Перемешалось

      А ведь по сути и по смыслу своим они - просто-напросто два чокнутых фрика, вопреки всем законам природы, логики да и вообще банальному здравому смыслу всё ещё коптящих небо - уже, скорее всего, назло даже себе самим. Они живут вторые жизни, но не совсем забыли первые, они перерождены неестественно, и, кажется, сам мир мечтает избавится от них, от чужеродных, ненужных ему, как от заразы, попавшую в его тело неведомо как.       Они просто чёртовые выродки, самим фактом своего существования увлечённо раскачивающие и без того слишком уж хрупкое равновесие мира, и с садистским интересом наблюдающие за тем, как само мироздание явно, но почти незаметно, корежит от каждого их шага.       Наверное, именно поэтому и сошлись.       Хоть и почти-ненавидели и не понимали друг друга.       Из-за своей почти абсолютной, но извращённо искажённой в то же время схожести друг с другом.       У "Аллена" в голове золотое пшеничное поле с повисшим над ним знойным полуденным маревом, спетые кем-то важным жаркому ветру старые полузабытые песни, куча научных фактов, от которых светские учёные, не посвящённые в факт существования Чистой Силы и Тёмной Материи, отплёвывались бы как от дешёвой мистики; крепкие объятия двух похожих друг на друга как две капли воды и в то же время таких разных близнецов, которые для него почти что братья, пусть и не по крови - и всё это смешано и взболтано со смехом и добрыми словами товарищей-друзей-экзорцистов, видимыми только ему муками и плачем душ акума, лаем старого-старого пса, который был первым кто прикоснулся к проклятой левой руке, насмешливыми и горькими словами алкоголика-учителя и горько-солёными от крови и лекарств поцелуями Канды, в которых нет ни единой капли нежности, по крайней мере, в её традиционном понимании.       У "Юу" в разуме ситуация не лучше, только у него перед глазами застыла хрупкая, нежная и изящная цветочная красота и тонкая, смутная девичья тень, легко перетекающая в изломанно-гротескную фигуру Алмы, бедняги, которому также ну вот совсем не повезло переродиться, и которого не оставили в покое даже после второй смерти, и пропахшие медицинской вонью подземные лаборатории с десятками вмурованных в пол аквариумов. У него перед глазами, и неважно, открыты ли они и закрыты - грязь, кровь, невидимая обывателями война во всех её проявлениях и совсем неуместные среди всего этого цветы лотоса.       Они оба - гомункулусы, созданные с помощью самой мерзкой магии и самой продвинутой науки этого мира для строго определённой цели и только ради неё, но имевшие неслыханную наглость - осмелиться почувствовать и привязаться. Осмелиться решить, что они - люди.       И у каждого в голове всё и вся перемешалось. Абсолютно. И даже взболталось. И хрен ты поймёшь где, что и из какой жизни, что ты видишь сейчас, а что лишь чудится и видится - только лекарства, которые каким-то чудом в условиях маленькой квартирки на третьем этаже разваливающегося дома ухитряется из непонятно откуда раздобытых ингридиентов готовить Джонни, и помогают унять ненадолго эти мельтешение и круговерть в памяти у обоих, но не в силах хоть сколько-нибудь систематизировать воспоминания, отделить их друг от друга.       Аллен вообще-то отказывается глотать эти таблетки, созданные специально для него - бедняга Джонни и не догадывается, что в моменты, когда Уолкер послушно, спокойно и без возражений выпивает протянутое ему лекарство, телом управляет Четырнадцатый, на дне золотых глаз которого Канда видит страшные в своей искренности тоску и вину, которые становятся всё глубже и темнее, стоит Ною заметить своё-не-своё отражение в пыльном треснувшем зеркале. И ещё - нотку растерянного какого-то даже... страха.       Иронично даже как-то, что Ной не желает смерти Аллена, к которой неминуемо приведёт его окончательное пробуждение, и абсолютно добровольно глотает стабилизирующие психоэмоциональное состояние препараты, да и вообще старается как можно больше "спать" даже когда силы самого Мояши иссякают, явно стремясь урвать Уолкеру ещё хоть пару часов времени (которое он так и не успел разрушить - или всё-таки успел?), в то время как сам Аллен, видимо, окончательно и бесповоротно заебавшийся всем и вся, делает всё что угодно, лишь бы Кемпбелл наконец-то сделал то, что должно и окончательно пробудился.       