Больше Дазай так не шутил.
В принципе, какое-то время Осаму было даже в кайф отдыхать во время физкультуры, будучи с рукой в гипсе, но и при таких условиях он успевал откровенно доебаться до Чуи. — А быстрее можешь? Ползёшь, как слизняк! — выкрикивал он, стоило Накахаре пробежать мимо. Дазаю очень везло, если Чую успевал остановить тренер угрозой не поставить зачёт, ведь как-то раз Чуя всё-таки добрался до освобождённого — Осаму пришлось тащиться в больницу обратно за новым гипсом, а Накахара долго приходил в себя после удара по голове. Что и говорить, но Накахара бегал достаточно быстро. Дазай был впереди, но не сильно-то и торопился, поэтому Чуя, разогнавшись, прыгнул, оттолкнувшись от дазаевских плеч, повалив того наземь, а сам рванул дальше. Не ожидавший такого Осаму отомстил чуть позднее. — Прыжки через козла — дерьмо, — цыкнул Накахара, тяжко вздыхая и встряхивая головой. — Естественно, дерьмо. Зачем мне через тебя прыгать. — Дазай сказал это таким тоном, что едва не схватил пинка по почкам, и благо, что у Чуи ноги коротковаты. За один урок эта парочка могла переругаться без шуток раз десять. Осаму даже наклонялся, чтобы гневный Накахара, рыча и скрипя зубами, мог довольно-таки резко упереться лбом в его лоб явно для того, чтобы побыковать, ещё и схватив противного старшеклассника за ворот футболки, но, слыша умилённые вздохи одноклассниц, тотчас отходил, если не сказать, что отлетал. Сам Чуя довольно часто после бега останавливался, чтобы убрать мешающие пряди волос в так называемый хвост, а потом повязать олимпийку рукавами на талии. Ацуши, сидя на земле и тяжело дыша, с удивлением замечал, как в этот момент со спины на Чую смотрит Дазай. «Глазами пожирает», — прокомментировал тогда Рюноскэ, что было редкостью. На Дазая абсолютно так же смотрел и Чуя, когда тот отвлекался на учителя-практиканта Сакуноске Оду. Накахара просто сверлил забинтованную спину взглядом, сжимая в руке бутылку с водой до пластикового хруста. Осаму просто и легко засмеялся по ходу разговора с этим практикантом, который тоже улыбнулся, из-за чего вода из бутылки неожиданно выплеснулась на белую майку Чуи, так сильно он её сжал. Пыл его мгновенно остыл, он даже отвернулся от созерцания Дазая и Сакуноске, понимая, что случился небольшой пиздец. Майка вымокла насквозь, старшеклассницы вокруг стали хихикать, останавливаясь, и Чуя жалел, что их нельзя прогнать, как голубей: топнул ногой — они «урулрлурлур» и разлетелись. Пресс видно. Накахара же, в конце концов, хоть и низкий, но далеко не дохлый. Врезать может так, что челюсть вылетит, и Осаму это давным-давно знает. — Промок весь, смотря на меня? — раздался голос сзади. Чуе даже оборачиваться не надо, чтобы понять, чей язык такой острый. — Иди в задницу. Ацуши не переставал удивляться и тогда, когда во время парных занятий Дазай и Чуя всегда оказывались вместе. Было забавно наблюдать, как Осаму поднимал руками Чую на свой уровень, а тот, бешено дрыгая ногами, шипел проклятия и требовал опустить. В раздевалке Осаму удивлялся тоже, обнаруживая, что на его одежду вылита вода. Накахара даже не скрывал своей причастности к этому. Маленькое рыжее зло просто мстило. Весь этот театр длился полгода, не меньше. Дазай наведывался в школу пару раз со сломанной ногой, костылём ставя рыжему подножки на физкультуре и сбивая с ног. Правда, костыли были сразу же заброшены в баскетбольное кольцо. Однажды они очень удачно упали на голову Акутагаве, из-за чего Ацуши всполошился. — Т-ты в порядке? — спрашивал он беспрестанно, когда в медпункте бедному парню приложили лёд к макушке. Рюноскэ молчал, жмурясь, приложив ладонь к виску, ведь голова весьма болела, но всё же кивнул. Накаджима сидел рядом, понуро опустив голову. Был уже вечер, многие ушли домой, но Ацуши без товарища уходить упорно не желал. — Ты можешь идти, — сухо бросил Акутагава, смотря