбирает под себя ноги и садится на диване вплотную, сонно клоня голову к плечу. Что вы знаете о доверии? Палец смазанно проходится по виску, на спандексе все еще капли – на улице дождь. – Хей, Том Круз, спас пару альтернативных миров или заработал на пиццу с ананасами? Уэйд отвечает на автомате – перед глазами все еще рука, смыкающаяся на горле. – Спас пару пицц, заработал на альтернативный мирок. Скучный вечер, сахарок. – Завтрак? Или сколько там сейчас... – Питер зевает, сгибаясь пополам, чешет щеку и ловит Уэйда за запястье, стаскивая перчатку. В голове со сна все еще нервно позванивает паучье чутье. Это чуточку беспокоит. Или нет. Как будто что-то скоро случится. Наверное, что-то хорошее. – По телеку сегодня будут крутить передачу про акул. Доверие, как китайский бумажный шарик – не из тех вещей, что стоит проверять на прочность. Уэйд не доверяет себе ни на грамм. И лучший выход сейчас – выставить Питера за дверь. Нужно выкинуть что-нибудь отвратительное. Наблевать на ковер? Хм. – Про акул-людоедов, я надеюсь? У меня с ними духовное родство после одного забавного случая, хочешь, расскажу? Вот оно. По спине словно проходится холодный слюнявый язык. Что-то не так, верно? Всё было хорошо, а теперь что-то не так. Иногда становится страшно, когда Уэйд вдруг устает. Или отвлекается. Или забывается. Но еще страшнее упустить привычное желание собрать, починить, исправить. У него никогда не получится, но он может раз за разом стараться держать Уэйда. Или держаться рядом. Для этого нужно сначала вытащить его из шкуры Дэдпула. Он тянется к застежке на загривке, и Уэйд перехватывает его у плеча. Питер прижимает его руку к спинке дивана, позволяя себе не привередничать с силой. Уэйд сжимает кулак. И разжимает. Это плохо кончится. Хочется сказать какую-нибудь нежную глупость, но Питер не говорит. Просто перекидывает ногу через Уилсона и садится к нему на колени. Ловит вторую руку. Перчатка сползает на пол и шлепается рядом со старыми коробками из-под китайской лапши, как шкурка от банана. Неужели уже настал этап душещипательного заглядывания в глаза? А ведь Уэйд еще не успел в полной мере насладиться предыдущим. Что он каждый раз ищет под этой маской? Впору рисовать на лбу веселые картинки, чтобы оправдать это хоть как-то. Знакомое тепло не успокаивает. Дыхание учащается, ноздри хищно раздуваются. Оба они знают, что Питер сильнее, просто позволяют себе не вспоминать об этом слишком часто. – Домашнее насилие, вот так сразу, сахарок? Требую сперва положенные пьяные ссоры и секс с сомнительным согласием. Или как раз он меня сейчас и ждет? Да, он тоже умеет играть грязно. Одна часть Питера говорит: отпусти и свали, завтра все исправится. Или через неделю. Или через месяц. Другая отчаянно шепчет, что Уэйд может не вернуться и через полгода. Это будет плохо. Питер к нему привык. Ему немного гадко от себя самого, и он не очень понимает, что делает. Поперек горла – комок щенячьей нежности. И злой насмешливый шепот проникает до самых печенок, не слушать никак не выходит. – Ох, подчини меня полностью, сделай послушным, доб-ро-по-ря-доч-ным. Я могу стирать твое бельишко, жрать из миски, писать на ковер. Ты принес мне именной ошейник? Учти, я согласен только на именной. Шутеры остались где-то у кровати, поэтому действовать нужно быстро. Он все ломает? Делает что-то неправильно? Не лучше ли уйти? А что будет потом? Впрочем, ответ на последний вопрос он знает – потом будет завтрак. Это немного придает сил. От резкого рывка застежка ломается, маска улетает куда-то за диван. Взгляд белесых глаз сочится яростью. Питер горбится под ее тяжестью. – Я все порчу, да? Отношения – не моя фишка. – Так ты супер не во всем, супермальчик? Впрочем, что это я, твоих маленьких кровавых осечек на целый альбом наберется. Можно продавать вместе с фигурками, детям полезны неидеальные примеры для подражания. Кэп в этом плане никуда не годится. Он все еще чувствует невесомое прикосновение губ, когда наконец закрывает рот. Что вы знаете об отдушинах? Сложно сказать, что чем перекрывается. Печаль – злостью? Злость – виной? Легкие сжимаются, сердце сбивается с ровного ритма. Уэйду всегда так легко заставить Питера чувствовать странный набор эмоций. Запредельная любовь пополам с горячим стыдом и ненавистью к себе – основной коктейль на этом празднике жизни. Но не сегодня. – Я вспомню каждого, запишу в блокнот и подарю его тебе на день Благодарения. С автографом и фигуркой из той новой коллекции, что вышла в мае. У Питера пустой голос. Зачем он его здесь держит? Это такое наказание? Это такая забота? Это для того, чтобы он не выхватил пушку из-за пояса? – В скольких вещах ты хорош, Питер? Потому что я только в двух. И обе они тебе не нравятся. Что ты здесь до сих пор делаешь? Это акт милосердия? Ох, сахарок, ни дня без котенка на дереве, ни ночи без спасения заблудшей души. Побереги себя для Рождества в благотворительной столовой. Он хочет озвучить первую вещь, потому что она – самая важная, основа его жизни. Стержень. Потому что ему нравится убивать людей, он получает от этого животное удовольствие, и так было всегда. Он чертовски хороший убийца. И умеет работать с кожей. Так, что тебе и не снилось, пирожочек. Он даже открывает рот, чтобы нарушить первое правило их пряничного королевства. Питер его целует. У него нервная, беспомощная улыбка и крепко зажмуренные глаза. Он красивый даже сейчас. Есть люди, которых красит боль. В самом деле есть. – Знаешь, какая вторая? Питер ищет что-то внутри себя, переворачивает пласт за пластом, пытается добраться до самого дна. Звенит колокольчик. Дзинь-дзинь. Добро пожаловать. Конечная остановка. Во рту теплое железо. – Ты готовишь самые восхитительные блинчики в мире. Он улыбается, уткнувшись носом Уэйду в шею. Капли крови с прокушенной губы смешиваются со слюной. Питер трется губами о шею, выдумывая для себя всякие глупости. Вторая вещь – саморазрушение. Потому что ненавидеть себя так, как ненавидит Уэйд, дано не каждому. Он чувствует это на себе прямо сейчас, потому что там, где Питер прижимается к нему губами, становится мокро. Угол для селф-шотов ждет много внимания на этой неделе. – Да, в этом я мастер. И еще в хлопьях с молоком. Как насчет того, чтобы открыть закусочную с завтраками? Будем работать три часа в день по будням, а в выходные устраивать поздние завтраки для скучных семейных пар. Ты видел, сколько едят семейные пары? Да мы на раз поднимемся. В жизни Уэйда есть много необъяснимых вещей. Как пчелы делают мед? Как полосатая зубная паста попадает в тюбик? Почему Питер не уходит? Не дает ему по морде, не хлопает дверью, не занимается всеми этими нормальными вещами, которых Уэйд от него упорно ждет. Возможно, он поспорил со Старком на миллион, что выдержит год, и мысль о потенциальных осчастливленных сиротках так кружит его бедную голову. Потому что других причин нет. Нет. Нет. Нет. Потому что есть только две вещи, в которых он по-настоящему хорош. Он чувствует тепло у плеча, как будто там вдруг начало биться второе сердце. И решается на кардинальные перемены – включает в список блинчики.