ещё раз

Мару застывает перед металлической дверью, буравя её тяжёлым взглядом. Маленький Такеру безмятежно спит у неё на руках, не внимая всем тяготам мира. Девушка аккуратно прижимает дрожащий от сумеречного холода палец к дверному звонку и усмиряет беспокойное дыхание. Мама открывает почти сразу. Такая же, как и пять лет назад, в тот самый вечер, когда пятнадцатилетняя Ойкава, собрав вещи, упорхнула из дома. — Нагулялась? — спрашивает женщина, пропуская дочь в тёплый коридор. — Да, — отвечает Мару, не поднимая головы. Просто так получилось. Ойкаве не хочется оправдываться и говорить, что она не права. Нет, она не жалеет ни капли: ни о том, что рано ушла, ни о том, что почти не общалась с семьёй, ни о своём неудачном романе, ни о беременности и рождении Такеру. — Ну, — мама расстилает мягкий футон в гостиной и провожает дочь до подготовленной детской кроватки, на которой раньше спал Тоору. — Располагайся. Мару душит слёзы у неё в груди и беззвучно всхлипывает. - Тоору за четыре года из мальчика с писклявым голосом и тощими руками превращается в высокого юношу, напоминающего ангела, сошедшего с небес. В первые три секунды общения. Он смотрит на Мару затравленным взглядом и говорит: — С возвращением. Она отвечает: — Спасибо. И они оба совсем не рады. Мару помнит, каким был её брат — маленьким, восторженным и открытым. Теперь же он настороженно смотрит на неё — изучает. Они не были близки в детстве: Ойкава интересовалась учёбой, а не семьёй, а после и вовсе сорвалась с цепи и из дома. Поэтому Тоору для девушки оставался таким же неизученным, как далёкий космос. И парень выглядит не то чтобы озадаченным — скорее выдохшимся, измученным и недоверчивым. Ни искрящегося счастья, ни былой улыбки, от которой юное лицо казалось почти освещённым священными небесами. Приблизившись к малышу и склонившись над старой кроваткой — Мару помнит, как на стене, рядом с которой та стояла, мать оставляла рубцы по мере их с братом взросления, — Тоору начинает казаться чуть более счастливым. — Такеру, значит? — Да, — сестра чуть улыбается, наблюдая, как Ойкава аккуратным движением гладит голову племянника. — Благородный. — Думаю, ему подходит, — уголки губ чуть дрожат. — Сама выбирала? — Да, — на автомате отвечает она. — Нет. То есть… не совсем. И вдруг Мару ловит себя на том, что глупо — совсем по-ребячески — краснеет. Она отводит взгляд, цепляясь им за штору и кремовые стены. — Понятно, — Тоору не давит. Вернее, не хочет давить, наверное. Он, ещё немного постояв рядом с мягкой кроваткой, уходит из комнаты. Стоит, может быть, что-то сказать, да только у Ойкавы будто язык прилип к сухому нёбу. Она лишь трёт виски, понимая, как же устала. - — С каких это пор ты тусуешься с первогодками? — спрашивает Мару, когда братец возвращается домой, проводив друга. Она не возмущается и не предъявляет претензии — чистое любопытство, видит бог, ведь Тоору всегда предпочитал общество сверстников, игнорируя практически всех, кто оказывался младше или же, наоборот, старше. Парень же, с которым Ойкава играл в приставку, казался немного щуплым и едва дотягивал до плеча товарища. — С каких это пор ты интересуешься моей жизнью? — голос Тоору даже не дрожит. Это не является оскорблением ни для кого из них — просто факт, который должен ранить, но почему-то не может. - Широ пишет: «Как дела?» Ойкава откладывает в сторону давно наскучившую домашнюю работу по алгебре и, пробежав мутным взглядом по буквам, отвечает: «Нормально. А твои?» Не то чтобы ему нравятся пустые разговоры, но они помогают отвлечься от тошнотворных формул. Тоору вертит телефон в руках, покорно ожидая оповещения. «У меня всё хорошо! — юноша почти слышит жизнерадостный голос знакомого. — Прошёл миссию в доте. А ты чем занят?» Сказать правду или придумать что-нибудь впечатляющее? Например, «спасаю мир от инопланетян»? «Граблю банк»? «Танцую на заднем дворе в одних шортах, притворяясь самым счастливым человеком на планете?» Ойкава пишет: «Делаю домашку». Широ отвечает: «Понятно». И больше ничего не присылает. Тоору проводит ладонями по худому лицу, к которому постепенно возвращается жизнь. Он почти чувствует свои холодные ладони и слышит запах опалой листвы за окном. А может, школьнику это только кажется под наплывом очередного приступа грёз. — Эй, — Мару даже не стучится. — Будешь какао? Ойкава делает вид, что ему интересны отвратительные формулы: — Ненавижу какао. На самом деле обожает. На самом деле кладёт на ложку больше положенного и долго-долго размешивает, но всё равно в итоге встречается губами с шоколадными комочками. На самом деле… да много чего на самом деле. Мару не закрывает за собой дверь, но у Тоору нет никакого желания подниматься. - Широ пытается походить на какого-то героя из файнал фэнтези: тёмная челка лезет в лицо, синие-синие глаза кажутся чем-то загадочным и внеземным, а сам донельзя выбелен бессонными ночами, проведёнными за играми. — Зачем ты носишь линзы? — Ойкава знает, что под ними скрываются светло-карие зрачки. — У тебя ведь хорошее зрение. Первогодка улыбается — не скажешь ведь, что это одна из возможностей спрятаться, скрыть себя от этой реальности и просто сбежать, — но так ничего и не говорит. Тоору оживляется: — Я вот ношу прозрачные, — он почти нависает над товарищем и оттягивает веко, — видишь? — Вижу-вижу, — Широ невольно сглатывает от неловкости, а после смеётся, когда видит радостную улыбку Ойкавы. Такую широкую, будто её нарисовал неумелый художник, игнорирующий все принципы анатомии. Тоору пытается походить на беззаботного дурачка, но для этого ему не приходится прятаться за ненужными линзами или чёлкой. У него получается играть без маски. И как это ни странно, но Ойкаве правда верят — то ли талант это, то ли навык. Воистину королевский шлейф вранья умудряется дотянуться до недосягаемых высот. - Мару быстро оправляется. Ей казалось на первых порах, что после болезненного расставания она не сможет взглянуть на Такеру и полюбить его всей необъятной материнской любовью, но уже через неделю она кажется себе абсолютно здоровой. Тревожные мысли о том, что это именно Ойкава виновата во всех бедах человечества, больше не беспокоят девушку. Она просыпается в один прекрасный вторник и понимает, что жизнь продолжается. И, возможно, даже налаживается. Тоору смотрит на мигающее оповещение: «Я кое-что нашел для тебя». На экране старенького ноутбука появляется фото обложки одной из игр, о которой Ойкава мечтал раньше, когда был маленьким, и покупку которой не мог себе позволить. Лучше бы Ива-чан оказался подарком, на самом-то деле… И Мару смотрит на собственное отражение: мешки под глазами, уставшие, блеклые глаза и кожа, напоминающая тонкую бумагу для запекания. Не налаживается. Ни черта не в порядке. Это, наверное, проклятие семьи Ойкава — любить до безумия и сгорать, как спички. - Тоору кликает: «Начать игру». Перед глазами возникает огромный город из картона. Мару говорит: — Подвинься. И садится рядом с братом. Она аккуратно перебирает его волосы и думает, как бы завести беседу. Ойкава поразительно сосредоточен: поджаты