куда-то в стену. Его взгляд никогда не менялся, а если и выражал хоть какую-то эмоцию, то на долю секунды. Он почти никогда ничего не просил, даже говорил мало. Накаджима был знаком с парнем больше десяти лет, но до сих пор не признался, что уже пару годков точно сердце замирает, когда одноклассник касается его руки. Всеми своими проблемами в общении с противоположным полом Ацуши делился с Рюноскэ. Пускай тот и молчал, но никогда не прерывал, внимательно смотря на собеседника. За, кажется, двенадцать лет знакомства Акутагава ни разу не назвал Накаджиму другом, но, как ни странно, также ни разу не дал усомниться в том, что он друг. Так ли важны эти бесполезные слова? — Акутагава… — Ацуши вздохнул, понимая, что, кажется, именно сейчас, когда никого вокруг нет, он уже не может. — Рю. Тебе не больно? Парень отрицательно мотнул головой, медленно убирая лёд с головы. Шишка, конечно, будет… И всё из-за этих вечно спорящих дураков. Нет, Акутагава не то что бы не любил и Осаму, и Накахару — ему было на них абсолютно всё равно, как и на остальных окружающих его людей, но готов был иногда признаться, что те, хоть и порядком раздражают, выкидывают порой забавные вещи. Как орущие попугаи. Ацуши же не знал понятия злости. Он всех прощал, слыл ходячим добряком, такой наивный, честный, всегда рвущийся помогать всем, кого знает и не знает. Рюноскэ эти чувства были незнакомы, но Накаджима был просто воплощением всего этого в одном флаконе. Бывало, что Дазай дружески трепал его по голове, благодаря или хваля за какую-то работу, и именно в эти моменты Акутагава еле заметно хмурился, скрывая лицо за книгой, понимая, что он тоже хочет так сделать. В компании Ацуши Рюноскэ мог чувствовать себя комфортно. Акутагава не любил общества, шума, но почему-то размышления вслух от паренька не только не раздражали, но даже как-то успокаивали. Акутагаве порой было стыдно за то, что он словно отключался от темы разговора, просто слушая чужой голос, но, когда Накаджима что-то спрашивал, замолкая и смотря в серые глаза напротив, тот еле заметно вздрагивал и привычно хмыкал или кивал. Ацуши, вздыхая, продолжал о чём-то рассуждать, а Рюноскэ какое-то время смотрел в пол, мысленно благодаря друга за то, что тот привык к молчаливым его закидонам. У них даже спортивная форма одинаковая. Он до сих пор помнил, как паренёк пару раз уснул на его плече. Рюноскэ даже не осознал конкретного момента, когда Ацуши отключился, ведь тот просто замолк и засопел, до этого что-то мурлыкая себе под нос. Акутагава тогда осторожно потёрся щекой о белую макушку, а потом, пока Накаджима дремал, время от времени поглаживал того по щеке свободной рукой. Кажется, именно в эти моменты люди осознают, что любят, но сказать не готовы. Слух, к слову говоря, у Акутагавы был очень хороший. В общей тишине опустевшей школы он слышал, как, чёрт возьми, у Ацуши сильно бьётся сердце. Неужели он так волнуется? — Со мной всё в порядке, правда. Можем идти. Рюноскэ встал с подоконника, на котором парни сидели, но внезапно почувствовал, как его схватили за руку. Ацуши не сдвинулся с места, опустив голову вниз, но как же было видно, что у того покраснели даже уши. Парень явно хочет сказать что-то, но ещё стесняется. И Акутагава даже знает, о чём пойдёт волнующий душу разговор. — Рю, я… — Да, конечно, только Ацуши он позволял называть себя так. Когда парень медленно опёрся руками о подоконник по обе стороны от ног Накаджимы, тот вздрогнул, слегка приподняв голову. Акутагава смотрел спокойно, пока не уткнулся лбом в макушку. Они стояли так довольно долго, и Ацуши не выдержал, обняв парня под руками в ответ, что-то очень тихо и неразборчиво шепча. Но Рюноскэ слышал, лишь гладил парня по спине одной рукой, прижавшись теперь щекой к белым волосам. — Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…«Я тебя, наверное, тоже».