Канда в очередной раз разжимает зубы Аллена силой, запихивает лекарство ему в рот, крепко сжимает челюсти и скалится почти ласково - ну давай, выплюни попробуй, бобовое, если сможешь.       Аллен в ответ сверкает глазами бешено, яростно, глотает тяжело и, стоит мечнику хоть немного ослабить хватку - вырывается, почти-вгрызается поцелуем, почти-урчит от некого удовлетворения и... удовольствия.       Губы у него горькие и солёные от медицинской химии и крови самого Канды, невкусные. Ну и плевать.       Через полчаса, Канда это знает точно, он сможет разглядеть через лотосы на потолке трещины в штукатурке, в углу сквозь лепестки проглянет паутина, а тонко-ломкая тень - то ли девушка в тёмной форме экзорциста, то ли юноша с хвостом и шарнирными конечностями - на мутном стекле окна наконец-то тает и даже можно понять день или ночь сейчас на улице.       И так на пять-шесть часов. Сильные лекарства всё-таки готовит Джонни.       Аллену дозы, конечно же, достаются намного, намного больше чем Юу - тому абсолютно случайно перепадают лишь крупицы лекарства, но у Мояши, даже с наполовину а то и побольше подавленной Тёмной Материей Ноя Чистой Силой, остаётся его навсегда изменённый бешеный метаболизм - и Канде не особо хочется знать, на что именно тратится вся эта энергия, которую раньше сжигала активная Инносенс - и действие препаратов у него тоже заканчивается примерно через четверть суток.       Впрочем, Джонни через две недели относительного спокойствия и тишины - мелких акум успешно гоняет Мугеном Канда, третий и четвёртый уровни не показываются, от Ноев и той психанутой Чистой Силы ни слуху ни духу (даже немного мечтается о том, что они поубивали друг друга нахрен) и только Линк нет-нет да и мелькнёт на периферии зрения, вызывая у мечника неистребимое желание переломать ему ноги - выдаёт предположение, что Четырнадцатый эту самую энергию тратит, приглушая своей Тёмной Материей "частоты" Чистой Силы, стремясь прятать себя и Уолкера от Апокрифа, и это звучит вполне логично, но Мояши, кажется, вычленяет из всей речи только чужое прозвище и шипит рассерженным котом, ломано-привычным, но в то же время чужим и не своим жестом пытаясь поправить на переносице несуществующие очки:       - Не называй его этим идиотским номером!.. Он - Неа!.. - и осекается. Лицо у него при этом такое растерянное, что Юу даже фыркать не хочется, когда мелочь со стоном прячет лицо в ладонях и трясётся непонятно от чего.       И вот что с таким придурком делать, который, кажется, уже и вовсе живёт две жизни сразу? Канда хотя бы понимает ещё, где проходит грань между его памятью и реальностью. Ну, обычно понимает.       Однажды вечером, когда Джонни ещё в городе занимается ремонтом всяких механизмов, а Аллен, бросив взгляд на часы - и как они вообще оказались в этой комнатушке, да ещё и рабочие?! - сам тянется к баночке с таблетками, Канда, еле сдерживая естественный для любого экзорциста порыв атаковать Ноя Мугеном, преувеличенно спокойным тоном спрашивает:       - Так почему ты так не хотел умирать?       Неа - после многочасовых бессвязных сонных бормотаний Стручка, в которых и было что только это имя да ещё некий Мана, и множество странных и непонятных, но определённо что-то значащих слов, Канда даже против воли запомнил его дурацкое имя - задумчиво смотрит из-под отросшей белой чёлки на лежащую на своей-не-своей ладони таблетку, будто раздумывая, стоит ли ему разговаривать с идеологическим и вообще природным врагом, или же лучше будет вновь спрятаться с помощью препарата в глубинах чужого сознания. Но в конце концов, приняв какое-то своё решение, аккуратно кладёт лекарство на выщербленную и исцарапанную поверхность колченогого столика и, будто бы решившись, поднимает на Канду взгляд.       