губы, сфокусирован взгляд. Сестра спрашивает: — Как дела? — Хорошо. А у тебя? — не отвлекаясь от событий на экране. — Тоже. Как день? — герой блуждает по пустым улицам. — Отлично. Я занят, Мару. Она замолкает и закрывает глаза. Так мерзко чувствовать себя одиноко по возвращении домой. Девушка обнимает мягкую подушку и надеется, что сможет уснуть. Клац. Герой натыкается на высокую стену в паутине огромного города. Клац. Клац. Герой расстроен. Герой берёт автомат и стреляет в воздух. «Вы не можете убить самого себя», — яркая надпись на экране будто бы бросает вызов. Клац. Клац. Клац. Мару слышит, как гудит ноутбук и как её брат почти беззвучно всхлипывает. Клац. «Широ, спасибо за игру». - — Ну как? — парень подпирает голову руками, расслабленным взглядом — линзы всё ещё на нём — бегло скользя по лицу собеседника. Ойкава честно отвечает, что даже и не думал о том, что всё-таки однажды сможет окунуться в мечту своего детства. Но, как и у любых других работ — особенно у самых ранних, — у этой игры есть пара недостатков. О главном из них рассказать, правда, не получается — Тоору хмурится и делает глубокий вдох. — Что, всё-таки не понравилось? — голос у первогодки такой же спокойный, как и его поза, как и светлое лицо. Однако озадаченность и желание сделать приятное новому другу всё-таки явно ощущаются, несмотря на все попытки скрыть их. - На экране высвечивается: «Живчик23». Мару открывает последнее сохранение в игре. Герой оказывается на проезжей части. Огромная фура пролетает сквозь тонкую пиксельную фигуру и — ничего. Нескончаемый поток машин продолжает нестись на пятой космической сквозь обессиленное тело персонажа. «Живчик18». Текстуры исчезают, мир кажется величественным белым листом, который портит лишь одна-единственная фигура. И как ни странно, игра не вылетает. «Живчик10». Падение с высоты в огромное пиксельное море. Мару слышит отчаянный крик чаек. «Живчик7». Персонаж в полной канализационной яме. «Живчик4». Объятья огня съедают крышу дома, но не кожу на руках. «Живчик1». Пустой взгляд в каменную стену. Мару видит своё бледное отражение в тёмном экране. — Ты брала мой ноутбук? — Тоору смотрит на сестру исподлобья. Вялые лучи заходящего солнца пробиваются сквозь горизонтальные жалюзи и расползаются по кухне кривыми полосами. Мару застывает на месте: нож зависает над зеленью, распластавшейся на потрепанной разделочной доске; на плите мирно булькает бульон. — Мне нужен был рецепт. Сам бы готовил ужин, раз такой умный, — тонкие плечи вновь расслабляются. Она продолжает: — Ставь пароль на то, чем не хочешь ни с кем делиться. И Ойкава никогда, никогда в жизни не заговорит о том, что видела. Это не прикол, не обычная детская жестокость — её брат далеко не ребёнок, к слову. И взгляд Тоору — прямое этому подтверждение. — Раньше у меня не было такой необходимости, — огрызается парень и возвращается в свою комнату. Мару возвращается к готовке и думает, что нужно спрятать все ножи. Не сейчас, конечно, но позже — обязательно. - Тоору запирает дверь в комнату, когда в неё входит Широ. Он достаёт из чехла гитару и, не медля, садится на заправленную кровать: — Привет. Ойкава чуть улыбается, включая ночник — на город медленно опускаются лиловые сумерки: — Привет. Школьник что-то настраивает, и Тоору по-турецки садится рядом с ним, заинтересованно наблюдая за уверенными движениями чуть загорелых пальцев. — Как дела? — спрашивает Широ, смущённо — отчего-то — улыбаясь. — Лучше всех, — Ойкава терпеливо ждёт, когда его друг закончит настраивать гитару. — А у тебя? — Просто отлично, — геймер перебирает пару струн. — Что делаешь? — Предвкушаю лучший концерт в своей жизни, — Тоору не может удержать улыбки. — А ты? — Пытаюсь не умереть от смущения. Напоследок он сдёргивает одновременно первую и шестую струну — они звучат в унисон — и смотрит на Ойкаву затуманенным взглядом. Словно луна в каплях воды, сиреневый свет отражается в чуть влажных кофейных лужицах. Широ кашляет в кулак. Щёки багровые, кисти слегка дрожат и чуть ли не синеют. Но вся неуверенность — весь страх? — мигом исчезает, стоит только прозвучать первому аккорду. Пальцы левой руки уверенно составляют различные комбинации — парень даже не смотрит на гриф инструмента, — чуть напрягаются во время большого баррэ. В правой же ладони крепко сжат медиатор, и кажется почему-то, что невидимые объятья гармонии оплетают гитару. И когда Широ начинает петь, то Тоору попросту зависает. Песня узнаётся буквально с первой строки — в прошлом году её крутили на всех музыкальных каналах. Голос гитариста кажется чем-то уникальным, неземным; сливаясь с появляющейся из резонаторного отверстия мелодией, он постепенно начинает пускать корни в сердце Ойкавы, который, наверное, в принципе и не против. Хриплое «о, детка, детка» разливается странным теплом внизу живота, царапает нёбо и взрывает мозг одновременно. Тоору пытается спрятаться, раствориться в этом ощущении, но ничего не выходит — сознание, как назло, издеваясь, подсовывает ассоциирующиеся с текстом, практически поблёкшие картинки из прошлой жизни. «Я должен признаться, что одиночество Убивает меня. Разве ты не знаешь, что я всё ещё верю, Что ты будешь рядом И дашь мне знак? Детка, порази меня ещё раз!» Собраться окончательно получается лишь на последних аккордах, хотя далёкий, почти забытый образ продолжает маячить где-то в глубинах мыслей. — Это было изумительно, — выговаривает Тоору, пытаясь спрятать взгляд в сухих волосах Широ, и тихо напевает следом: — Когда я не с тобой, то схожу с ума. — У тебя красивый голос, — гитарист осторожно кладёт свою почти дрожащую ладонь поверх тёплой руки Ойкавы и обжигается. Кожу печёт, но он не прерывает прикосновение ни на секунду. — Неправда! — выпускник только чуть улыбается, всё ещё не оставленный песней. — Чак Паланик писал, что никто из нас не отличается красотой и уникальностью снежинки, но он явно не знал тебя. — Смешно, — Тоору наклоняется к другу. Он пожалеет. Непременно. Рот у Широ горячий и сухой. Музыкант тут же обхватывает нижнюю губу Ойкавы своей и тянет податливое тело на себя. От них пахнет шампунями и чипсами, которыми они друг друга угощали по дороге домой. Мару стучится в дверь — наконец-то приобрела такую привычку! И Тоору отскакивает, как ужаленный. Взгляд у него расфокусированный и почти злой. Его друг только давит смешок в горячей ладони. Она пахнет Ойкавой. - На выходных мама отправляет их в торговый центр. Мару составляет список покупок, не слушая ворчания Тоору. В автобусе холодно и тесно, девушка чуть ли не обмораживает руки, держась за металлический поручень. Брат, сняв перчатки с обеих ладоней, суёт их чуть ли не под нос: — Не мёрзни, дурочка. — Сам дурак, — она только хмурится. — Где понабрался таких слов? У Широ, да? Ойкава натягивает чёрную шапку, заправляя под ткань каштановую чёлку: — Не у него. — А у кого? — Мару забавится, ощупывая своё румяное лицо. — У Ива-чана? Гудок автобуса. Бесконечный поток пронизывает тонкое, почти невидимое пиксельное тело. Тоору вздрагивает: — Я не маленький мальчик, чтобы хватать у