Смысл его существования

Макс ненавидел Дэвида. — Удачи, Макс! Увидимся следующим летом! — Иди нахуй, Дэвид! Я сваливаю из этой дыры! — рявкнул он в ответ, не забыв показать средний палец. Дэвид был до ужаса надоедливым. — Я рад, что ты приехал вновь! Ждем тебя через год! — Можно подумать, я сюда вернусь, — высокомерно хмыкнул Макс, пряча руки в карманах своего свитшота, и запрыгнул в автобус. Дэвид был до омерзения дружелюбным. — Твои родители уже позвонили мне, они заберут тебя чуть раньше, но не волнуйся — в следующий раз мы все наверстаем! — Ха, — рассмеялся зло Макс Дэвиду в лицо, — хуй им! Я лучше в лесу жить буду! Дэвид был до скрипа зубов милым. Это продолжалось из года в год, из года в год, и в сознании Макса многое поменялось. Вещи, которые он считал отвратительными, превратились в естественные; то, что он терпеть не мог, полюбил — как, к примеру, бананы. Развитие человека, как сказал однажды в край задолбанный Гвен Нил, состоит из изменений его предпочтений и попыток приспособиться к условиям существования популяции. Макс не до конца понимал, что это значит, но одно его успокаивало из года в год: он ненавидел Дэвида. Ненавидел до боли в костяшках, до звона в ушах, до привкуса рвоты во рту. Ненавидел тепло его рук, ненавидел мягкость его голоса, ненавидел каждое слово, которое произносил Дэвид — и каждое, которое говорил ему в ответ. Макс ненавидел Дэвида так сильно, что мог думать лишь о том, как бы ему насолить. Как показать Дэвиду, что все стабильно. Что Макс не меняется. Что они все еще злейшие враги. Очень сложно было оставаться злейшим врагом человека, который вновь и вновь пытался защитить, помочь и успокоить. Но Макс пытался, пытался изо всех сил — пока ему не исполнилось шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Пока он не вырос из возраста, когда мог приезжать в Лагерь Кэмпбелл для того, чтобы всю смену ненавидеть Дэвида всей душой. — Я не думал, что все так... Обернется, — задумчиво пробормотал Нил, оглядывая все такие же зеленеющие верхушки деревьев. — Ничего не изменилось за десяток лет, ты только подумай. — Не хочу я думать. И быть я тут тоже не хочу, — бросил раздраженно Макс и поежился. В вожатской футболке было холодно, но больше он не мог носить свитера — не по форме было. А Максу нужны были деньги. Не так сильно нужны, правда, как возможность ненавидеть. — Рад видеть тебя, — радостно улыбнулся Дэвид. За десяток лет он изменился лишь немного: стал чуть выше, да руки его будто отросли. Не изменились ни прическа, ни одежда, даже нездоровый блеск в глазах остался; этот энтузиазм был неубиваем, похоже. Наверное, это и было причиной того, что вместо арестованного — наконец-то! — Кэмерна Кэмпбелла главным вожатым и руководителем лагеря был назначен именно Дэвид. По факту, наверное, ничего и не поменялось: за месяцы, проведенные в Лагере Кэмпбелл, Макс ни разу не видел, чтобы Кэмерон занимался хоть чем-то. Лагерь всегда был на Дэвиде. Лагерь и был Дэвидом, его душой и его сердцем. Макс думал об этом, когда мечтал уничтожить Дэвида: не обязательно было идти на убийство, достаточно было спалить лагерь дотла. Возможно, поэтому он и приехал сюда в качестве вожатого. То же самое, по сути, просто теперь с доступом к бензину и спичкам. — Знаешь, когда ты впервые появился здесь, — продолжил Дэвид с вежливой улыбкой, — я не думал, что ты станешь вожатым. Но посмотри, кто и где ты! — он потянулся к Максу, но тот отступил назад, обнимая себя руками. — Я все еще ненавижу тебя, Дэвид, — пробурчал он. Блеск в глазах Дэвида едва заметно поубавился. Пусть это было и незаметно поначалу, но... Дэвид точно стал умнее. Жизнь научила. — Тогда зачем же ты приехал? Макс не знал, зачем. Всю свою сознательную жизнь он думал о Дэвиде, с тех самых пор, как стал так называемым «подростком». Кажется, он до сих пор им оставался — им с Нилом было смешно от одной мысли о том, что теперь они были официально взрослыми; а еще Макс продолжал думать о Дэвиде. Он вспоминал о нем каждый день своей