Чёртова Алиса

Первое, что утром делает Стайлз — глотает колёса. Пять аккуратных, маленьких колёс. Он чувствует себя Алисой и каждый раз нервно смеётся, глядя на таблетки в ладони. «Это расти булка. А эта уменьшит тебя». Его таблетки придают лишь ощущение обдолбанности в обдолбанном мире. Хотя, каждая из них имеет назначение. Первая — от головных болей. Вторая — от судорог в руке. Третья — от тошноты. Четвёртая — витамины. Пятая — успокоительное. Хреновое, замечает Стайлз. Он бы хотел каждое утро двойную дозу снотворного, а может и тройную, чтобы наверняка не проснуться. Но снотворное ему не прописывают, а Стайлз послушный мальчик. Когда у тебя в башне металлическая пластина, едва ли не больше, чем черепушка, когда у тебя почти парализована рука от плеча до пальцев, когда вместо двух родных рёбер металлические палки в грудине, волей-неволей становишься послушным. Стайлз, конечно же, умалчивает от друзей и вообще всех, что в колене тоже штыки, потому что чашечка раздроблена в жопу. А левый глаз временами глючит и зрение отключается. И, конечно же, куча уродливых шрамов. Зарубцевавшихся, рваных, отвратительных шрамов, которые он успешно прячет под одеждой. Стайлз не жалуется, не смеет, потому что, чёрт возьми, ему охренеть как повезло. Мозг услужливо перегревается каждый раз, когда Стайлз пытается вспомнить. В мыслях блядское перекати поле, даже когда ему рассказывают врачи. Слетел вместе с машиной с моста. Удачно слетел, не сломав позвоночник. Стайлз не помнит, но уверен, что он слетел ещё до катастрофы, мысленно и со всех тормозов. Он проходит реабилитацию и параллельно тухнет в кабинете психолога. Двойная доза если не снотворного, то пиздеца. К середине курса Стилински задумывается, а не кажется ли ему всё это? Потому что в мозгах мешанина из боли и злости, но все его лечат от посттравматического стресса. У Стайлза не стресс, а чёртово бешенство. Врачи несут ересь, даже идиот не поверит, что можно так красиво слететь с моста. Отец избегает этой темы, тупо отшучивается и сбегает, как последний трус. А Стайлз не помнит, и это бесит. Везде воняет враньём, диким наёбом, и никто не прокалывается даже не мелочах. К концу психотерапии Стайлз прямо спрашивает, зачем психу лечить психов. Ему ожидаемо назначают ещё месяц терапии, на которую он, конечно же, кладёт хер. Сейчас, спустя год, Стайлз может с уверенностью сказать, что значит выражение «Шарахаются, как от прокажённого». Улицы, конечно, пустынными не становятся, всё-таки людям, по большей части, похер, что с ним произошло, но вот те, кого он раньше звал друзьями, неожиданно перестали здороваться. Он ожидал, скорее, жалости и больше внимания, но ни того, что все разом кинут. Немного запоздалый перелом позвоночника. Жаль, нельзя поставить железные штыри или вовсе заменить. У Стайлза голова болит постоянно. Ещё бы, с высоты двадцати метров, и хочет, чтобы она осталась в порядке. Голова — единственное, чему досталось меньше всего. Подумаешь, глаз барахлит, не вываливается, и ладно. Бывает хуже, гораздо хуже, когда, например, видишь верёвку на своём запястье. Красную, толстую верёвку без узлов и места стыка. Она опоясывает запястье и тянется в никуда, вперёд: по улицам, по коридорам школы, по собственному дому. Стайлз нервно чешет запястье, неосознанно трёт до красноты, до кровавых ранок. Верёвка неосязаема, словно её и нет, но Стайлз видит это даже здоровым глазом. И эта странность одна из тех вещей, с которыми он смиряется. Верёвку нельзя потрогать или поднять. Это интересно и раздражает одновременно. Стайлз смиряется, но для подстраховки приходит к своему психологу. Женщина слушает внимательно или делает вид, что слушает, но успевает вовремя кивать и даже задаёт вопросы. Стайлз глупо открывается, непонятно, на что надеясь. Психолог, с должным ей тактом, не выказывает