кого-то слова. Старшая Ойкава хочет извиниться или проглотить язык, да только просить прощения не за что. — Всё нормально? — выдавливает она из себя, когда в запотевших стёклах показывается здание торгового центра. — Отстань. Тоору прячет руки в карманы бежевого пальто и чуть ли не поскальзывается на сухом асфальте. Мару берёт его под руку, не понимая, как можно быть таким неуклюжим. Они делают пару шагов вперёд, и до неё добегает запоздалое осознание: брата просто-напросто не держат ноги. — Как дела в школе? — хмурится. — Нормально. — Что проходили на этой неделе? — она старается добродушно улыбаться. У Тоору бегает взгляд от хмурого неба к мусорным бакам и обратно. — Ничего, — он не пытается вырваться. — А в каком классе Ива-чан? — Мару пробует нащупать дно. — Заткнись, — морщится в ответ парень. — Откуда я знаю? Они доходят до застеклённых дверей, и дыхание Ойкавы приходит в норму. Он смотрит на яркие плакаты с ничего не значащими надписями и говорит, что нужно купить банку ананасов. На них большая скидка. Мару притворяется, что не видит, как дрожат его губы после панической атаки. Парень вновь пытается казаться расчётливым и спокойным: мерно сравнивает цены и состав, сроки изготовления и пригодности товаров, а после, уже оплачивая, протягивает дисконтную карту кассирше. Продукты аккуратно погружаются в бумажные пакеты. — Давай устроим праздник, Тоору-чан? — Мару пытается найти обходные пути, но Ойкава лишь равнодушно пожимает плечами. И как это ни странно, выходя из продовольственного отдела, они встречаются с Широ — случайности не бывают случайными, наверное. Рядом с первогодкой шагает статная, но далеко не молодая женщина — вероятно, мать парня. Ойкава помнит: друг рассказывал, что он второй и весьма запоздалый ребёнок в семье. От неё Широ достались круглая форма лица и чётко очерченные губы. — Здравствуйте, — Тоору почтительно кланяется, не отрывая, однако, взгляда от геймера. Широ по-быстрому представляет друг другу неполное семейство (частью которого, если признаться, он почему-то отчаянно хотел стать) и собственную мать, не особо вдаваясь в подробности и детали. И уже буквально через минуту начинает отпрашиваться у родительницы, мягко настаивая на смене компании. — Ладно-ладно, иди, — женщина много жестикулирует и по-доброму закатывает глаза, а Тоору вдруг понимает, что схожих черт у них на самом-то деле куда больше, чем кажется сначала. Широ машет рукой напоследок и хватает друга за рукав. Мару проверяет список, когда Ойкава зачем-то лезет в один из бумажных пакетов. — Это тебе, — Тоору с глупой гордостью протягивает другу банку с ананасами. Глаза парня сверкают горстью звёзд: — Спасибо. — Ты похож на ананас, — бодро говорит выпускник. — Чем же? — давит смешок Широ, пытаясь не краснеть. Выходит чертовски плохо. — Ну, не знаю, — пожимание плеч на механическом уровне. Пиксельное тело дёргается в агонии. — Всем. — Брось, — встревает Мару. — Он больше похож на персик или на клубнику. — Фу, — Тоору показывает язык и скользит им по нижней губе. Широ невольно прослеживает нехитрый маршрут. — Не люблю клубнику. — Не знаю, — девушка заправляет прядь за ухо, начиная шагать к нужному магазину. — Мама рассказывала, как ты в детстве уминал её вместе с Ива-чаном. — Ива-чаном? — музыкант заинтересованно смотрит на Ойкаву. — Это случайно не Иваизуми Хаджиме? — Да, он самый, — молодая мама кивает. — Ты разве ничего не знаешь о нём? Как будто она сама знает больше положенного. У Тоору не дёргается ни одна мышца на лице. — Это мой друг, — пожимает плечами снова. — Он уехал в Америку. Пойдёмте. Мару думала, что когда она узнает, что же приключилось с незабвенным Ива-чаном, то полная картина действительности отпечатается на сетчатке глаза сама по себе. Но сейчас — в эту самую секунду — ничего не становится понятным. Ну да, Хаджиме уехал, а дальше-то что? Широ очень много болтает, и старшая Ойкава делает вид, что не замечает некрепко сплетённых ладоней и тайных коротких поцелуев за стеллажами. Тоору смущённо — так же, как его друг — улыбается. На прощание музыкант откланивается им двоим и желает хорошего вечера. В автобусе брат и сестра молчат, не зная, что сказать. - Тоору прихватками вынимает из духовки бисквитный корж, — выпечка издает непередаваемый аромат! — пытаясь помочь сестре хоть чем-то. А по завершении вновь возвращается к старому делу — забирает Такеру у его мамы и сажает себе на коленки. Мару вновь надевает фартук. — Ты не думал о том, чтобы позвать Широ? Ребёнок агукает и вертит в руках резинового пупса. — Думал, — Тоору шмыгает носом. — Ну и? — Вы ведь съедите его, — Ойкава серьёзен. Парень выпучивает глаза и уже через мгновение продолжает, начиная смеяться: — Он слишком сладенький. — Дурак ты, Тоору. — Где ты таких слов набралась, Мару-сан! - Широ пишет: «Привет». Ойкава ждал его сообщения около двух часов, поэтому отвечает незамедлительно: «Привет». «Как дела?» — тут же. Не один Тоору провёл целый день в ожидании. «Нормально. А у тебя?» — день изо дня. Привычка, заменившая воздух. «Тоже хорошо. Чем занимаешься?» — шмыгает носом, пытаясь протолкнуть в лёгкие воздух. «Ждал тебя. Теперь отвечаю тебе. Клёво, да?» — Ойкава чуть ли не хлопает себя по лбу. Забыл спросить, чем же занят Широ. «Не очень, — честно отвечает геймер. — Можно вопрос?» «Хоть два», — Тоору немного напрягается, но, походив по комнате, успокаивает дыхание и берёт телефон в руки. «Почему Иваизуми переехал?» Пиксели перед глазами расплываются. «Ойкава?» Игра не вылетает, если персонаж сделает себе больно. «Прости!» «Его отец получил хорошую работу в Америке, поэтому они быстро перебрались через океан. Вот и вся история :)». Тоору выпивает стакан холодной воды и долго смотрит на горизонтальные полоски реальности за окном. Время остановилось почти год назад. Времени больше нет. - На экране появляется довольное лицо Иваизуми. Он чуть изменился: проколол ухо, загорел и перестал носить отцовские рубашки, — ну, а в целом остался тем же дурачком, который любил Годзиллу и старый панк-рок. Ойкава включает камеру и видит, как Хаджиме улыбается, увидев друга. За спиной у него цветёт день, а у Тоору уже четыре утра. — Ива-чан, какая милая футболка! — выпускник тычет пальцем в экран. Касается пиксельного тела недоамериканца, оставляя лишь разводы на гладкой поверхности. — Ну, рассказывай, как дела? Иваизуми пару секунд глупо смотрит прямо в камеру, и Ойкаве кажется, что он пронзает взглядом его душу до самого основания. — Тебе бы понравилось у меня в городе, — кивает Хаджиме. — В школе грузят по-старому, зато можно ходить в свободной одежде. Да и у каждого ученика своё расписание. Очень удобно. — Это круто, — искренне восхищается Тоору. — Но как ты себя чувствуешь? — Отлично. Я уже полностью привык к английскому языку и американским шуткам. — Они глупее моих? — Примерно на одном уровне, — Иваизуми чешет щёку, и Ойкава замечает фенечку, которую подарил другу перед отъездом. Он опускает взгляд на клавиатуру, но тут же возвращается к экрану. Дрожащими пальцами проводит по смуглому запястью и ведёт вниз — к