Заодно

      В какой-то момент твоя жизнь перестаёт быть прежней. Она могла идти привычной чередой годами. Да что там годами — десятилетиями. Но ломается в одну секунду. Ну и что за хуйня? Иногда те секундные потрясения настолько сильные, что просидеть в ступоре несколько минут, а то и часов. И самое дерьмовое заключается в том, что ты ничего не можешь изменить. Совсем. Все идет по пизде семимильными шагами, сметая на своем пути преграды. Любые. Будь то деревянный ветхий заборчик, высокий бетонный или на худой конец гигантская дамба — все это падёт перед надвигающей лавиной, состоящей из проблем.       Сколько таких ситуаций уже было в жизни у Стаса? Он устал их пересчитывать. На многие сутенер научился забивать, на многие после долгих поисков находились ответы и способы выйти, но после этого он никогда не вернется в обычную колею, и пусть это звучит пафосно, но Стас уверен, что как раньше не будет уже никогда. Малиновые лучи заходящего солнца проникали в огромную комнату, наполняя мягким светом, окрашивая белый ковер, который пропитался красными каплями. Стас поворачивает голову к окну и серьезно задумывается. Сейчас смотреть на солнце не больно, глаза не слезятся, их не хочется поскорее прикрыть и отвести взор, сейчас оно помогает отвлечься, но его красный оттенок сильно мешает и заставляет Стаса возвращаться к недавно минувшим событиям. Он устал и напуган. Невероятно напряжен и в то же время полностью раскис, эмоционально выгорает. Сидеть на коленях больше не доставляет неудобств. Черная балаклава пропитана чужой кровью, мерзко прилипает к лицу и воняет железом. Стас чувствует жизненную необходимость стянуть ее и откинуть подальше. Стас хочет упасть на пол и больше никогда не подниматься. Стас дохуя хочет. — Пимп, — зовет его Игорь. Сейчас это прозвище кажется таким смешным, до ужаса нелепым и ненужным. Стас не выдерживает и начинает ржать, закрывая лицо руками, которые все измазаны в крови. Хотя сейчас не только руки в крови, благодаря этой маске кровь отпечатывается и на щеках, и на подбородке. Осталось только растереть. Он все-таки валится на пол, сильно прикладываясь затылком о паркетный пол. Сквозь смех шипит от боли, но не перестает. Он практически им захлебывается. Смех медленно перетекает в истерику. «Не обращать на это внимание, учитывая, что лежишь в луже из этой же крови, проще пареной репы», — думает Стас, размазывая чужую кровь по лицу. Кожу на ладонях неприятно стягивает запекшаяся жидкость, да и этот запах. Он бы сжег свои рецепторы в носу, лишь бы прекратить из раза в раз шмыгать, смешивать запах пота, крови, собственной паники, страха и накатывающей истерики. Смеяться Стас не перестаёт, а приступ лишь набирает обороты. Он уже не может нормально дышать, рвано глотает воздух, который царапает горло, комком спускается по трахеи и застревает где-то в бронхах. Стас надеется, что в медицинском свидетельстве о смерти в строке «смерть произошла» патологоанатом прямо так и укажет: задохнулся от смеха. Стас не знает, как перестать думать о смерти. Сейчас она повсюду. Обнимает своими костлявыми руками, обтянутыми висячей дряблой кожей, его за плечи. Конченков скручивается и, кажется, начинает скулить. Он никогда раньше с ней не играл. Он не хотел и начинать. Но что-то пошло не так.       Кроссовки Босса все в грязи возле его лица. Чем не повод для смеха? Чем не повод для смеха его уебанское прозвище? «Большой Русский Босс и Молодой Сутенёр». Боже, чем они думали, когда выдумывали такую хуйню? Комок продолжает склизко продвигаться по бронхам, попадает в легкие и заполняет каждую альвеолу. Он заходиться новым приступом. Это никогда не кончится. Смех раздирает теперь уже грудную клетку, Стас не может остановиться, даже когда чувствует, что из глаз текут жгучие слёзы. Даже когда чувствует, что уже больше не лежит, а Игорь его крепко к себе прижимает. — Не открывай глаза, — шепчет он, — Стас, не смотри, если от этого легче, но я прошу, я умоляю, успокойся, — Игорь и сам не в порядке, но с шоком справляется лучше. Не потому что его стрессоустойчивость выше, а потому что Стас чуть ли не с ума сходит. Для Игоря всегда был приоритетнее Конченков, чем он сам. Именно поэтому он прижимает его сейчас к себе так сильно, не особо заботясь о чистоте одежды, о том, что Стас весь в крови, о том, что нужно сделать хоть что-то, а не потакать странным истерикам. Но Игорь и сам не в порядке.