Взгляд у него, кстати, ничуть не страшный. Даже человеческий какой-то, совсем другой по сравнению с тем что Канда видел у Гнева и замечал у Удовольствия, Страсти и прочих. Просто очень, очень усталый. И по-ноевски золотой, конечно же.       - Я хотел спасти дорогого мне человека. И сейчас хочу того же самого, - ответ Неа чёткий и ясный, без не в меру таинственных умалчиваний, увиливаний и иносказаний, на который горазды эти желтоглазые древние твари, и Канда почти готов это ценить. Как и то, что Неа решил играть в открытую.       - Аллена ты выбрал как неизбежную жертву? - пока Мояши дрыхнет в недрах то ли своего то ли чужого подсознания, его вполне можно назвать и по имени - мало ли, вдруг Исполнитель не интересовался тем, какие прозвища даны его сосуду окружающими.       - Нет! Нет... - на секунду Ной вскидывается в порыве злости, смешанной с возмущением, сверкает глазами яростно и ярко, но тут же, вспомнив что-то, вновь успокаивается, и почти сразу гаснет полубезумный огонь на дне его зрачков. - Это случайность. Так не должно быть. Я... я расскажу всё. Если захочешь. Иначе ты не поймёшь.       Канда в ответ молча кивает, показывая, что он готов слушать.       Разговор - хотя это скорее самый настоящий монолог, почти что исповедь, что даже несколько смешно, если вспомнить что Канда всё-таки "чёрный священник" - у них долгий и тяжёлый, путаный, сбитый и непонятный. Исполнитель путается в фразах, иногда хмурится, будто теряя мысль, пару раз вообще упоминает башню Чёрного Ордена - кажется, он тоже с большим трудом разделяет себя самого и Аллена - и порой явно заговаривается, переходя на непонятный и резкий чужой язык.       Но кое-что из этой речи понять всё-таки можно.       К концу исповеди, когда Неа выдыхается и буквально на полуслове проваливается в дрёму, явно потратив на эмоции слишком много сил и энергии, Канде во второй раз в этой жизни хочется истерически захохотать - так, чтобы воздуха не хватало и в груди хрипело и булькало. Подумать только - Граф безумен и разделён надвое, его половинки тоже рехнулись, Ноям самой природой быть психами уготовано, и вообще весь мир того. И в центре всей этой каши, заваренной то ли тридцать пять лет назад, то ли и все семь тысяч годков тому - два конченых психопата, в черепушке одного из которых сиди ещё один псих, и которые бодро и весело идут к своей второй смерти. Сдохнуть можно, как смешно.       И что ему со всем этим цирком делать?       А ведь делать что-то надо, потому что иначе вся эта грандиозная кутерьма вряд ли завершится так почти безобидно - ну вырезали чуть больше десятка Ноев, ну словил амнезию Граф, мелочи жизни, право слово, мир и не заметил ничегошеньки - как тридцать пять лет назад. Да и слова Ноя о том, что Коронованный Клоун Шпенделя не чувствуется обычной Чистой Силой, и явно отличается и от Мугена в его нынешнем кристаллическом состоянии, и от разумного Апокрифа, дополнительной радости ему не внушают. И надежды на ошибку нет - уж в чём-чём, а в Чистой Силе, её восприятии и опознавании, Нои поголовно разбираются превосходно, и если уж один из них говорит об отличии, значит, так оно и есть.       Только вот что именно делать, ни Канда, ни Джонни, ни даже сам Аллен не представляют решительно. Информации даже сейчас не хватает просто катастрофически.       Неожиданно Уолкер резко вскидывается и, явно ещё не стряхнув с себя сон окончательно, почти выкрикивает что-то бессвязное, в чём, правда, можно разобрать слова "особняк Кемпбеллов" и "истина". Вскрик обрывается так же внезапно, и, словив сначала невидящий, но быстро становящийся ясным взгляд серых - лишь у самой границы зрачка с тоненькой ниточкой золота - глаз, Канда ненамного расслабляется и кивает на стол с забытыми было таблетками:       - Лекарства, Стручок.       - Аллен я, - вяло откликается седой, всё ещё переводя дыхание и, разумеется, не делая ни единой попытки потянуться к оставленной Ноем пилюле.       