локтю. — А ты как? — Хорошо, — голос почти не подводит. — Ты завёл друзей? — Конечно! — Хаджиме заметно оживает. — Я подружился с двумя японцами из своего класса. Они очень смешные. — Круто. Вы уже ходили куда-нибудь гулять? Ну, как в Америке принято? Вечеринки, концерты и демонстрации? — Да, мы в эту субботу пойдём на концерт местной рок-группы. Надеюсь, что они будут хотя бы чуть-чуть попадать в ноты. Тоору касается пальцами пиксельного лица, самым краешком обводя линию скул и бровей. — Ты ешь? — вдруг спрашивает Иваизуми. — Не сейчас, а вообще. — Ем, — честно отвечает выпускник. — Недавно помогал Мару и маме печь бисквит. Мы устраивали что-то вроде праздника. — И как успехи? — если бы можно было зарыться ладонью в пиксельные тёмные волосы, то Ойкава бы непременно это сделал. — Он даже не подгорел! — Не верю! — они начинают смеяться синхронно, и кажется, что между ними нет расстояния в девятнадцать часов на самолёте. — Ива-чан! Ты жесток! — восклицает японец, едва ли не краснея. — Отнюдь! — Да! — Нет! — Да! — Тоору ёрзает на месте и почти роняет ноутбук на пол. Надо быть потише, ведь вся семья спит. — Но если честно, то да, ем. Я же не хочу себя угробить. — Смотри, — Хаджиме направляет два указательных пальца от глаз к экрану. — Я наблюдаю за тобой. И если ты мне врёшь, то я приеду и ударю тебя. И Ойкава был бы рад соврать. — Ага, ударишь, а потом уедешь обратно, — юноша хмурится, пряча дрожащие губы в тыльной стороне ладони. — Ну и ладно. А у тебя есть ещё друзья, кроме двух смешных японцев? — Да, есть одна девушка… вернее, подруга… ну, не то чтобы подруга, но… Иваизуми неловко краснеет, запинаясь и путаясь в словах. Какой же он дурачок! Слишком честный для этого мира. Или в Америке они все такие? Нет, конечно, нет. Всё дело в нём самом — самом невероятном парне на планете. — Вау-вау! Ива-чан влюбился? — губы почти не слушаются. — И какая же она? — Ну, умная. И весёлая. Очень интересная, — друг неловко отводит взгляд от камеры. — С ней я чувствую себя дома. Точнее, Америка уже стала моим домом. Тут очень хорошо и… ты мог бы как-нибудь приехать. Тоору опускает голову: — Она лучше меня? Вырывается само, хочется затолкать слова обратно в горло, но ничего не получается. Хаджиме молчит, смотря на взлохмаченную макушку друга. — Изв… — Нет. Ойкава поднимает взгляд на обеспокоенное пиксельное изображение. — Никто не сможет быть лучше тебя, — уточняет Иваизуми. — Никогда. Смех вырывается наружу и почти будит мирно спящего Такеру. Гаснут последние фонари, и за окном брезжит рассвет, медленно заползая в комнату. — Тише, — просит недоамериканец, шумя в наушниках. — Тише. На телефоне показывает «5:01». Остаётся поспать каких-то несчастных два часа, но Тоору не хочет отключаться. Он рассказывает про новый фильм, про последнюю серию «Блич», про котёнка, которого кто-то оставил в классе, про нового учителя японского, про Такеру. Про всё. — Когда ты приедешь, я тебе покажу новый музей, — Ойкава размахивает руками. — Он очень красивый. Тебе понравится! — Обязательно, — Хаджиме смотрит на дисплей телефона. — Извини, мне нужно идти. Я обещал встретиться с одноклассниками в библиотеке. — О, хорошо. Тогда… — Тоору чуть поджимает губы, — попытаемся созвониться на выходных? — Я постараюсь. Экран гаснет. Пиксельное лицо Иваизуми заменяется бездушной аватаркой. Японец не успел на прощание провести ладонью по щеке друга ещё раз. Он закрывает ноутбук и откладывает его в сторону. Нет смысла ложиться спать, но попробовать стоит. Не идти же в школу в полумёртвом состоянии. Ойкава накрывается с головой. Одеяло давит свинцом на голову. «Никто не сможет быть лучше тебя». Часы замирают на месте. «Никогда». Не хватает воздуха. «Никто не сможет быть лучше тебя». Девятнадцать часов на самолёте. «Никогда». Ива-чан всё ещё носит фенечку. «Никто не сможет быть лучше тебя». Хаджиме больше не вернётся в Мияги. «Никогда». Тоору плачет без единого звука, не смея даже дышать. - После ужина, когда Тоору уходит, у Мару всё-таки получается хотя бы немного, но разобраться в ситуации, случившейся с братом. — Мам, — она наклоняется над кроваткой, чтобы поднять Такеру. — Кто такой этот Иваизуми? У женщины чуть округляются глаза и приподнимаются брови, на лбу появляются складки. Чуть прикусывая нижнюю губу, она подносит ладонь ко рту, избегая взгляда дочери. Глава семейства опускается на стул с громким выдохом, и кажется, будто в этом доме напрягается буквально всё: начиная с милых комнатных цветов на подоконнике и заканчивая каплями воды, летящими вниз из старого крана. — Ты, наверное, знаешь, что они с Тоору дружили. Крепкая, нерушимая связь. Не разлей вода, всегда вместе: если хочешь найти одного, можешь искать другого — всё равно окажутся рядом. Тоору, — женщина замирает на секунду — взгляд покрывается глянцевой пеленой — и опускает руки вниз, на бедра. — Тоору души в нём не чаял. Да только вот чуть более полугода назад Хаджиме переехал в Америку вместе с семьей. Мару садится напротив. — И что дальше? — Дальше… Дальше Тоору пытался справиться. Как-то по-своему, конечно: называл Иваизуми предателем, писал ему гневные электронные письма, — всегда ведь легче, когда у чего-то есть причина. Но со временем всё становилось лишь хуже. Уже скоро Тоору начал винить во всём именно себя. «Ива-чан уехал, потому что я не был достаточно хорош», — женщина пытается говорить в манере сына, но голос её дрожит, а по щекам медленно ползут слёзы. — А ещё позже Ойкава начал путаться не только в теориях и догадках, но и во времени… Перестал есть и спать… Мальчику нужна была помощь извне… Больше месяца Тоору провёл в психдиспансере и вроде бы пришёл в себя, но, как видишь, любые упоминания о Хаджиме до сих пор коробят его. Мару думает о том, насколько она оказалась нетактичной и насколько брату было невыносимо выслушивать эти расспросы. И смотрит на мать, бледную и измученную, а мысль о семейном проклятии окончательно перестаёт казаться бредовой. - — Ива-чан, как концерт? — интересуется Ойкава, раскачиваясь на диване из стороны в сторону. Мягкое покрывало приятно шуршит под ним. — Понравилось? — Да, было весело, — Иваизуми хрустит пальцами. — Не представляешь, они даже попали в половину нот! — Неужели? — наигранно удивляется Тоору, стараясь как можно выше поднять тонкие брови. — Ни за что не поверю! — Я сделал пару фотографий, — Хаджиме стучит по клавишам. — Сейчас пришлю. Видишь парня с розовыми волосами? Это Макки. А другой парень вместе с ним — Матсун. — Ого! — японец всматривается в чуть размытые пиксели. — Здесь есть твоя девушка? — Нет, она из тех, кто целыми вечерами сидит за книгами. — А ты говорил, что она весёлая! Наглый лжец! — машет руками, едва не снося гору из подушек. — Голову с плеч! — О нет! — подыгрывает Иваизуми. — Как же я теперь буду ходить на концерты? Пощадите, Ойкава-сама! — Нет, Ива-чан, ты слишком много грешил! — игра не вылетит, если главный герой умрёт. Игра сойдёт с ума, если вы убьёте другого — самого важного — персонажа. — Тогда убей меня нежно, — Хаджиме, кажется, даже не смущается, а Тоору чувствует, как