Акутагава мягко проводит носом по бледной щеке, немо прося поднять голову. Глаза у Ацуши блестят от слёз, отчего тот выглядит ещё более милым. Да, именно милым, и Рюноскэ готов это признать, но не сказать. — Успокойся, всё в порядке, — Акутагава касается сухими губами чужой щеки, оглаживая её же рукой. Со своей природной равнодушностью к происходящему именно этому пареньку хочется дарить только нежность, пускай и не на словах. — Аку, — парень рвано вздыхает, когда чужие губы целуют щёку, нос, скулу. Это до безумия интимно, и, наверное, Ацуши очень долго этого ждал, пусть даже неосознанно. Накаджима чуть ли не дрожит, когда Рюноскэ проводит пальцем по его губам и чуть приоткрывает их, мягко целуя. Паренёк не может судить, умеет ли Акутагава целоваться, но делает он это настолько нежно, настолько приятно, что Ацуши даже не хочет отодвигаться. «Пожалуйста, продолжай…» Он на момент забывает, как дышать, когда его крепко к себе прижимают, позволяют вздохнуть и шепчут на ухо что-то очень личное. Накаджима обнимает под руками очень крепко, не желая отпускать. — Идём домой, котёнок, — неожиданно для себя говорит Рюноскэ, беря парня за руку. — Уже поздно. — Да, идём, — только и сумел ответить Накаджима дрожащим голосом. Какое же это жуткое клише — влюбиться в своего лучшего друга.***
Накахара по-собачьи огрызнулся, когда сверху склонилась знакомая морда. Дазай лыбился, но Чуя, хмурясь, опёрся спиной на его грудь, продолжая втыкать в экран айфона. Парень тяжело дышал после бега с препятствиями, но главным препятствием для него был лишь один суицидник, норовящий его сбить. Не сбил, ещё и позже прибежал, отчего Накахара злобно ухмылялся. — Не тебе меня слизняком называть, длиннокопытная дылда. — Не тебе меня называть дылдой, мелкий. Пока несчастный норматив сдавали остальные, Дазай, тяжко вздохнув, уложил голову подбородком на рыжую макушку, но соперник так устал, что даже не отпихнул Осаму, только тихо ругнулся. Все кругом непроизвольно оглядывались, когда Чуя, абсолютно не дёргаясь, разрешил Дазаю не только обнять себя, но и застегнуть на себе чужую олимпийку, оказавшись прижатым к забинтованной груди под ней. Взгляд голубых глаз оставался абсолютно похуистичным. На уроках иногда бывало, что Дазай, склонив голову к парте и спокойно засыпая, протягивал одну руку к впереди сидящему Чуе. Тот не отвлекался, продолжая записывать в тетрадь, но свободной рукой мягко сжимал пальцы Осаму, не отодвигая его ладонь. Так и сидели, не реагируя на посторонние взгляды.«Как же долго они были знакомы?»
— Выпусти меня, ублюдок, — прошипел Накахара, когда вошедший в душевую Дазай запер дверь. Из-за шума включённой воды различить какие-либо посторонние звуки невозможно, и проклятый суицидник постоянно этим пользовался. Только Чуя знал, какие под бинтами у парня дикие шрамы. Промокшие повязки всегда спадали, и Накахара взял в привычку пересчитывать рубцы на чужих запястьях, даже когда тот прижимает его к мокрой плитке стены лицом. Взмокшие пряди спадают на глаза, щекочут губы, и контраст горячего душа и холодной поверхности немного отрезвляет от влажных поцелуев в шею, больных укусов в плечи. Дазай прижимает всем телом, не давая ни уйти, ни поскользнуться, и Чуя иногда сомневался в полезности всего этого. Хорошо, что они всегда уходят последними… Осаму приподнимает ногу Чуи под коленом, слегка отводя в сторону, и эта поза чертовски неудобная; Чуя опирается на стену локтями, сжимая зубы, судорожно вздыхая, когда в сжатое колечко мышц входят два пальца. Это настолько привычно, что Накахара прогибается от неприятной боли без какого-либо писка. Сколько грёбаных раз они уже трахались в этом проклятом душе? Всхлипывая, он запрокидывал голову и очень часто думал, что, в какой-то мере, они не совпадают по размерам. Нет, серьёзно, Чуе постоянно казалось, что Дазай может его порвать, но этого не происходило, хоть и по ощущениям совпадало. Осаму резок, но в этом смысле ещё и аккуратен. Толчки грубые и хлюпающие. От воды ужасно жарко, перед глазами немного плывёт. У этих двоих без шуток разгорячённые тела, они оба промокли без какого-либо второго смысла, хотя Дазай и насмехался над Чуей насчёт второго. Накахара сильно раскраснелся, так же, как засосы на его шее и как укусы, что едва не до крови. Чуя отрывисто стонет охрипшим голосом, даже не вытирая стекающую с уголка рта слюну. Мышцы после физкультуры ещё напряжены, когда как голова полностью отключилась. Именно за эту сладкую пытку Чуя и мстит каждый раз, и старается мстить побольнее, а не изощрённее — Дазай ведь тоже не пытается изменить место действия.Но Накахаре это даже нравится.
