Умейте прощать

Melanie Martinez–Training Wheels Она решилась в последний момент, ей ели удалось ухватить более-менее приличное место в вагоне. Поезд — решила она. Конечно, проще добираться самолетом или даже автостопом, но весной и так все происходит слишком быстро. Боясь опоздать на свой поезд, она закинула в сумку пару футболок кислотных цветов, зубную щетку, пару фотокарточек, документы, несколько крупных купюр и папку нот, обула свои старые кеды, которые уже невозможно было отмыть, даже зубной пастой, надела юбку в пол с посеревшим от дорожной пыли подолом и топ с детским принтом. Она выглядела нелепо. Такой себе опрятный фрик. По крайней мере, так казалось людям, которые замечали только яркие акценты ее внешности. Чаще всего все оборачивались, заметив павлина, что тянулся от разреза ее левого глаза и распускал свой нататуированный хвост на ключицах, или, зацепившись глазом за ее короткие, нереально белые волосы, которые слепили, как снег на солнце. Она сидела в автобусе, положив футляр с инструментом себе на колени, и не замечала, что в ее левом ухе — правый наушник: она прощалась с этим местом, этим городом. На секунду ее охватила тоска, когда она проезжала парк. Здесь был ее первый раз. В апреле было холодно, но свет фонарей разбавлял этот мрачный, вязкий, липкий сироп прозрачной каплей романтики. Тогда люди почти не кидали ей денег. Она резко отрезвела от синдрома выпускника. Грустить — это нормально, — подумала она, — все же, я сюда не вернусь. По крыше застучал дождь. Ее сосед приготовил дешевый рыночный зонт, который когда-то был черным. Первым делом, выйдя из автобуса, она закурила. Ее сигареты были жесткими, мужскими. Никто из ее знакомых такого не признавал, а она любила виски и свой низкий, хриплый голос. Я не певица, чтобы беречь легкие — с сарказмом подумала она. Докуривая пятую сигарету на пироне, она не торопилась, даже заметив, что поезд уже отправляется. Выбросив окурок в урну, она запрыгнула на ступень, ухватившись за руку проводницы, в мужских туфлях. — Вы в порядке? — Да. — Можно ваш билет? Ее соседом в боковом плацкарте оказался пожилой мужчина. Это было понятно не столько по его лицу и морщинам, сколько по фетровой, черной шляпе. Он чистил апельсины. Еще немного посмотрев на своего спутника, она поставила сумку и футляр с альтом под сиденье и забралась на него с ногами. Она абстрагировалась от шумных людей в вагоне, от духоты и запаха цитрусовых, слушая громкий стук колес, что отдавался вибрацией. Она еще раз похвалила себя за то, что предпочла поезд всему остальному. Ее глаза быстро перемещались вслед за пролетающими пейзажами. За пределами города все сливалось в зеленую ленту шума. — Вы любите апельсины? Она с неохотой оторвала взгляд от окна. Глаза слезились: она долго не моргала. — У меня аллергия. Услышав равнодушный ответ, мужчина кивнул и продолжил очищать цитрусовые. — Зачем вы их чистите, если не едите? Нож перестал снимать яркую кожуру. — Мне приятен сам процесс чистки. Может, все-таки, хотите один?.. Она покачала головой. Они снова погрузились в молчание, только теперь она наблюдала за стариком. Дочистив последний апельсин, он убрал всю кожуру со столика. Его пальцы были липкими и оранжевыми. Мужчина достал потрепанный блокнот из внутреннего кармана пиджака и начал что-то записывать, размазывая по странице сок. У него был острый, угловатый почерк. — Вы писатель? Она раньше никогда не заговаривала ни с кем первая. — Поэт. — И о чем ваши стихи? В ее голос снова закралось равнодушие. — Я и сам не знаю…. Этот — об апельсинах и смерти. — Вы футурист? Старик рассмеялся, но не ответил. Она привыкла к фрикам. Даже такого возраста. — Как вас зовут? Перед этим вопросом очень долго висела занятая тишина двух погруженных в мысли людей. — Неважно. Тем более, через час я выхожу. — Сходите в Амстердаме? Удивленно спросил мужчина. Она кивнула. Ее ноги затекли, и она опустила их на пол. — А вы? Ее удивляла собственная вежливость. В этом старике, будто жила загадка. Она не любила загадки. — Больше всего я хотел бы сойти в том же городе, что и вы, но, увы, меня там не ждут…. Вы к родным? Ее тоже никто там не ждал. — Нет, я просто туда еду. — В пустой город? — В смысле — пустой? — А разве этот город заполнен чем-то для вас? Она задумалась. Разве это было важно? Ей просто хотелось исчезнуть из своей прежней жизни, забыв все. — Ожиданиями. Тихо ответила она. — Думаю, мы уже достаточно знакомы, и я могу попросить вас об одолжении, не так ли? Она усмехнулась. Этот старик был необычным: от него пахло апельсинами, а она очень давно не ела их. — Я помогу. *** В Амстердаме шел ливень, но ее защищал оранжевый зонт, который она купила, как только сошла с поезда. Лучше не бывать в городах, в которых мечтаешь оказаться, — подумала она, — чтобы не обмануться. Все велосипеды оказались ржавыми и разломанными, а зонт постоянно срывало ветром. Она быстро нашла нужный дом, но, на всякий случай, еще раз сверилась с адресом, который дал ей человек в фетровой шляпе. Найдя вырванный из блокнота листок, она постучала в дверь. Очень хотелось взглянуть на стих, но она обещала этого не делать. А обещания, данные незнакомцам в поезде, нарушать очень грубо. Рыжая