начинают полыхать пожаром уши. — Как не стыдно флиртовать при живой-то девушке, — выговаривает он, нервно смеясь. — Ну я же не некрофил, — пиксели пожимают плечами. Ойкава легко касается их. Если бы можно было обнимать сквозь тысячи километров, то он бы никогда не разрывал телесного контакта. — А ты? Иваизуми играет бровями, и смех всё сильнее давит на лёгкие, не давая дышать. — Не знаю, мой парень-то жив, — Тоору тоже пожимает плечами. Да, Ива-чану непременно нужно знать, что он не остановился, что он продолжил жить без друга, что всё в абсолютном порядке. — Оу, я жду эссе на три страницы о нём, — Хаджиме, кажется, не волнует. Хотя почему его должна беспокоить личная жизнь друга? — Ну, он первогодка. Играет на гитаре и классно поёт. И много сидит в онлайн-играх. Я не спрашивал в каких, но, может быть, вы столкнётесь на арене. — Он лучше меня? — спрашивает, будто издеваясь. Ойкава не отрывает взгляда от пиксельных глаз: — Намного. - Мару приземляется прямо рядом с братом, отбирая у него из рук ноутбук. Игра успевает сохраниться, когда главный герой находит животом огромный штык, выросший из земли по волшебству. — Думал, в какой университет хочешь поступить? — спрашивает она, жуя лук-порей. — Вот только ты не начинай, а, — ноет Тоору, драматично откидывая голову назад. — Задрали уже. — Цыц, братишка, — Ойкава захватывает его одной рукой, а другой ерошит послушные каштановые волосы. — Думал или нет? — Да, — выпускник вырывается из неожиданно крепких сестринских объятий. — Но так ничего и не смог решить. Мару быстро вбивает в адресную строку название сайта, который за два дня изучила от и до. Брат не особо заинтересованно заглядывает в раскрытый ноутбук. — Американский университет? — удивлённо читает Тоору. — Подожди… ты серьёзно? Я не потяну. — Ты же хочешь увидеть Ива-чана? — спрашивает молодая мама, смотря на брата. Тот в ту же секунду чуть дёргается: — Я бы отдал за это жизнь. — Мы с мамой подумали, и если ты хочешь, то можно попробовать. Я выйду на работу, когда Такеру будет достаточно большим для ясель, а ты сможешь устроиться куда-нибудь на подработку в Америке, — Мару вздыхает. — Хаджиме же пустит тебя к себе? — Он сам заберёт меня, — глаза Ойкавы загораются. — Правда, я не уверен. Слишком хорошо, чтобы быть реальностью. — Давай попробуем. — Да, давай. Игра не вылетит, даже если ты прострелишь висок, играя в русскую рулетку. - Тоору долго смотрит на плитку в ванной, прислонившись горячим виском к холодному бортику. Мир плывёт, бесконечным океаном разливаясь на руки. Слипшиеся ресницы больно бьют по векам. Ойкаву ведёт — он руками ощупывает своё лицо, не узнавая шершавой кожи. Широ пишет: «Привет». Не находится сил, чтобы ответить ему. Нет желания встать и хотя бы сделать попытку быть счастливым человеком или пережить разлуку. Широ пишет: «Как дела?» Почему пишет он, а не Ива-чан? Почему все волнуются, кроме Ива-чана? Почему Ива-чан может начать всё с чистого листа, а Ойкава не может просто продолжить писать без него? Хаджиме пишет: «Вышел новый выпуск „Капитана Америки“!» Тоору подскакивает: «И как???» - Космос на ладони — Тоору не понимает, как такое возможно и что же подобное чудо значит, но ему определённо это нравится: взгляд искрится, как водная гладь в «Звёздной ночи над Роной» — кажется бесконечным, несмотря на чёткие границы. В какой-то момент грунт начинает вибрировать — Вселенная шатается вместе с самим Ойкавой, — покрываться трещинами и уходить куда-то из-под ног. Толчок. «Земле… Землет-трясение», — парень заикается, как в детстве. Слово вылетает на выдохе, и грудь начинает рассыпаться. Ещё один. Рука сжимается в кулак — главное уберечь это чудо. И ещё. Герой проваливается в тёмную бездну, но так и не умирает. Игра продолжается. Ойкава раскрывает глаза в то же мгновение. Он в кровати, по комнате расползается блёклый свет от ночника, за стенкой вроде бы тихо. Сон. Это был лишь сон. Со светлой улицы доносятся мутные звуки, со временем становящиеся отчётливыми. Они похожи на звон от соприкосновения чего-то твёрдого со стеклянной поверхностью в сопровождении противного дребезжания. Всё ещё не придя в себя окончательно, Тоору, вынырнувший из объятий подаренного Ива-чаном пледа, такого же колючего, как память о бывшем — бывшем? — друге, подходит к окну. — Ойкава! Хватит нежиться во влажных снах, — тихо шипит тёмная бесформенная фигура, в свете уличных фонарей похожая на не совсем нормальное приведение. — Протри глазки, ты не в сказке! Хьюстон, у нас проблемы! Если постараться, то можно увидеть знакомую голову, торчащую из завернутого в пуховое одеяло туловища, с — аллилуйя! — заколотой назад безобразной челкой. — Ты что, больной? — Тоору открывает окно, пропуская незваного гостя внутрь. Первогодка скидывает одеяло на пол. На ногах домашние тапочки, руки сжимают ремешок от гитарного чехла. Пижамные штаны, обнажённый торс и тяжелая кожаная куртка с шипованными погонами и воротником поверх голого тела. Сплошное безобразие. — Не поверишь, но ещё нет! — радостно сообщает якобы панк и в шутку начинает кашлять. На циферблате электронных часов светится «02:48», но Тоору не хочет спать. Широ поёт — Ойкава подпевает — и подыгрывает на инструменте совсем тихо, чтобы никто кроме них этого не услышал. В качестве главной составляющей репертуара выступают песни Курта Кобейна. Когда кислотно-зелёная «2» сменяется на такую же яркую цифру «4», шатен забирает гитару из рук сидящего рядом и отставляет её в сторону. Когда Тоору чуть касается кончиками прохладных пальцев нежной кожи на тонкой шее, Широ начинает смеяться. Слишком громко. Слишком отстраненно. Слишком чуждо. Рука ползет выше, касается губ — лишний шум может разбудить маму и сестру. Но этого ведь никто не хочет, верно? Левая ладонь опускается на обнаженный торс гитариста, и Ойкава чувствует еле заметную дрожь. Широ сначала целует, а затем начинает облизывать и чуть покусывать аккуратные пальцы. Тоору хочется сравнить его с псом, но это не будет верным. В воздухе не пахнет любовью. Ойкава слегка отстраняется и просто ложится рядом, не произнося ни слова. Если бы он мог, то, наверное, непременно заскулил, зажимая на кончике языка самое болезненное имя на свете. Они даже, кажется, засыпают ненадолго, но дело близится к рассвету. Перед его уходом Тоору заставляет друга надеть нормальные вещи и обувь — Широ даже не сопротивляется. Парень выпрыгивает в окно и бежит домой наперевес с гитарой в руках, а забытая — или оставленная там специально? — агрессивная кожанка продолжает валяться возле кровати. Как хорошо, что сегодня воскресение, думается Ойкаве. - На следующее утро гитарист встречает его возле дома — в руках две творожные булочки, завёрнутые в цветастые салфетки. — Вау! Шикуем, — Ойкава принимает угощение и смеётся. Наиграно. Не по-настоящему. Ни единого звонка, ни единого сообщения за прошлый день. Герой даже не пытается казаться убитым. Широ спрашивает: — Я занесу тебе вещи после школы, хорошо? И у Тоору словно бы груз с плеч спадает. Первогодка снова несёт какую-то фанатскую чушь — шатен обычно слушает, и обычно