Он сильно зажимается, прижимаясь к холодной стене вставшим членом и кончая. Ноги дрожат, он не может стоять даже тогда, когда Дазай, кончив и отшвырнув куда-то презерватив, опускает его ногу. Внутри всё ещё пульсирует, и звук льющейся воды отдаётся в ушах белым шумом. Такое иногда случалось, когда Осаму зажимал Накахару в душе дольше, чем обычно. Ему вытирают волосы, повязав полотенце на бёдра. Чуя ещё какое-то время курит в пустой раздевалке — абсолютно пустой, ведь Дазая за человека не считал. Осаму время от времени мягко целовал искусанные плечи, сидя рядом и что-то мурлыкая о том, что когда-нибудь совершит двойной суицид с ним. Накахара лишь гладил тёмные мокрые волосы, с прядей которых капала вода. Осаму прекрасен. У него реально шикарное тело, хоть и с кучей шрамов. Он действительно сексуальный парень, и как же хорошо, что в таком виде его видел только Чуя. — Я проломлю тебе череп завтра, — устало говорит он, прикасаясь губами к тёмной макушке. Дазай целуется отменно, и Чуя в некотором смысле не скрывает, что ему нравятся поцелуи этого смертника. Неважно, засосал он где-нибудь в тёмном углу или просто тыкается своей мордой в накахарскую щёку, носом в нос — это приятно. — Не надоело оставаться на второй год? — шепчет Чуя, гладя мокрую голову на своих коленях. — Завязывай с этим, придурок. — Ради нового ученика потерплю до выпуска, так и быть, — хмыкает Дазай, улыбаясь. — Люблю тебя, рыжая мразь. — Возможно, я тебя тоже, мумифицированная ты кобелина. Но не обещаю.***
Осаму получил сказочный поджопник, когда попытался обвить вокруг шеи канат. — Ты заебал! — Чуя едва не рычал. — Сдохни или не мешай, мне из-за тебя норматив не сдать. — Ну ползи-ползи, змейка, — Дазай примирительно поднимает руки, замечая, что олимпийка Чуи расстёгнута. Он смотрит на тренера и других старшеклассников, расписывающихся в журнале, явно не интересующихся происходящим за их спинами, и застёгивает верх формы Чуе. Специально до конца воротника, чтобы тот не ворчал.— Чем они заняты? — Как мы, верно. Ацуши нервно сглотнул, почёсывая затылок. Неловко наблюдать, как два соперника не собачатся, а делают что-то в корне отличающееся. Рюноскэ же отвернулся, сделав вид, что не видел, и развернул за плечо Накаджиму. — Увидят — тебе же будет хуже.
— Что ты делаешь, блять! — Чуя громко шипел, когда Дазай затащил его, выходящего из раздевалки, в неё обратно, прижимая спиной к двери. — Хочешь на химию? — ехидно заворчал Осаму, практически оскаливаясь, а не улыбаясь. — Хочу, представь. Не хочу остаться на второй год, как некоторые. Отвали. — А я хотел повеситься, но ты мне не дал. — Да мне похер, что ты хотел. — Зря ты так говоришь, — тянет Дазай, а затем грубо впивается поцелуем в чужие губы. Сейчас правда грубо, и Чуя больно стукнулся затылком о дверь, жмурясь и мыча. Осаму кусает его за язык, тут же получая коленом в пах, но никак не реагируя. Металлический привкус крови во рту смешивается со вкусом мятной жвачки, и… И, ладно, Накахара даже готов ответить, смирившись. Но эти голоса сзади заставляют замереть. Они оба распахивают глаза, и Чуя видит, как за дазаевской спиной, в паре метров от них, стоят Рюноскэ и Ацуши. Накаджима даже как-то робко выглядывает из-за спины второго, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Идиот! — Накахара вскрикивает, ударяя кулаком Осаму в плечо, и тот отходит. «Ой?» — Они всё видели! — Я буду признателен, если дадите нам выйти. — Акутагава непоколебимо спокоен, хоть и слегка нахмурился. — Они могут всем растрещать, мать твою, — Чуя прямо-таки пышет злостью, и Накаджима тушуется. Он, чай, не Дазай, чтобы так усмирить рыжего. — Нет, м-мы правда не… — Ацуши уже готов сказать всё, лишь бы им дали дойти до класса живыми, но внезапно Акутагава берёт пальцами его за подбородок и целует. Вот так, на глазах у двух других старшеклассников. Накаджима даже покраснеть не успевает, когда Рюноскэ отпрянул. Парень молча, держа товарища за руку, выходит из раздевалки вместе с ним, ведь Дазай и Чуя расступились. Чуя долго смотрит им вслед, а Осаму лишь усмехается. — Ладно, они не расскажут, — Дазай пожимает плечами. — А я-то ещё хотел тебе в штаны залезть… И отхватывает достаточно звонкую пощёчину. — Да что б ты ещё раз так зажал меня, сука, — Накахара буквально грозит ему пальцем, разворачиваясь и уходя. Он действительно разгневан, и Дазай до сих пор потирает ударенную щёку.Вспыльчивая сучка.