жизни. В школе, дома, на прогулке и во время игры на иксбоксе — Дэвид был смыслом его существования, потому что, не ненавидь Дэвида, кем бы Макс был? Лето без Дэвида, без возможности смеяться ему в лицо, бить его по рукам и материть его в спину, было бы сущим адом. Макс бы не выдержал хотя бы одного лета без Дэвида. Он никогда не думал, что его ненависть выльется в это. — Я, блять, поцеловал его, — со злостью роняя слезы на бревенчатый пол комнаты вожатых, прохрипел Макс, продолжая рвать на себе волосы. — Блять! Блять! Нил отвел взгляд от книги по астрофизике и просто сказал: — Это не плохо. — Я ненавижу его, Нил! Я... Я никогда не чувствовал себя так мерзко! Блять, — выругался снова Макс, — блять, как я... — Может быть, ты не настолько его ненавидишь, как привык думать. Эти слова прозвучали в голове Макса так громко, словно Нил сказал их в громкоговоритель. — А ты у нас кто, ебаный психолог, что ли?! — гневно воскликнул он, и Нил просто снова уткнулся в свою книгу. С возрастом изменился и Нил. Он научился сдерживать свою злость и игнорировать неадекватные, по его мнению, нападки Макса; изменилось и то, из-за чего они изначально подружились. Нил больше не ненавидел Дэвида; оставался не самым ярым его фанатом, но не... Ненавидел. Как перестала его ненавидеть и Никки. Макс остался один. Он ненавидел Дэвида всей душой, и потому поцеловал. Чтобы показать, насколько Дэвид ему омерзителен, чтобы отпугнуть и заставить вновь относиться к себе по-особенному — как к самому плохому человеку в Лагере Кэмпбелл. Дэвид же ответил на его поцелуй так нежно, как никто раньше, и крепко обнял Макса. Тот не дышал; он просто не мог дышать, но все равно задыхался, ведь еще никогда его сердце не стучало так быстро. От ненависти. Смена прошла, и приехали новые дети. На сей раз Макс не мог уехать, он был связан контрактом, но сейчас ему впервые хотелось быть от Дэвида подальше. Он начал думать, что ненавидеть на расстоянии можно дольше, чем год — но Дэвид все еще был готов протянуть ему руку дружбы, и это было самое ужасное. — Не матерись, Джилл, иначе я залью тебе рот бензином и подожгу, — нравоучительно процедил Макс, и Нил покачал головой. — Не пугай детей. — Можно подумать, этот пидорас способен нас напугать, — мерзко захихикал мелкий пацан, которого звали Филипп, а вместе с ним — две его подружки, дикие, как росомахи. Они были настоящими мелкими уебками, и Макс всей душой желал избавиться от них. — Он вчера в душевой дрочил на шмотье главного вожатого. Интересно, что скажет Дэвид, когда узнает об этом? — хитро сощурился он, и девчонки за его спиной заржали, как ехидны. А Максу захотелось умереть. Когда они остались с Нилом вдвоем в комнате, Нил просто влепил ему затрещину. — Ты совсем охуел?! Не мог хотя бы запереться?! — заверещал он своим высоким голосом, и Макс схватился ладонью за горящую щеку. — Я... Я запирался. — Я ебал, что у тебя там с Дэвидом, но дети об этом знать не должны! Эти мелкие ебантяи, — снизошел Нил до шепота, — должны уехать отсюда в здравом рассудке! Нас и засудить могут, вообще-то! Нил был прав. Нил был прав во всем, кроме того, что хотел сказать между строк: у Макса с Дэвидом не было никаких отношений. Если бы они были, быть может, сердце бы Макса так не болело. Быть может, если бы Дэвид ненавидел его в ответ, все было бы... Проще. — О-о-о чем ты хотел поговорить? — лениво протянул Макс, захлопывая ногой дверь. Он был уверен, что как вожатый ни в чем не провинился; так в чем была причина вызова в кабинет Дэвида? Он понятия не имел. Вернее, не хотел иметь. Дэвид отложил бумажки, над которыми корпел, в сторону. Его день начинался и заканчивался бумажками; он так хотел играть с детьми, но теперь мог делать это только по три-четыре часа в день, из-за чего сильно переживал. Макс же на его месте был бы более чем доволен своей работой. Получать зарплату как педагог, но не возиться с детьми — это ли не счастье?.. Не для Дэвида, очевидно. — Ко мне приходил Филипп. Земля ушла у Макса из-под