Ночь с 4 на 5 июня (Дневник Печорина)

4-го июня … Она встала, подсела к нам, оживилась… и мы только в два часа ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать. В ту ночь я долго не мог заснуть; будто бы смутное беспокойство овладело мною, мысли неотступным роем вились в моем рассудке. Что дальше? Кисловодск? Вера с мужем переезжают туда, и я следом занял там квартиру – зачем? Мне вновь стало жаль ее… Раздумья мои прервал робкий стук в дверь. Едва я подумал, что второпях оставил ее открытою, как она с тихим скрипом отворилась. Княжна! В такой час! Ситуация была преглупейшая, и я не нашел ничего лучше, чем, поклонившись, предложить ей войти (что уж, по совести сказать, было сделано и прежде). Она боязливо оглянулась назад, на дверь, словно прощаясь с мыслью об отступлении, и решительно прошла в комнату. Я молча проследовал за нею. Мери обернулась ко мне; лицо ее было бледнее обыкновенного, губы дрожали, глаза, напротив, пылали. - Григорий Александрович, - голос плохо повиновался ей в ту минуту, - что вы со мною делаете? Должно быть, мне пристало просить у вас прощения за безумный мой поступок… вы ведь не любите меня? Недоумение мое был искренним. Ее могли видеть одну ночью на улице, во дворе… где угодно! Последствия могли быть пренеприятными для нас обоих. Вопрос собственной моей репутации занимал меня мало. Но княжна… Очевидно, смятение отразилось на лице моем, и она сбивчиво продолжала. - Послушайте… ради всего святого, выслушайте меня! Вы знаете, чего мне стоило быть здесь, говорить теперь с вами. Вы страшный человек! Вы все видите, все понимаете… и не любите! – голос ее прервался, но она видимым усилием совладала с собою. – Я никогда бы не решилась прийти сюда одна в такой час… два обстоятельства тому виною. Вы скоро уезжаете, более мы не увидимся. Ко мне сватается кузен m-lle Marie; моя матушка дружна с его матерью и тетками; участь моя решена!.. Никогда прежде я не видал княжну такой живой, такой взволнованной. Она вся дрожала; глаза горели возбужденно. - Вы оставите меня, как и тех бедных женщин, о которых я догадываюсь… Тех, кто любил вас. А я… я не пойду против воли матушки. Мне теперь все равно… другого я не полюблю. Щеки ее вспыхнули вдруг, в глазах блеснули слезы; было видно, какой ценой дается ей вся эта сцена, но она нашла в себе силы договорить. - Я здесь потому что я хочу быть с вами прежде чем мы расстанемся навсегда. Завтра мы уезжаем; позора моего, может статься, никто не узнает. А я буду знать, что где-то в прошлом, в иной жизни, было счастливое мгновение, которое стоило такой моей жертвы! Я встретил ее глаза. Княжна была на грани безумия; это была не шутка! - Послушайте, княжна, - вымолвил я наконец, - кажется, до этого я не проронил ни слова, не имея к этому возможности, - понимаете ли вы вполне, что означает ваше присутствие здесь? Она дотронулась до моей руки; пальцы наши встретились. Что ж, - подумалось мне, - в конце концов, пытаться понять, что на уме у женщины – дело заранее обреченное. Княжна сделала шаг мне навстречу, мы стояли почти вплотную друг к другу; сейчас она вновь боялась поднять глаза, будто и не было тех невероятных слов, произнесенных ею прежде. Локон ее выбился из прически, и я дерзко коснулся его поправить, задержав пальцы близ пульсирующей жилки на ее шее. Дыхание Мери, казалось, остановилось; сердце напротив бешено стучало. Я дотронулся до прохладной щеки, отирая сбежавшую слезинку. Княжна наконец подняла на меня глаза; взгляды наши встретились. Она резко подалась ко мне, будто одно лишь отчаянье побуждало ее к этому. Ее бил озноб; я прижал ее к себе, выравнивая дыхание. В глазах ее был испуг; они молили и требовали одновременно! Медленно проведя рукой по ее волосам, я склонился к дрожащим губам. Поцелуй был неумелым, но упоительным; казалось, невидимый барьер меж нами рухнул, и она перестала бояться неизвестного. Я медлил до последнего: игра зашла слишком далеко, и отступать было некуда. Руки княжны были холодны, как лед. Плечо, которого я вскользь коснулся ладонью, тоже. Согревая своим дыханием, я коснулся губами ее ключицы… Тихий стон был мне наградой. Более я не сомневался… Не помню, как удалось мне избавить княжну от платья; справился я с ним сам или Мери помогала моим спешным движениям; мы очутились в постели. Ласки ее были робки и неопытны; она была испугана, однако не противилась и напротив, торопила меня; жадно отвечала на мои поцелуи, и единственный тонкий вскрик вырвался у нее в тот миг, когда последняя преграда меж нами пала окончательно. Я остановился и нежно целовал ее, пока она не смогла немного расслабиться. Зрелище было великолепное: губы раскраснелись от моих ласк, глаза горели лихорадочным огнем, волосы безнадежно растрепаны… Я поневоле подумал о Вере; никогда еще я не чувствовал себя таким подлецом! Тело мое не могло оставаться равнодушным к прикосновениям Мери; ее неумелые действия лишь ускорили развязку… Княжна оказалась верна своим словам о ценности воспоминаний. Страх отступил, думать о приличиях было безнадежно поздно. Лишь к рассвету я провалился в беспокойный сон, по-прежнему прижимая ее к себе. Когда я проснулся утром, комната моя была совершенно пуста. Никаких следов ночного происшествия не было видно, и я почти уже готов был приписать его власти сновидений, как взгляд мой упал на постель. Нет. Не сон. На сбитой простыне багровело небольшое пятнышко крови. Как она сказала? Мгновение счастия, которое стоило такой ее жертвы?.. … 5-го июня. За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий в полном сиянии армейского пехотного мундира.