девушка в мужской рубашке и шортах, что открыла дверь, поздоровалась с ней на фламандском. — Добрый день, меня просили передать вам эту записку. — От кого? Рыжая девушка недоверчиво приняла сложенный пополам листок. — Сказали, вы сами поймете. Она спустилась с лестницы, открывая бесполезный зонт, оставив девушку в рубашке наедине с письмом. Она подумала, что тайна этого послания станет красивой историей, которую она сможет рассказывать друзьям, много лет спустя, но не детям. У нее их не будет. — Постойте! Мефрау, постойте! Рыжая перехватила ее уже в конце квартала, где пару парней играли на немецких аккордеонах. — Откуда это у вас? В голосе промокшей голландки была отдышка и удивление, какое бывает, когда неожиданно сталкиваешься со старинным знакомым, с которыми плохо расстался. — Мой спутник просил передать это письмо. Снова равнодушно ответила она. — Вы… вы знаете, о чем тут? — Об апельсинах и смерти. Она пожала плечами. Рыжая в грубой рубашке потупила взгляд. — Как невежливо с моей стороны, мефрау. Меня зовут Стерр, прошу, пройдите в дом. — На самом деле, я спешу… — Погода ужасная, а вы, наверное, устали, мефрау. Чашка горячего шоколада. Стерр перехватила ее тонкое запястье и повела в сторону своего дома. В квартире пахло корицей и пылью. В прихожей стояла подставка для зонтов. Она решила, что это самая ненужная вещь в Амстердаме, ставя в нее свой зонт. Стерр действительно принесла горячий шоколад, усадив гостью за барный стул в светлой кухне. — Вы, конечно, не должны всего этого слушать, но я не могу этого рассказать никому. Она снова почувствовала себя, как в поезде. Только там ты можешь брать на себя обязательства, которые обременяют за стенами вагонов. — Вы знаете моего свекра? — Я даже имени его не знаю. — А что вы о нем знаете? — Что он поэт. И еще он чистил апельсины. — Зеф — отец моего мужа — Гастаафа. Она подумала, что могла обойтись и без имен. — Отец? Он сказал, что его не ждут в Амстердаме. — Дааа… Она заметила, что Стерр почему-то стало стыдно. Она не спрашивала, только ждала, грея руки об щербатую чашку. — Понимаете, мой муж… — Гастааф. — Да, он хороший человек, но очень принципиальный. — Упертый. — Зеф и Гастааф перестали общаться, когда родилась Хенни. — Стерр кивнула на фоторамку на стене с блеснувшей в зрачках гордостью. На фото была темноволосая маленькая девочка с широким ртом и глазами, как у Зефа. — Почему? — Я не знаю. Муж всегда говорил, что его отец поступил ужасно. Но я никогда не могла выпытать большего. — Почему вы сами не связались с Зефом? Стерр пожала плечами, заломив запястья. — Мой свекор — известный поэт. И мне всегда казалось, что если бы он хотел, то нашел бы нас. Но, я читала его стихи дочери и понимала, что этого никогда не будет. — Почему? — Потому что в них всегда боль. Боль от запрета. Она ничего не понимала, но согласно кивнула. — Я думаю, мой муж запретил Зефу с нами общаться. А этот стих, что принесли вы… — Я не знаю текста. — Зеф умирает. Она замолчала. — Вы, наверное, должны рассказать об этом мужу. — Я думаю, вы правы, мефрау… как вас зовут? — Извините, мне пора. Она подобрала сумку и альт, оставив зонт в доме Стерр. Лучше куплю дождевик — подумала она. *** twenty one pilots–Goner Через три месяца в одном из кафе французкого квартала, где теперь находился ее дом, она завтракала круассаном из дешевого, покупного слоеного теста, запивая его вишневым соком. Ей нравился вкус. Она прочитала в газете некролог известного голландского поэта — Зефа Ван Фоха, который был похоронен в Амстердаме. Расплатившись за завтрак и купив на рынке пакет апельсинов, она решила, что не будет сегодня выступать, по крайней мере, не днем. Она отправилась на кладбище. Она оставила бумажный пакет с цитрусовыми и газету возле надгробья. Отчаянно пытаясь понять, зачем она пришла, она смотрела на даты на мраморной плите. Долго. Не всем дано прожить столько, — с грустью и завистливой обидой подумала она. Она заметила Стерр и маленькую девочку, они подходили к надгробью. Она уже забыла, как звали ребенка. — Здравствуйте, мефрау. — Добрый вечер, Стерр. Ей стало неловко, хотелось скорее уйти. Ей казалось, что она влезает в чужую историю. — А вот Гастааф разбит, он отказался прийти. Она молчала. То, что пришло ей в голову, казалось слишком жестоким. Ребенок был спокойным и молчаливым. Наверное, это все атмосфера умиротворения и печали. — Вашему мужу стоило убиваться, когда он узнал о болезни отца. А вам стоило помирить их. Она встретила укоризненный взгляд рыжей девушки и развернулась, чтобы уйти. Ей стало очень хорошо. Какими бы ужасными не были потери, всегда нужно знать, что сделал ты для этого человека. Теперь она понимала это лучше. История этой семью нужна была ей, чтобы понять, что всегда может быть хуже, что ее дочь и муж, могли не знать любви, и что она ничем не могла помочь им той ночью. А еще нужно время, чтобы отпустить все привязанные к тебе жизни. Вечер сегодня был теплый, небо и вода в каналах были оранжевого цвета. Она шла по мостовой, сменив кеды на шпильку. В руках был неизменный футляр. Ее броский павлин был скрыт под перламутровым шарфом. Она достала свой старый альт и начала играть. Сегодня на ее улице собралось много людей.