ног. — Он рассказал мне о том, что видел. Он сказал, что ты в курсе; что он сказал тебе, что подглядывал за тобой в душевой. Думаю, о его очевидных гомосексуальных наклонностях мы можем поговорить позже, когда соберем совет вожатых, — спокойно продолжил Дэвид, смотря, как Макс сползает со стула, — а сейчас есть другая проблема. Ты, Макс, эта проблема. — Я хороший, — дрожащей рукой вцепился в подлокотник стула Макс, — хороший вожатый! Осторожно погладив стопочку бумаг, Дэвид чуть склонился над столом и вкрадчиво произнес: — Да, Макс, хороший. Дети тебя не любят, но так всегда бывает; я рад, что, несмотря на это, ты продолжаешь адекватно общаться с ними, но... — он тяжко вздохнул, — Макс, не в этом проблема. Макс почувствовал, что еще немного — и он процарапает глубокие линии на деревянных подлокотниках. — Я... Я хороший... Он так и не договорил. Дэвид встал из-за стола и обошел его, к Максу приближаясь, и тот сначала вжался в стул, а потом, наоборот, вскочил с места и в панике спрятался за него, уворачиваясь от рук главного вожатого. — Стой, где стоишь! — ощетинился он, голову в плечи вжимая. Жесткие волосы Макса встали дыбом, и, когда Дэвид преодолел защиту в виде стула, он отступил назад еще парой мелких шагов. — Что тебе нужно?! — воскликнул он снова. — Макс... — устало вздохнул Дэвид, — Макс, послушай... Макс уперся спиной в стену. Странно, но ему было страшно — правда страшно, и он совсем не хотел слушать Дэвида, потому что лучше, чем кто-либо другой, знал, что ничего путного от него услышать было просто невозможно. Дэвид был поразительно бесполезным, Дэвид был до ужаса безмозглым, Дэвид был до скрежета зубов... Печальным. Лишь пару раз в своей жизни Макс видел, как с лица Дэвида исчезала улыбка — его надоедливая, пугающая позитивом, неестественная улыбка. Должно было произойти что-то из ряда вон выходящее — и Максу в тот же миг стало холодно, когда он понял, что, как и всегда до этого, причиной печали Дэвида был он. — Не подходи! Я не хочу, чтобы ты подходил, — выставил он руки перед собой, — не... — вдруг сел его голос, — хочу слушать твоих нравоучений! Дэвид не был большим парнем. Он был долговязым, тощим, а еще — почти что рыжим, но не большим. Что тогда, когда Макс впервые встретил его, что сейчас он не был способен напугать — но в этот момент Макс снова почувствовал себя десятилетним. Дэвид не был сильным, но он был сильнее Макса в любом случае — так было всегда и поныне, и Макс ощущал себя рядом с ним таким... Маленьким. Не мелким, не низким, не слабым — маленьким. Когда Дэвид склонился к нему, Максу отчетливо захотелось ударить Дэвида по его грустной роже, но почему-то руки не поднялись. Они обе дрожали, и Макс вжался спиной в стену — Дэвид уперся рукой в нее же и навис над ним. Ничего, блять, не изменилось. Максу снова было десять, а не восемнадцать, и он снова сделал что-то мерзкое, чтобы Дэвид искренне начал считать его малолетним уебком. А Дэвид снова отказывался признавать, что в Максе было только плохое. — Почему ты продолжаешь до меня докапываться?! Я тебя ненавижу! Я ненавижу тебя, я не хочу иметь с тобой дела, я не хочу, чтобы ты находился со мной в одной комнате, я не хочу, чтобы... Макс просто не хотел, чтобы Дэвид был в его жизни, но был достаточно умен, чтобы понимать: без Дэвида его жизнь перестанет существовать. Ведь, если не ненавидеть Дэвида, то кого?.. Он замолчал. — Я продолжаю до тебя «докапываться», — мягко сказал Дэвид, и в словах его отчетливо просквозила печаль, — потому что я знаю тебя, Макс. И я знаю, что ты не ненавидишь меня. Голос его был подобен электрическому разряду, который прошиб Макса, и тот, резко дернув головой, выкрикнул Дэвиду в лицо: — Ненавижу! Тебя! А потом почувствовал, как заболела грудь. На сердце стало так тяжело, как никогда до этого, и Макс понимал, что просто стоял перед Дэвидом, все еще ниже его, все еще злее, все еще... Ничтожнее. Стоял с широко открытыми глазами и просто смотрел ему в лицо, надеясь увидеть, как дрогнет хоть один