удивления, лишь вздыхает, и мальчишка вдруг понимает весь пиздец ситуации. На лице женщины жирными буквами красуется «Всё к этому шло. Шизофрения.» И ему, понятное дело, выписывают кучу других таблеток, которые вступают в реакцию с уже имеющимися. Теперь Стайлз ощущает себя наркоманом. Время от времени его выбрасывает из реальности в какую-то абсурдную вселенную. Пони там не скачут, и единорогов нет, зато есть сырая земля и звук заколачиваемой крышки гроба. Стайлзу хреново, как никогда. Ему не с кем поговорить, не у кого спросить, не на кого вывалить всё дерьмо, что скапливается день ото дня. Всё это гниёт внутри, разлагается и отравляет. В моменты, когда его не тошнит или не штырит от лекарств, Стайлз боится. Кого-то, чего-то, видимо всего и себя в том числе. Старые, добрые панические атаки переходят на новый уровень. Постоянный, беспричинный страх и паника. В списке таблеток на одну больше. Стайлз уверен, что провонял лекарствами до самых кишок. С новым психологом он не сходится уже на первом сеансе. Стайлз решает для себя, что будет обходиться с ним так же, как тот обходится с пациентами — без доверия и сострадания. — Здравствуйте. Я — Стайлз Стилински, и я шизофреник. — У нас не клуб анонимных алкоголиков, Стайлз. — Я знаю, иначе я бы не представился. Анонимно — значит инкогнито. А я так сразу и назвался. Так что да, пожалуй, стоило начать не так. А, и, кстати. Поскольку я невменяем, советую снисходительно ко всему относиться, хотя бы потому, что я невменяем, а вам дадут срок. — Человек, признающий свою невменяемость, гораздо вменяемей остальных людей. Стайлз заводит привычку натягивать рукава до пальцев. Это скрывает верёвку и хорошо прячет шрамы на запястье. Стилински не суицидник и не мазохист, просто раздирать кожу под верёвкой дорогого стоит. Это помогает сконцентрироваться, когда страх липкими щупальцами хватает горло. Это помогает вернуться в реальность, когда на крышку гроба падает земля. И однажды Стайлз задумывается над тем, что же на другом конце. Наверное, такой же счастливчик с опоясанным запястьем. Стайлз выходит ночью и бродит до самого утра, так и не найдя конца. Может, и нет там никого? Не бывает же всё так просто, чтобы вышел и нашёл. Никогда не бывает. По крайней мере, не у Стайлза. С того дня к верёвке на руке он относится как к кандалам. Тяжёлым, холодным, бессмысленным наручникам, не дающим свободно жить. Стайлз готов продать душу дьяволу, лишь бы разрезать её, потому что вдруг чётко понимает, что на том конце может быть всё, что угодно. В полупьяном состоянии он коптит ещё пару месяцев, до того момента, пока не приходит к отцу в участок. Все замирают, разглядывают с ног до головы и почти не дышат. Стайлз желает им задохнуться. У отца на столе бедлам, удивительно, как человек может работать в таком сраче. Младший Стилински перенял все самые нехорошие черты отца. В столе, в ящике с замком, который открыть можно и без рук, лежит единственная папка, худенькая и потёртая. Стайлз не знает что ищет, он просто пришёл проведать отца. Папка ядовито синяя с неприятной поверхностью, из неё на пол летят бумажки и фотографии. Стайлз сглатывает и перестаёт дышать. Над крышкой гроба метра два затхлой земли, а в лёгких нет кислорода. Ему даже не страшно, лишь странно, что не убили сразу. Их было четверо, потом подошли ещё двое. Все здоровые, мощные, а Стайлз пятнадцатилетний мальчишка. Они избивают его вместе, таскают за волосы, катают по земле. Лучше бы изнасиловали, чем вот так. Первыми трещат рёбра, по ним лупят щедро. Следом прилетает по колену и тогда Стайлз захлёбывается криком. С того момента он лишь скулит и плачет. Дальше, кажется, в ход идут ножи. Почему ни разу не проткнули, тоже странно. Момент, когда получила голова, он уже не помнит. Тогда он, кажется, выблевал всю кровь из организма, оставив