***
Что ж, людям свойственно падать лицом в грязь в прямом смысле этого слова. Чуя едва не стал олицетворением этого, когда подвернул ногу и прямо на ходу врезался в спину идущего впереди Дазая. Благо, что отменная его реакция позволила поймать рыжего неудачника, злобно лыбясь. Пришлось усадить его на стопку матов, что за углом, чтоб не упал снова. — Не смей это комментировать, — пробурчал Накахара, скрестив руки на груди. Он не жмурится, но это немного больно. — А если прокомментирую? — Осаму опирается руками по обе стороны от сидящего, заглядывая в глаза снизу вверх. — Руку сломаю. Ещё раз. — Скоро пройдёт, не дуйся. Тренер не особо торопится хватиться учеников, и Дазай этим пользуется. Ненавязчиво втискивается между стройных ног парня, осторожно беря того за руку и сплетая пальцы. Чуя оглядывается и стремительно краснеет, сдвигая брови. — Отодвинься, мудак, увидят же! — Отодвинусь за поцелуй. Лицо Накахары в ярости прекрасно, особенно когда он ещё и дико смущён. Он сам отодвигает голову назад, слегка скалясь, ногой пытаясь отпихнуть одноклассника от себя. — А ну пошёл прочь, — рычит Чуя, как-то без энтузиазма пытаясь освободить пальцы своей «дамской лапки». По сравнению с Осаму его действительно со спины можно принять за девушку, и как же тот стебался над этим. Когда никто не видел или не смотрел в их сторону, Чуя даже обнимал Дазая под олимпийкой, прижимаясь к груди щекой. Осаму готов был мурчать, если бы умел. — Поцелуй, Чуя. Только один — и ты свободен. И выхода не остаётся. Чуя оглядывается, убеждаясь, что в ближайшую минуту за этот несчастный угол никто не заглянет, вздыхает и, оглаживая второй ладонью чужую щёку, смахивает пальцами пушистую тёмную чёлку, целует в лоб. Дазай улыбается, но не отодвигается, и Чуя даже ничего не говорит, касаясь губами переносицы, носа, причём довольно мягко и нежно — в его манере целовать будет слишком шумно. — Давай, посиди и возвращайся, — Осаму целует тыльную сторону ладони Чуи, аккуратно держа пальцами его кисть. — Мне пинать некого. — Я вернусь, и ты пожалеешь о своём предложении. Осаму улыбается, уходя, и Накахара вздыхает, покачивая ногой. Они знакомы уже очень давно. И не только они — этот учитель-практикант Сакуноске, с коим Дазай общался довольно часто в свободное время, тоже входил в этот круг. Не говорить же, что Чуя иногда ревнует Дазая, хоть Осаму это прекрасно видит, как и то, что Накахара по-своему в него влюблён, и очень сильно. Ему свойственно больше ударить и сломать шею, чем шептать на ухо всякие розовые милости, но если прошептать такое ему… Осаму знает, что будет. Дазай знает, как Чуя любит выигрывать. Как любит презрительно смотреть в глаза других, кого победил, как любит съязвить насчёт ничтожности проигравших ему конкурентов. Дазай любит смотреть, как из-за таких незначительных побед у Чуи радостно блестят его голубые глаза. Дазай готов проигрывать Чуе снова и снова, чтобы видеть это. Дазай знает, как Чуя его любит.И Чуя это знает тоже.