мускул. Но Дэвид был спокоен. Максу было восемнадцать, но плакать ему хотелось, будто он был малолетним сопляком, и он чувствовал, как слезы, собравшись в уголках его глаз, начали скатываться по его щекам одна за одной. Соленые, холодные, они уносили с собой все силы Макса, и стоять под пристальным взглядом Дэвида ему становилось все тяжелее. Наконец, Дэвид положил ладонь Максу на грудь, и этого оказалось достаточно, чтобы стоять на ногах. Он приблизился; Макс отвел взгляд, попытался отвернуться, но Дэвид все равно его обнял — совсем как раньше обнимал. Тепло и осторожно. С ним Макс чувствовал себя в безопасности, с ним Максу было хорошо, и оттого ему только сильнее хотелось плакать — так же сильно, как провалиться сквозь землю, но это было не в его силах. — Макс, все в порядке. Просто... Перестань. Уже восемь лет прошло. Дэвид мог бы сказать, что Макс не растет, что Макс не меняется, что Макс навечно застрял в подростковом бунтарском возрасте, что Макс ведет себя глупо, что Макс... Это Макс, в конце концов. Но Дэвид бы не был Дэвидом, если бы читал нотации детям тогда, когда им было по-настоящему плохо. Никогда еще Максу не было так больно и так приятно из-за этой странной боли, как когда Дэвид поцеловал его в шею и заставил запрокинуть голову. Макс посмотрел в потолок, моргнул и зажмурился; слезы все продолжали капать с его лица на пол, тут же высыхая. Он стиснул зубы, попробовал оттолкнуть Дэвида, но тот легко обошел его неловкие руки и горячими ладонями забрался под майку Макса, хватая его под ребрами, выше, почти что отрывая от пола. Еще никогда Максу не было так стыдно, как в тот момент, когда пальцы Дэвида расстегнули пуговицы его бриджей, но в то же время — так спокойно. Словно все к этому изначально шло, словно рука Дэвида на его члене была чем-то естественным, чем-то, к чему Максу давно стоило привыкнуть. О чем он, на самом деле, думал, когда тогда в душе дрочил на оставленную Дэвидом одежду. Дэвид пах лесом и землей, а еще — какими-то васильками, и Макс не знал, что может быть лучше, чем самому упираться носом в его плечо и дышать. Рука у Дэвида была правда теплая, как и губы — ужасно горячими; Макс был уже достаточно большим мальчиком, чтобы понимать, что от таких поцелуев на его шее точно останутся засосы. Вместе с тем он не мог пошевелиться — просто чувствовал, как пальцы Дэвида скользили по его члену, крепко сжимая, но медленно, пытаясь не столько удовлетворить, сколько успокоить. Дэвид был очень ласков — что еще можно было ожидать от Дэвида?.. У Макса дрожали колени и даже не было сил, чтобы поднять руки — он только царапал ногтями по бревенчатой стене и пытался дышать сквозь плотно сжатые зубы. Выдохнуть он смог только тогда, когда кончил, и вместе с этим открыл глаза. Смотреть в лицо Дэвида он просто не мог, а тот это прекрасно понимал. — Слушай, Макс, — вытирая руку обо что-то, Макс не видел, обо что, — хватит. Просто... Будь честным. Я смогу с тобой справиться, я всегда справлялся, но... Мне бы не хотелось именно справляться. Потому что ты делаешь хуже только себе. Макс стоял перед ним с приспущенными бриджами и трусами и не мог поднять взгляд, но силы на то, чтобы схватить Дэвида за его потертую, сто раз штопанную-перештопанную бандану у него хватило. Пусть Макс и дрожал. — Т-ты... — в горле пересохло. — Ты нужен мне, Дэвид, — едва смог выговорить он. В горло будто насыпали песка; надо же, как просто было кричать о ненависти и как сложно — прошептать о чем-то человеческом. — Я знаю, Макс. Я знаю, — мягко поцеловал его в лоб Дэвид, и, честно, никто никогда ничего нежнее не делал с Максом. Даже мама. — Поговори, — сделал Дэвид шаг от Макса, и тому тут же стало холодно, — с Нилом. Его разум холоднее и логичнее, он даст тебе совет, а завтра... Или сегодня вечером, если ты все-таки примешь решение и захочешь сказать мне что-то, я буду ждать. Дэвид всегда понимал Макса, понимал так, как не мог ни один человек, даже сам Макс. И за это Макс любил Дэвида всей своей грязной душой.