в венах лишь боль и страх. Всё это чудесно ужилось с ненавистью. И лишь напоследок он слышит стук по дереву и грохот земли. На снимках чьи-то тела. Людьми не назовёшь, то, что осталось, лишь куски мяса. Изуродованные, изодранные туши. Нет лиц, словно сняли маски, нет ногтей. Все внутренности рядом, заботливо уложены в кучки. Все запчасти имеются, словно конструктор — собери сам. Каждое тело в отдельной могиле. На последнем снимке сам Стайлз — возле больницы, на ступенях, в луже крови и грязи. На вложенном отчёте ясно и понятно «Покушение на сына шерифа». Без лишних слов и воды. Просто за то, что отец — полицейский. Стайлз хотел бы бежать, но колено не позволяет. Он слегка волочит ногу и старается не подавать виду, когда выходит из участка. А дальше, куда глаза глядят. Или глаз, потому что левый вновь коротит, и гаснет свет. Голова раздувается, в затылок кто-то херачит молотком, а левая рука скрючивается в невозможной позе. Прохожие косятся, шугаются и уступают дорогу, потому что хрен его знает, что в этой нечёсаной голове. Стайлз доходит до школы и останавливается напротив. И теперь всё предельно ясно. Никто не захочет общаться с тем, с кем опасно. Почему об этом знали все, кроме него? Стайлз бродит по улицам до поздней ночи, пока последние гуляки не расходятся по домам. В пустой голове не единой мысли, лишь тупое разочарование. Сделали раз, сделают и второй. И никто не обещает, что он отключится так же рано, а испытать все прелести предсмертной агонии ему не улыбается. Глупая идея приходит сама собой, подкреплённая лишь желанием, наконец, отдохнуть. Наконец уснуть и перестать быть чёртовой Алисой. Машин почти нет, Стайлз выбирает самую пустую дорогу. Тут не успеют вызвать скорую, не успеют помочь. Тут машины носятся так, что сразу насмерть. То, что надо, жаль папа будет грустить. И, наверное, последует за ним выстрелом в голову. А там встретит мама. Фары машины ослепляют издалека, музыку слышно за километр. Просто идеальный шанс. Стайлз стоит на обочине и ковыряет носком кеда щебень. Ещё совсем чуть-чуть и баста. Машина выезжает из-за поворота, и Стайлз подбирается. Он стоит в тени, его не видно, но это не успокаивает. Что вообще может успокоить, когда хочешь умереть? Стайлз выскакивает на дорогу перед машиной и визг тормозов оглушает. Ещё больше оглушает удар собственного тела об землю. Мальчишка находит себя вновь на обочине под чужим тяжёлым телом. — Сумасшедший. Голос восхищён и удивлён, если так разговаривают демоны, Стайлз не против оказаться в аду. Но демон, на проверку, оказывается человеком. Звон в ушах проходит резко, и реальность наваливается тяжестью с басами из колонок машины. Рядом суетится какой-то мальчишка, едва ли старше Стайлза. Спрашивает о чём-то, испуганно осматривает и семенит. Мужчина рядом помогает сесть и велит убираться несчастному водителю, пока при памяти. Инцидент исчерпывает себя, как только машина скрывается за пригорком. Стайлз сидит и никак не придёт в себя. Он жив. Он покалечен, но всё ещё жив. Чёртова верёвка тянется к чужой руке и скрывается под рукавом пальто. Ночную тишину разрезает дикий крик. Страх смешивается с облегчением. Стайлза трясёт и колотит. Он задыхается и захлёбывается. Ему больно физически, хотя на теле ни царапины, машина не задела. Он бьётся в руках мужчины, как птица в силках. Ему кажется, что верёвка не на руке, а на горле, душит, но не убивает. Стайлз плачет, как ребёнок. Как напуганный, потерявшийся ребёнок. Мужчина держит крепко, гладит по волосам, успокаивает и покачивается из стороны в сторону, словно убаюкивая. Они сидят так несколько долгих минут, влага земли давно пропитала одежду. Стайлз вцепляется мёртвой хваткой, когда мужчина поднимается и тащит его вверх. Заботливо прижимает к себе и кутает в полы пальто. Стайлз прижимается доверчиво и слепо.