Синим пламенем

Жить, чтоб сгореть, И сгореть, чтобы жить, Не заблудившись во тьме, Время придет, За собой позовет Феникс, рожденный в огне. (Ария - "Феникс")

Костёр складывали всей командой. Он был слишком похож на погребальный и не нравился Эйсу, но он всё равно подкидывал в огромную гору сухие ветки. С моря дул мягкий тёплый ветер, облизывая голые плечи, песок проминался под ногами, а над головой складывались в созвездия ненормально яркие звёзды. Сколько бы Эйс ни сидел на мачте ночными вахтами, он никогда не видел такого неба. Обычно звёзды были тусклыми, скрытыми облаками или затянутыми мутной плёнкой тумана, а сегодня они — словно издеваясь — сверкали и горели, почти скалились. Эйсу хотелось побыстрее зажечь этот чёртов костёр, чтобы пламя перебило холодный, неживой свет. — Поделишься огоньком? — преувеличенно бодро спросил Сатч. Он крутил между пальцев сигарету и никак не мог унять нервную дрожь. Все были возбуждёнными, дёрганными, даже медперсонал огрызался на невинные просьбы, хотя всегда был мил и приветлив. Эйс не понимал, что происходит, не понимал и бесился, до хруста сжимая кулаки. — Ты же бросил курить. — А, ну да. — Сатч невесело хохотнул. — Забыл. Но вообще я про костёр. Сделаешь? Как будто у него был выбор. Эйс нахмурился, покосился на невозмутимого Марко и коротко кивнул. Наверное, в этом был какой-то смысл. Должен быть. Иначе все, включая Отца, каким-то волшебным образом всего за одну ночь сошли с ума. — Не бойся, — поймав его тёмный, мрачный взгляд, Марко улыбнулся уголками губ и начал не торопясь раздеваться. — Это не больно. Как комарик укусит. Он издевался — по лицу видно. По одухотворённому, чёрт побери, лицу, каждая черта которого дышала сдержанной силой, уверенностью, знанием. Марко никогда об этом не говорил, не намекал и уж тем более не хвастался, но инстинкты Эйса вопили во всё горло: Марко намного старше, чем хотел казаться. — Мне это не нравится, — от предплечья к пальцам потекла струйка огня: она повторяла линии вен, облизывала костяшки пальцев и скапливалась на кончиках тёмно-красными сочными бутонами. Одно резкое движение — и капли пламени в мгновение ока пожрут сухостой, перекинутся на толстые ветки в глубине костра, алчно вгрызутся в податливое дерево. Эйс давно перестал считать, сколько людей он сжёг заживо. Не со зла, не из ненависти или желания причинить боль. Он в глубине души надеялся, что не уподобился тем парням, о которых писали в газетах, — они сжигали целые острова ради забавы, резали жителей, топили детей. Сегодня всё, что надо было сделать Эйсу, — убить собственного друга. — Не бойся, — повторил Марко, глядя исподлобья, тяжело и жарко. Он подошёл ближе, от его тела волнами катилось тепло, да такое сильное, что даже Эйса бросило в дрожь. В глазах Марко уже плясали языки пламени, он был весь — там, среди равнодушно-холодных звёзд, в какой-то своей непостижимой вселенной. Широкая ладонь мягко взъерошила волосы, пальцы очертили острые скулы и задержались на веснушках, что особенно сильно выделялись на коже, когда Эйс волновался. Несмотря на то, что на берегу собралась вся команда во главе с Отцом, Марко позволял себе касаться Эйса так, словно они наедине. И это странным образом успокаивало. — Ещё сказку мне расскажи, чтобы я не плакал, — тряхнув головой, Эйс привычно отшутился — спрятал смущение, страх и неуверенность за беспардонной наглостью. — Давай уже, пока я не передумал. Марко серьёзно кивнул, напоследок мазнув по щеке большим пальцем и облизав его. Специально так сделал, засранец, чтобы Эйс не выдержал и вспыхнул весь от пальцев ног до кончиков волос. Костёр с громким жадным гулом ринулся в небеса, вырывая из него огромный кусок, а Марко обратил свои руки в крылья и взлетел. Его тень на песке становилась всё меньше и тоньше, пока не превратилась в едва заметную точку. — Смотри внимательно, — тихо сказал Сатч, вглядываясь в небо. — Он делает так только раз в десять лет. Смысл его слов дошёл до Эйса не сразу. Он уже был готов накинуться на Сатча с кулаками и возмущёнными воплями, когда Марко стремительно рухнул вниз — прямо в костёр. Если бы Эйсу сказали, что «гореть синим пламенем» — это какая-то шибко заумная метафора, он бы не понял и не поверил. А ведь пламя правда было синим, как глаза и кушак Марко, оно плясало и кружилось, причудливо сливаясь с горделивым алым огнём самого Эйса. Марко горел, по-настоящему истаивал прямо на глазах, превратившись из человека в нестерпимо яркую пульсирующую точку. Высоко над головой шумно вздохнул Отец, от его дыхания качнулись верхушки деревьев, а костёр прижался к земле, словно верный пёс. Пламя медленно утихло, превратившись из неукротимого пожара в горестное пепелище. — И… что теперь? — на языке тоже осел пепел: вязкая горечь мешала глотать и жгла щёки изнутри. — Жди. Ждать… Из всех приказов этот был для Эйса самым невыносимым. До рези в глазах хотелось набить Сатчу физиономию, но приходилось терпеть, непонятно зачем глядя на остатки костра. Нет, он знал, что Марко практически неуязвим, но одно дело отмахиваться от ран в бою и совсем другое — добровольно себя сжигать. Кто после такого восстаёт из пепла, как ни в чём не бывало? Ужасно мало Эйс знал о Марко. И когда горка пепла вдруг зашевелилась, и когда показались влажная беззащитно выгнутая спина, плечи и руки, и когда Марко, щуря затянутые поволокой глаза, позволял накрыть себя простынёй и вытащить из костра, Эйс стоял неподвижно, чувствуя на себе издевательски холодный взгляд звёзд. В белой простыне с ожогами пепла Марко выглядел, как призрак с того света. Ноги не держали его, он покачивался и комкал в пальцах ткань, но упрямо делал шаг, затем ещё и ещё. По его коже прыгали маленькие голубые искорки, на локтях и за ушами не исчезли перья, а по песку тянулся след не человеческих ног, а птичьих лап. — Вот видишь, я снова здесь, — хрипло прошептал Марко спёкшимися от жара губами. На дне его глаз Эйс всё ещё видел синее пламя. — И это было почти не больно. И когда Эйс в два шага подскочил к нему и обнял крепко, так, что едва выдержали молодые, ещё хрупкие кости, никто не засмеялся и не обменялся понимающими взглядами. О том, что каждые десять лет Марко «Феникс» сгорал и возрождался из пепла, чтобы подарить Отцу ещё несколько лет жизни, говорить вслух было не принято.