это оказывается довольно интересным занятием, но сейчас он просто наслаждается привычной, восторженной монотонностью. Имитация счастья и постоянность — геймер ведь не сорвётся и не улетит в чёртову Америку, правда? Отросшие волосы собраны в маленький хвостик, глаза, естественные, без ярких линз, сверкают на солнце. — Я как-то знал одного человека, — начинает Широ, — который придерживался мнения, что тараканов в своей голове нужно кормить. Ну, так он и кормил. — И чем же? — Ойкава вновь вовлекается в разговор, когда они практически доходят до школы. — Прихожу я, значит, домой — мне тогда лет девять, наверное, было, — а он сидит: рука по локоть погрызена, во рту кусок собственной плоти. И смеётся, как умалишенный. — Парень пытается свести всё в шутку, но губы дрожат предательски. — Говорит: «Кушайте, мои маленькие!» — а я стою в дверях и не знаю, что делать. Мама приходит скоро, минут через десять, наверное, но я не помню этого. И как у бабушки оказываюсь — тоже не помню. — Мне… мне так жаль… — Тоору прикусывает язык. И хватает Широ за руку — это всё, что он сейчас может. - — Скажи, у тебя что-то случилось? — Широ подминает под себя колючий плед, смотря Ойкаве в глаза. — Что тебя тревожит? — Знаешь, — Ойкава чешет коленку и избегает прямого контакта со своим парнем. — У Ива-чана теперь куча друзей. Музыкант тянется к волосам выпускника и прислоняет каштановую голову к своим бёдрам. Тоору часто-часто дышит, но после успокаивается и слышит, как Такеру тихо агукает в соседней комнате. — У Ива-чана теперь другая жизнь, и мне трудно смириться, — голос спокойный, умиротворённый. Но оставленный Ойкава чувствует, как погибает внутри. — У него новые друзья и девушка. Он так легко справился с разлукой, а я — нет. — Ты думаешь о нём? — вопрос возникает сам собой. — Каждую минуту. Широ целует его мягкие, чуть влажные губы. — Я сейчас вернусь, — Тоору пулей выскакивает из комнаты, когда Такеру начинает хныкать. Первогодка долго, не мигая, смотрит ему вслед. Дверь захлопывается от небольшого сквозняка. Геймер прикрывает окошко, боясь, что маленький — да и большой — ребёнок через стену простудится. Телефон Ойкавы беззвучно вибрирует. Широ не из отряда жутко любопытных людей, но что-то заставляет его взять потрёпанный жизнью айфон в руки. На полуразбитом экране появляется «Ива-чан» и номер в скобочках. Школьник, не теряя бдительности переписывает ряд цифр к себе в телефон. Целовать Тоору — это целовать брата. И Широ откладывает яблочный аппарат, не читая переписки. Он слышит, как за дверью самый замечательный на свете человек произносит: — Такеру, хорошие мальчики не кусают своих дядь за палец. Музыкант слышит тихий смех и не хочет, чтобы кто-то вторгался в запертую комнату. - «Привет, — пишет Широ, долго смотря в дисплей телефона. — Я друг Ойкавы. Мы можем поговорить? Это срочно». Ответ приходит не сразу. Гитарист успевает трижды заварить чай и померить шагами небольшой домик, в деталях продумав весь диалог. «Привет. Что ты хотел?» «Мы можем побеседовать в скайпе? С глазу на глаз». Широ скидывает свой никнейм и долго смотрит на белое окошко диалогов. Да, он плохой человек, который без спроса взял данные Иваизуми, но ведь так будет лучше и ему, и Тоору. На экране всплывает значок входящего вызова. Широ жмёт на зелёную кнопку и через пару секунд впервые видит Хаджиме: хмурого, обеспокоенного, совсем не такого, каким себе представляют юношу не знакомые с ним лично люди. — Привет, — ещё раз здоровается музыкант. — Меня зовут Широ Коу. — Доброй… ночи, Широ, — кивает на представление Иваизуми. — Ты что-то хотел? — Это насчёт Ойкавы, — прямо отвечает японец и хочет ещё что-то сказать, да только псевдоамериканец его тут же перебивает: — Ойкава? Что-то случилось? Он в порядке? Опять в больнице? — Опять… в больнице? — Коу хмурится, переваривая поток вопросов. — Нет. Извини, ты, наверное, всё не так понял. Я хотел… хотел узнать, что между вами произошло. — Ничего не было, — Хаджиме вдруг просто пожимает плечами, будто о погоде говорит. — Я уехал, и Тоору с цепи сорвался: начал заваливать меня сообщениями с угрозами, потом куда-то пропал, а после я узнал, что он объявил голодовку. Широ почему-то становится так жарко от негодования. Да Иваизуми, кажется, вообще не понимает, что пришлось пережить Ойкаве! Потеря лучшего друга сопоставима, пожалуй, только с потерей конечности. — Он не в порядке, — Коу мотает головой. Досада никуда не уходит. — Здесь нет твоей вины, но не обесценивай страдания Тоору. — Это глупо, — отрезает Хаджиме. — Он изводит себя зря. Да, мы общались и общаемся, но ничего не вечно и… — Ты сам веришь своим словам? Ты… ты… это твоя вина. — Я не понимаю, чего ты хочешь от меня? — Иваизуми громко выдыхает. — Хочешь, чтобы я приехал и успокоил его? Нет. Я не вернусь. Ойкава не маленький мальчик и должен понять, что нужно жить самостоятельно. — А у тебя самого-то получается? — Широ поджимает губы. — Не изводил бы его тогда. Не мучил. Не издевался. Мы недавно разговаривали о тебе. Он сказал, что рад, когда ты двигаешься дальше, но… кажется, его задевают твои новые отношения. — У меня их нет. Я солгал, — американец чешет висок. — Доволен? — Что? — Коу машинально повторяет действие и трёт пальцы левой руки. — Тоору нужно меня отпустить, потому что… потому что если получится у него, то я тоже смогу. — Это глупо! — музыкант чувствует, как внутри раздаётся глухой взрыв. — Зачем отпускать друг друга, когда можно быть вместе? — Потому что идёт время, потому что между нами половина мира, потому что всем связям приходит конец, — Иваизуми хмурится. — И вообще, тебя не беспокоит тот факт, что твой парень так много думает о ком-то постороннем? — Потому что Ойкава — не мой парень, — слова вырываются прежде, чем до Широ доходит их смысл. — Мы встречаемся, но он любит другого человека. — Меня? — спрашивает Хаджиме. Поразительная скорость. — Тебя, — соглашается Коу. — И между вами точно ничего не произошло до отъезда? — Нет. Но после Тоору слал письма с признаниями, потом, правда, сказал, что всё шутка и повод меня вернуть. И ему, конечно же, поверили. — Понятно, — юноша жуёт губу, жалея, что чёлка не закрывает глаза. — Извини за беспокойство. Просто я хочу помочь Ойкаве и понять, что же не так. — Да. И это ты извини за то, что не могу дать тебе всю информацию. — Всё в порядке. Спасибо, — Широ отключается и долгим немигающим взглядом буравит веб-камеру. И чего он ожидал от человека, который находится по-настоящему далеко? От человека, от слов которого зависит состояние самого близкого друга, самого любимого товарища? Но Коу становится ясно, что плохо не одному Тоору. - Ойкава долго собирается с мыслями, боясь нажать на кнопку вызова. Сейчас он позвонит Иваизуми, скажет что-нибудь заразительно весёлое, тот, конечно, рассмеётся, закинув голову вверх, и Тоору снова-снова-снова влюбится в него. Аватарка с Годзиллой не вызывает ничего, кроме глупой улыбки. Хаджиме пишет: «Ты где? Не умер там?» — и через пару секунд на экране растягивается его размытое из-за помех в связи лицо. — Ива-чан! Ива-чан! Ива-чан! — зовёт