Стас хрипит и удивительно быстро успокаивается. — Долбоеб, уже поздно. Я все видел, я сам в этом участвовал, ты себе последние мозги отбил? —ему сложно держать свои эмоции под контролем. Ему сложно принять, что сегодня он начинает новую жизнь, что сегодня он становится не просто косвенным убийцей, продавая наркоту, шлюх, сегодня он убил людей своими руками. Сам. — У нас не было выбора. — Игорь старается его успокоить, но и сам не в силах с этим справиться. Его тоже понемногу начинает трясти, в голове укладывается вся картина случившегося. Он сам жмурится так сильно, что перед глазами появляются круги. Игорь так сильно сжимает плечи сутенера, что тот болезненно ойкает, но ослабить хватку не просит. Стас тоже клешнями цепляется за Игоря, сдавливает его ребра так сильно, что в причинах смерти у Игоря было бы написано: умер от объятий, которые сломали 5 и 6 ребро, которые в свою очередь пронзили его сердце насквозь. «Ты бы умер от любви», — думает Стас, пряча лицо где-то на груди у Игоря. Игорь же боится сам, как и Стас. Боится так, что готов умереть вместе с этими людьми от панической атаки. Тут его планы и планы Стаса расходятся. В ушах у них все ещё стоят звуки стрельбы. В воздухе больше не несет порохом. Здесь теперь воняет железом и потом. Всего в полушаге от них лежат тела двух огромных охранников, где-то правее от Стаса бездыханным валяется их некогда лучший друг, а у лестницы наверх жирный и лысый мужик. Наверху наверняка кричит и бьётся женщина, прося сохранить жизнь хотя бы ребенку. Стас сталкивается с нравственной проблемой. Он никогда не был особо совестливым, но теперь его жизнь обрела четкую грань. Ее он больше никогда не переступит. Его руки обвиваются вокруг шеи Босса. Его губы находят губы Лаврова. Он все ещё дрожит, но шепчет тихо, щекоча дыханием: — Ты прав. Прав. У нас не было выбора.       Поцелуй со вкусом чужой крови. Стаса ещё никогда не тошнило от поцелуев с Игорем. Он никогда ещё с таким отчаянием в него не вжимался. Стас никогда раньше не забирал паники у другого человека. Игорь никогда не делился своими безмолвными криками. Но сегодня они спасаются, цепляясь друг за друга как за спасательный круг. Они углубляют поцелуй. Стас тянет Игоря на себя. Они снова растягиваются на грязном кровавом полу, прячутся в объятиях друг друга, трясясь и боясь сделать лишних движений одновременно. — Все будет хорошо, — в какой-то момент заявляет Игорь, вжимая в себя Стаса, проводит большим пальцем по чистому кусочку кожи на щеке, а потом утыкается лбом в его висок и тихо просит: — Ты только мне помоги, — шепчет он, — я ничего не смогу без тебя. Стас рвано и загнано дышит, а потом вторит Игорю:— Я всегда с тобой. Мы заодно. Игорь кивает. Ему это и нужно. Он больше никуда не денется из этого болота. — Съебаться из этого дерьма нам не выйдет, ты понимаешь? Это больше не ради забавы и легких, Стас. — Знаю. Я сказал же, что раз уж заваривали кашу вдвоём, то и расхлёбывать вместе будем.       Игорь глубоко вздыхает. Им осталось лишь переть вперёд, до победного. И пусть сегодня они дали слабину, но такого больше не произойдёт. Они научатся противостоять этой хуйне. Они поднимутся. Игорь это гарантирует. Он снова крепко сжимает Пимпа в своих объятиях, словно на прощание. А затем рывком поднимается, слегка скользя по мокрому полу. Стас встаёт следом. Босс чувствует, что готов идти по головам с этого дня, лишь бы острое плечо Стаса продолжало прижиматься к его. Сутенёр думает, что в следующий раз, он не взвалит всю тяжесть решений на одного Игоря. Он поможет ему при любом раскладе. Ведь они заодно.       Где-то наверху у деревянной, плотно запертой двери в истерике бьется женщина, прижимая к груди маленькую девочку. Она шепчет молитвы, затыкает уши дочери, в ее голове до сих пор слышны звуки стрельбы, а от треска двери под натиском парней, она и вовсе с ума сходит. Взвизгивая, подлетает с кровати, резво подстегивает сделать тоже самое и девочку, закрывает ее спиной.       Стас столкнулся с нравственной проблемой. Пистолет в его руке дрожит. Точнее, это его рука дрожит, выявляя и передавая всю неуверенность. Балаклава высохла и от этого стала мерзкой в квадрате. Словно ее в крахмал опустили. Он боится выдать свой страх, он смотрит в глаза полные слез, выглядывающие из-за спины и опускает оружие. — Сука, — шипит он не в силах поднять его вновь. Он отходит от двери, указывая рукой на лестницу. И пока они спускаются, Стас понимает что третья сверху и последняя сильно скрипят, а рык Босса больше не вызывает смеха. Стеклянные глаза Конченкова встречаются с холодными глазами Игоря. Он бросает даме какой-то рюкзак, а затем сажает в машину. — Думаешь, мы правильно сделали, что отпустили? — Стас подходит медленно и тихо, также тихо хрипит откуда-то сзади. — Я не знаю, — отвечает Игорь, переплетая их пальцы, — а у него, — спустя несколько минут молчания вдруг говорит Лавров, — чертовски красивый закат. Стас соглашается, стягивает уже ненужную балаклаву, Игорь все равно их спалил, и устремляет взор на садящееся солнце. Сегодня они выжили, а это уже повод расслабиться и насладиться видом на уходящий день.