Но к моменту, когда спустя где-то полчаса, может, чуть больше, Джонни возвращается в квартирку со свежими новостями и кое-какими продуктами, препараты, конечно же, уже приняты и даже действуют, и даже сдавшая в последнее время регенерация успела восстановить достаточно глубокий укус на ладони Канды, и лишь яркие губы самого Уолкера - Джонни уже привычно не замечает этого - дают хоть какой-то намёк о том, как именно происходил приём таблетки.       Аллен странно умиротворён, и от этого Джонни сперва нервничает даже, пожалуй, больше чем даже в моменты, когда седой хрипло вполголоса напевает ту самую дурацкую колыбельную, раскачиваясь сидя на своей постели и обняв руками колени. И лишь когда Стручок вполголоса, в ответ на пристальный взгляд учёного и его невысказанный вопрос, говорит, что у него теперь есть ниточка, которая может привести к понимаю того, что вообще сейчас происходит, учёный переводит дух. И тут же почти строго блестит своими очками и непреклонно заявляет:       - Куда бы ты не направился, я пойду с тобой. Это не обсуждается.       Уолкер хихикает - не уже привычно и полубезумно, а немного весело и слегка удивлённо - сам осекается и замирает на несколько секунд, будто не веря, что смеялся сейчас именно он, почти как когда-то в Ордене. Почти - потому что на этот раз в этой краткой и мимолётной улыбке нет ни грана вежливой фальши, она робкая и какая-то совсем детская, и почему-то очень хороша, на неё смотреть действительно приятно.       И, кажется, бобовое что-то понимает, читает в направленном на него взгляде Второго экзорциста, потому что улыбается снова - не фальшиво, но чуть-чуть застенчиво - и даже находит в себе силы отшутиться:       - Да я на это уже даже и не надеюсь.       Сборы совсем недолгие - Канда молча подхватывает сумку, в которую Джонни спешно сложил своё нехитрое оборудование да склянки с лекарствами, опережая Стручка, который в ответ бурчит в спину японца что-то явно не совсем цензурное на том самом непонятном ноевском языке - но это определённо стручок, ни один Ной не способен на такие интонации, от которых кулаки чешутся заехать ему по скуле. У Аллена чемоданчик с клоунским тряпьём и вовсе не распаковывался, Уолкер лишь запихивает туда склянку с прахом от Тима, да сам Мояши одевается в неприметное тряпьё, особенно старательно пряча свои волосы, Джонни осматривает квартирку на предмет забытых вещей. И всё.       Покидают они здание быстро, в городе тоже не задерживаются - благо, половина всех поездов на вокзале идёт в нужную им сторону - хоть и пришлось добираться до станции переулками, избегая оживлённых улиц, где можно нарваться на искателя.       Уже когда они сидят прямо на полу багажного вагона, и подложивший чемоданчик Уолкера Джонни уже видит десятый сон, Аллена вновь тянет в дрёму, и он, явно не совсем понимая что делает, кладёт голову на плечо Канды. И тот - неслыханное дело, сказал бы любой в Ордене - не отталкивает мояши, хотя ему и не так уж и удобно как об этом могли бы написать в каком-нибудь романчике (у Линали их было десятки томиков, поневоле прикоснёшься к так сказать искусству), лишь тчкает негромко и сам прикрывает глаза, не засыпая, но давая себе хоть какой-то отдых.       У них обоих - у "Аллена" и "Юу" - в голове перемешалось две жизни, а безумие - просто в разных его ипостасях - стоит за спинами их отражений, у одного ну вот совсем буквально и без крохи иносказания, а у другого пока ещё фигурально, но кто знает, что будет завтра.       Они оба искуственны, ненамного, если подумать, лучше тех же Акум, они оба самые настоящие твари вне любого закона, даже природы - но, если честно, им обоим плевать на всё это, и даже немного всё равно что там распланировали себе Нои, ватиканские инспекторы, Вороны и прочие.       У них есть тень надежды, ниточка - тоненькая-тоненькая - которая может привести к правде и план в духе "что делать дальше решим как узнаем информацию". Это очень мало для любого кто хоть немного знаком со здравым смыслом, но...       Но они же оба чёртовы фрики и психи.       У них же обоих всё в голове - перемешалось.