Ойкава, специально надоедая другу. — Ты такой недовольный, Ива-чан! Что случилось, Ива-чан? Он молчит пару секунд, Тоору видит своё пиксельное отражение в чужих глазах. — Слушай, мне нужна помощь в английском, — начинает выпускник. — Опять эксплуатируешь меня, — чуть улыбается. — Но ладно, выкладывай. — Да тут твоих знаний-то! — шатен проводит жилистыми ладонями по волнистым волосам. — Ойкава-сама прекрасен во всём. — Но я же помогаю тебе с английским, — Хаджиме прячет губы в ладони. — Прекрасный Ойкава-сама. — Вообще-то, нам задали выучить песню, — Тоору прочищает горло. — Ты можешь послушать и оценить произношение? — Что за такое задание дурацкое? — обман почти раскрыт. — Это творчество, детка, — подмигивает выпускник. Щёки у него предательски красные. — Слушаешь? — Слушаю. И смотрит — прямо, ни на что не отвлекаясь, будто он здесь, а не в далёкой стране. Ойкава дрожащими руками включает тихую минусовку и — для спокойствия — кладёт ладонь на пиксельную скулу Иваизуми. Мир вокруг игрока постепенно приобретает цвета. Тоору начинает: — Я утоплю свои убеждения, чтобы завести с тобой детей. Хаджиме чуть поджимает губы, вслушиваясь в пение с идеальным акцентом. Всё-таки репетиции у зеркала не пропали зря. — Я оденусь, как твоя племянница, и буду мыть твои опухшие ступни. Перед Ойкавой проносится снежное поле детских воспоминаний: они с Ива-чаном, грязные до невозможности, плескаются в пруду, они с Ива-чаном бегут наперегонки к огромной яблоне, они с Ива-чаном ловят кузнечиков и стрекоз, они с Ива-чаном смотрят мультики и едят мармеладных мишек, они с Ива-чаном болеют ангиной. Всегда вместе. Никогда — порознь. — Только не уходи, не уходи. Голос предательски дрожит и не хочет вытягивать слова, как за несколько минут до этого. — Я не живу — я лишь убиваю время. Хаджиме смотрит на него, и Тоору — одно сплошное возрождение. — Твои крохотные ручки и твоя безумная кошачья улыбка. Ойкава чувствует пиксельное прикосновение сквозь океан. Иваизуми обнимает его, Иваизуми рядом с ним сейчас. Как раньше. — Только не уходи, не уходи. Ромашковый перевал разлуки. Воспоминаний больше нет. Проблеск света — Широ поёт песни. Закрытые жалюзи: Ива-чан молчит. Ива-чан всегда молчит. Если бы не звонки и до смешного короткие разговоры, то Тоору забыл бы его голос. — И настоящая любовь ждёт на чердаках с привидениями. Хочется крикнуть, спрашивая, помнит ли Хаджиме, как они в тринадцать лет чуть не обрушили потолок в его доме, убегая от вымышленных призраков; помнит ли, как они держались за руки — крепче, чем все друзья на свете, — бегая по росистой свежей траве; помнит ли, как они вместе пекли печенья и чуть подожгли занавеску, а потом долго оттирали друг друга от липкого теста. — И настоящая любовь живёт на леденцах и чипсах. В последний день они смотрели какую-то дурацкую комедию и — снова, как всегда — держались за руки. От Ива-чана пахло фруктовыми конфетами и переменами. Тоору долго прижимался к его плечу и пытался сдержать слёзы — и удержать друга. — Только не уходи. Не уходи. Ойкава закрывает глаза рукой, чувствуя себя глупцом. — Только не уходи… не покидай меня. Он слышит сдавленный вздох и понимает, что Иваизуми всё это время не дышал. — Знаешь, нам надо как-нибудь набрать всякой дряни и посмотреть «Охотников за привидениями», — Хаджиме улыбается. — Хороший акцент, кстати. Прогресс виден. — Иди ты, дурак, — Тоору супится. Они смеются вместо того, чтобы плакать. - «Хей». «Мистер-короткая-чёлка». «Не: (игнорь: (меня: (». «Давай устроим свидание, Широ-чан». Парень достает из кармана брюк вибрирующий телефон, но ответить на сообщения не позволяет преподаватель. - Ойкава ловит первогодку в коридоре. — Ты получил мои смс-ки? Первогодка хлопает себя по бедру. — Да. Прости за игнор, так сложились обстоятельства, — геймер по-доброму обнажает зубы. — Свидание, говоришь? — Я хочу романтики, Широ-чан, — он скользит ладонью по плечу. И это «Широ-чан» почему-то коробит больше, чем прошлое. - После занятий они встречаются возле кабинета химии. Первогодка машет связкой ключей, Ойкава — рюкзаком, из которого слышится бульканье. — Золотой билет, да? — хихикает старшеклассник. — Отсылки к «Шоколадной фабрике»? Я польщён, — после нескольких оборотов заветная дверь всё-таки открывается. — Думаю, мама даже не заметит, если вернуть вовремя. В помещении тихо, и кажется, что звуки от каждого шага, каждого выдоха доносятся до невозможности выбеленных стен, отражаются и возвращаются обратно. Тоору нравится это. Он бы с радостью закричал, если бы точно знал, что их не найдут. Вещи практически летят — не просто опускаются — на парты. Широ запрыгивает на одну из них и начинает по-детски мотать ногами. Шатен вынимает из рюкзака заранее подготовленные продукты, а после подходит к товарищу. Жилистые руки опускаются на острые коленки. — Широ-чан, — и опять это прозвище. — Помнишь, ты обещал мне показать пару фишек в той игре? Ладони ползут выше, слегка сминая ткань классических брюк. Музыкант путается в словах и краснеет. Тянется к карману, в котором должен лежать смартфон, но ничего не находит. — Ой… Ойкава, — он кусает губу. — Я, наверное, оставил телефон в парте. Нужно забрать, пока никто не спёр. Старшеклассник кивает и отстраняется. Раз. Широ закрывает за собой дверь. Два. Тоору срывается с места, хватает лежащие на парте ключи и бежит в лаборантскую. Три. Пытается подобрать ключи к закрытым шкафчикам. Табличка «Опасно!» его не останавливает. Четыре. В руках оказывается пузырек. На этикетке написано: «CH₃OH, или метанол». Пять. Ойкава пытается сделать так, как было. Шесть. Бутылка белого полусладкого вина, фрукты и нарезка из сыра опускаются на выдвинутую парту. Семь. Широ возвращается. Восемь. Ойкава хватает его за руку и целует. Губы бьёт сильная дрожь. Девять. Девять месяцев без Хаджиме. - Широ, конечно, знал, что мама будет злиться, если узнает. Однако корпус вранья был отстроен от и до, поэтому пути для отступления всё-таки имелись — и даже не очень плохие, хотелось бы заметить. — Зачем ты брал ключи? — женщина выжидающе смотрит, желая услышать правду. Парень врёт практически с ангельским выражением лица: мол, ему понравилась одна девочка, и, чтобы поразить эту некую особу, пришлось идти на крайние меры и блистать знаниями — как-никак, сын учительницы химии. И мать даже не злится, лишь ободрительно хлопает чадо по плечу. Однако эфемерное спокойствие рушится уже через пару дней. — Коу, куда вы дели метиловый спирт?! — голос родительницы искажается через сотовую связь и кажется каким-то чужим. — Я не брал его, — секундная пауза. — Честно. Но от правды не денешься: ключи были только у них с Ойкавой, а это значит, что жидкость потребовалась именно Тоору. Только вот зачем? - Широ набирает: «Как дела?». Морозный воздух приятно холодит кожу шеи, но те её участки, которых совсем недавно касались самые прекрасные на свете руки, кажется, до сих пор горят. Пару минут — и должно прийти ответное сообщение: «Всё хорошо» или «Я в порядке». И почти всегда это — ложь. Бессмысленный ритуал. Как молитва, которую никто не услышит. Как спасение утопающего, которым, как известно, является дело рук самого утопающего. Но что делать, когда утопающий желает пойти ко дну? Тоору не отвечает, и Коу чувствует, как мелкой дрожью прошибает руки. Он набирает: «Чем занимаешься?» — не ожидая обратной весточки. Широ пишет: «Иваизуми! Позвони Ойкаве, пожалуйста! Он умирает!» И на этот раз наступит конец игры. - Тоору не видит света. Глаза — плотная плёнка из чёрно-коричневых слёз. Хах, кажется, Годзилла реальности всё же разрушил Токио грёз. Пузырёк напротив. Новая этикетка. 