Равенство.

       Каждый знал, что в игре важны скользкие детали, будто реальность трескалась песчинками от прожитой секунды. При мутной картине смысл медленно тлел на обратной стороне зрачков. Образы стоят на обрывках подсознания, боль рождается из привязанности. Охотник выбрал верную жертву. Расчет без промахов.       Чарли умело связывал племяннице руки: ежедневно надевал массивный ремень её отца, оставляя привлекающий внимание конец аксессуара вне петель дорогих брюк; подчеркнуто часто носил солнцезащитные с золотой окантовкой очки, так явно похожие на те, что всегда лежали в бардачке совершенно другой машины; не изменяя стилю подбирал одежду под коричнево — бежевые туфли, исключая различную расцветку поразительно родные с теми, какие Индиа получает с рождения. Более того, он знал её всю, без единого разочарования наслаждаясь, когда образ томивший разум изнутри в течение двадцати лет оказывался идентичен извне. Родная кровь являлась физическим доказательством монолитности. Что же, ему хватало и этого. Индиа — семья, которую он смог собрать воедино. Жена, дочь и сестра. Осталось закончить разговор с её до тошноты элитарной матерью.       Индиа не испытывает жалости или вязкого страха. Она выжидает на дубовой банкетке, беспорядочно перебирая клавиши звонкого рояля. С каждой нотой дыхание девушки замедляется всё больше, реки эмоций забываются под вибрациями неразборчивой мелодии. На тонком плече почти ощутимо лежит тяжелая рука отца. У неё есть только один — единственный выстрел.       Голос матери, беспокойный стук каблуков на паркете второго этажа, дуновение ветра из-за открытой двери равняется с ритмом стрелки часов. Индиа отчетливо вспоминает голубые слегка прищуренные глаза и самодовольную улыбку. За пеленой самозабвенной угрозы едва уловимо скользил детский восторг, подчеркнутый нездоровой одержимостью. От дяди пахло французским Шардоне, мужским одеколоном, покровительством и безумием, высеченным под четвертым ребром широкой грудной клетки. Всё это вихрем сплеталось в образ терпеливого хищника.       Вибрации в истеричном тоне Эвелин достигают апогея. Стук, равный точке отсчёта, заставляет племянницу начать охоту. Максимально быстро собрать увесистую сумку с документами, не позволяя себе медлить, зажать в руке длинный ствол винтовки и на туфлях с высокой шпилькой подниматься на второй этаж. Дядя Чарли уже кричит, теряя самообладание. Он хочет, чтобы его милая племянница видела лопнувшие сосуды в кровавых белках матери, слышала хруст аристократичной шеи. Дядя Чарли теряет терпение. Орёл забывает об охоте, когда подаёт еду для жертвы, что излечилась от Стокгольмского синдрома. Или же жертва срывает маску?       Индиа ощущает волну абсолютно чистого восторга в безумном взгляде убийцы. Он без сомнений считает, что выстрел уготован их общей жертве. Зрачки расширяются от остро желаемой картины: багровые капли узором бегут вдоль скул его племянницы, в воздухе пахнет порохом, а тело женщины постепенно обмякает в его руках. Его Индиа, маленькая умная девочка, делает огромный подарок в честь их кровной дружбы. Она дарит ему свою любовь и доверие, выталкивая из механизма ненужную в расчете деталь.       Выстрел разрезает напряжение и ремень падает с шеи женщины. Индиа наполняется ужасом и приторным чувством победы, упорно не обращая внимание на постепенно растущее чувство тотального одиночества. Голубые стеклянные глаза застыли в немом вопросе, заставляя сердце скрипеть от предательства. Отец ласково улыбается дочери в отражении его мертвых зрачков. Власть и контроль скользят в венах, разум отравляется жаждой.       Дядя Чарли проиграл. Безумие родной крови — равенство в охоте.