200 миллилитров. Смертельная доза — 100. Сможет или нет? Америка — далёкая страна призрачных надежд. Америка черпает лучшие ресурсы Земли, забирая в свой плен миллионы людей. Почему Ива-чан в их числе? Почему он не мог остаться в серой, умирающей Японии? Они никогда не увидятся. Они забудут номера друг друга. Хаджиме поменяет почтовый ящик, и Тоору никогда не найдёт новый. Телефон вибрирует от очередного сообщения Широ. У Ойкавы никогда не хватит смелости набрать простое: «Прости». Да, он трус. Да, он врун. Да, он вор. Юноша открывает глаза и пугает самого себя ледяным спокойствием. Старый айфон разрывается от звонка и знакомой мелодии. Ива-чан не звонил по сотовой связи уже тысячу лет. Игнорировать сотню дорогих людей? Запросто. Игнорировать Иваизуми? Ни за что на свете. — В скайп! Быстро! — рявкает Хаджиме. И Тоору дрожащими руками открывает крышку ноутбука. Взгляд падает на почему-то тоже дрожащий пузырёк, и Ойкава понимает, что внутри него погибает целый свод Вселенных. — Что случилось, Ива-чан? — немного подводит слабый голос. Хватает себя за горло и ощутимо давит, чтобы успокоиться. — Ты в порядке? — Да, — что-то шуршит в колонках, и появляется едва улыбающееся пиксельное изображение. — У меня был плохой день, и мне захотелось увидеть тебя. — Зачем? — юноша не знает, к чему тянуть руки: к спирту или любимому лицу. — Извини, прекрасный Ойкава-сама не лечит на расстоянии болячки. — Тоору, — вдруг зовёт Хаджиме, — включи камеру. — Зачем? — Включи камеру! — голос подводит и Иваизуми. — Хочешь, я спою тебе? Слушай, я утоплю свои убеждения, чтобы… Он знает. Он знает, что Ойкава собирается сделать. — Извини, я не в форме. — Тоору. — Прости. — Тоору! Бездушная аватарка с Годзиллой. Последнее сохранение «Живчик41». Главный герой снова у тёмной стены. Главный герой ожидает чуда, которого не будет. Пузырёк дрожит в руках и не хочет открываться. Скоро всё закончится, скоро эта боль прекратится. Не будет ничего, кроме отравленного тела и бесконечности звёзд впереди. Закрыть глаза. Успокоиться. Раз. Два. Такеру плачет, но Такеру нет дома. Раз. Два. Он не говорит по-английски. Раз. Привет. Как дела? Чем занимаешься? Два. Кожанка на кровати. Тоору даже не извинился перед Широ. Раз. Чтобы завести с тобой детей. Я оденусь, как твоя племянница, и буду мыть твои опухшие ступни. Мама навещала его в больнице каждый день и однажды принесла огромную банку с ананасами. Раз. Два. Открывайся. Раз. Мару так отчаянно хотела во всём разобраться. Два. Широ хотел его спасти. Раз. Ива-чану не наплевать. Два. Телефон разрывается от тысячи звонков. Открывайся! - Широ не видит дороги от слёз. Хаджиме кричит в трубку: — Спаси его! — почти задыхается. — Мам, нам нужно в Мияги! Мам! Послушай! Мам! Мару почти сбивает Коу с ног. Она выглядит расслабленной и радостной, в руках у неё конверт с тысячью и одной маркой. Такеру с бабушкой гуляют в парке, а значит, что можно сообщать Тоору радостную новость с глазу на глаз. — Что слу… Широ хватает её за плечи с несвойственной силой: — Ойкава стащил метиловый спирт! Осознание приходит двумя секундами позже, когда музыкант, уже запыхавшийся и зарёванный, тащит её к дому. Тоору украл метанол. Тоору решился. — Мам, да послушай же ты! — в трубке. - Ойкава задыхается и отбрасывает пузырёк на пол. Компьютерное кресло под его телом, к большому удивлению, остаётся холодным. Не сможет. Не нужно. Они с Ива-чаном не встретятся. Никогда. Ну и пусть. Ну и пусть. Ну и пусть. В ближайшие пару лет. Ведь ещё есть Япония, есть Широ, есть мама, Мару и Такеру. Есть целая жизнь. Тоору переживёт, выучится. Потом переберётся в Америку и найдёт Хаджиме, когда погаснет солнце. Обязательно. Чуть-чуть подождать. Вода в кране холодная, и Ойкава брызжет её себе на лицо, кашляя. Практически задыхаясь. Он пережил первые фазы принятия, а значит, что Олимп спокойствия совсем близко — только рукой подать. Бред. Бред. Бред. Тоору без сил падает на диван, пустым взглядом сверля открытое окно. Ива-чан мог бы приехать к нему на каникулах или поступить куда-нибудь в Токио. Они бы снимали одну квартиру и каждый вечер смотрели глупые фильмы. Ива-чан бы увидел первые шаги Такеру. Ива-чан попробовал бы тот ужасный бисквит. Ива-чан бы познакомился с Мару. Ива-чан бы услышал, как круто поёт Широ. — Ойкава! — слышит он через непроницаемую пелену мечтаний. Токио грёз медленно отстраивается по квадратным миллиметрам, а Тоору — в самом его центре. — Ойкава! — бьют по щекам. — Чёрт, больно! — шипит, отпихивая от себя навязчивое тело. В трубке раздаётся кашель. Громкая связь. Мару выливает на него полное ведро воды и смотрит испепеляющим взглядом. Тоору ощупывает собственное лицо, слабо веря в реальность происходящего. Может быть, он снова впал в подвешенное состояние, когда стираются все границы между мирами? — Я жив, — хрипит Ойкава, не узнавая собственного голоса. В следующую секунду его уже обнимает Мару, и Тоору бесконечно долго гладит её по каштановым волосам. Таким же, как у него. Широ сидит рядом, и крупные слёзы радости и горя стекают по бледным щекам, падая на школьные брюки. — Не наплачьте тут океан, а! — шутит Тоору. — Врежьте ему, — злой донельзя, родной до невозможности голос из динамика. — Ива-чан! — выходит радостнее, чем планировалось. — Ива-чан, прости, я… Мару отвешивает брату звонкий подзатыльник: — Не благодари, Хаджиме, — она утирает злые слёзы. — Прочти письмо из университета, утырок. И Ойкава, ещё не придя в себя до конца, мокрый и почему-то красный, разрывает конверт и жадно глотает буквы. Его приняли. Его приняли в университет в городе Иваизуми. Токио грёз готов к заселению жителей. Широ суёт под нос телефонную трубку и забирает себе пузырёк с метанолом. Закрытый. Разговор получается долгим и вообще не связным, Тоору путается в словах, а под конец у него щиплет от слёз в глазах. Он впервые выкладывает всё, как есть. Все девять месяцев ада. Все девять кругов бесконечной лжи. Когда Хаджиме наконец-то отключается — они пять минут решают, кто нажмёт на кнопку первым, — Мару суёт брату какао, хотя, вроде бы, Ойкава говорил, что ненавидит его. Ойкава много чего говорил. Широ сидит рядом и почему-то извиняется, но Тоору только хватает его за плечи: — Не надо. Извини и… спасибо за всё. Они обнимаются так крепко, будто уезжать и прощаться надо сейчас, а не через пару месяцев. Мару говорит, что билеты в Америку жутко дорогие, хотя оно того, конечно же, стоит. Ойкава улыбается, навсегда отгоняя мысль о семейном проклятии. Игра начинается заново.