Сломанный.

Шинья привык, что пальцы всегда трясутся так, словно он нагой стоит на двадцатиградусном морозе. Сейчас же пальцы совсем не слушались, ведь он в один присест сожрал три таблетки успокоительного и еще парочку таблеток, цветных, интересных. Держать пистолет у виска с таким тремором было тяжело. Еще тяжелее было нажать на курок. Но Хиираги спокоен, таблетки напрочь отключили эмоции и даже чувство самосохранения. Юноша был не в этой реальности. Где-то далеко, в другом мире, так что страх покончить с самим собой его не волновал. — Шинья, мать твою, открывай дверь! — слышалось где-то на задворках сознания. — Если ты ее сейчас же не откроешь, я за себя не отвечаю! Знакомый голос. Ненавистный голос. Голос, который значит одновременно все и ничего в жизни Хиираги. — Я тебя предупреждал, ублюдок! Громкий стук плашмя падающей двери, и через несколько мгновений перед глазами светловолосого появляется Курето Хиираги. Только Шинья его не видит, смотрит куда-то сквозь. А пальцы все еще трясутся, одно неверное — или верное — движение, и мозги приемыша окажутся где угодно — на стене, на полу, на диване — но только не в голове. — Убери пистолет от своей пустой башки, придурок. Страх. Страх пропитывает каждую клеточку, смешивается с кровью и несется по венам к мозгу, заставляя забыть, как нужно дышать. Раз… Два… Три… Не помогает, все еще трудно. А воздух уплотнился, стал вязким, до безумия противным. Но без него смерть. И с ним, кажется, тоже. Шинья лежит в этой комнате с переработанным кислородом, не зная номера квартиры, этаж, подъезд. Он ничего не знает. Голова болит, его мутит, но в этой комнате нет ничего, чтобы помогло ему избавиться от этого неприятного ощущения. Обшарпанные стены, скрипучий пол, одинокая маленькая кровать у стены, на которой очнулся светловолосый, и одинокий стул посреди этого пространства,. В этой комнате нет окон, на выход ведет лишь массивная дверь, за которой кто-то есть. Шинья уверен, что есть. Глухое эхо шагов раздается с интервалом в пять минут, и каждые эти минуты тянутся ужасно долго. Человек, который играет на нервах — а по-другому это назвать нельзя — будто назло игнорирует именно эту комнату, в которой сидит пленник. Каждые пять минут Хиираги страшно, каждые пять минут он глубоко вдыхает воздух носом, выдыхая медленно, почти по порциям. Сердцебиение то усиливается, то замирает, что становится больно. Страх настолько сильно окутал его, что кажется, будто у парня нет ног. Нет рук. Нет каких-либо чувств. Есть только голова, которая не мыслит здраво. Словно все в тумане. В таком плотном, горячем, почти кипящем, что, кажется, библейский ад существует и он в этом своем своеобразном котле, варится, медленно распадаясь на части. Дверь со скрипом открывается и юноша продал бы душу дьяволу, лишь бы не слышать этот ужасный, режущий на пополам все существующее в комнате, звук. — Чем ты думал? Голос этого человека, если бы имел физическую форму, был бы явно олицетворением гнева. Конечно. Никак иначе. Старший брат и «праведный» — в его понимании — гнев, почти синонимы. Шинья молчит. Показушно, делая вид, что ничего страшного не произошло. Ну, подумаешь, застрелился бы. Многие так делают. Но Шинье нельзя. Он другой, он не «многие». — Шинья. — Что? Какой повод на этот раз? — резко отвечает светловолосый, рывком поднимаясь с кровати. Это необдуманное действие вызвало головную боль стук в висках. Почему так паршиво? Он ненавидел старшего брата. Не за какой-то определенный поступок в детстве или в юности. Он ненавидел просто само существование этого человека. Потому что тот его сломал. Он дал надежду на счастье и потом забрал ее. Самым жестоким образом, безвозвратно. — Тебе ведь нужно только мое тело. Так чего ждешь, бери. Видишь, я как шлюха, уже не могу терпеть, — на грани истерики хрипел светловолосый, вставая, покачиваясь, направляясь резковатой походкой к брату. Сколько раз он переступал через себя, удовлетворяя любые прихоти Курето? Он сейчас и не вспомнит. Он перестал считать, когда отметка его гордости достигла нуля. Звонкий звук пощечины оглушает пространство и самого Шинью. Он не удерживает равновесие и падает, больно ударяясь локтем о пол. Светловолосый смотрит на старшего брата, морально умирая. В который раз? Уже неважно. Презрение и злость в темно-алых глазах разъедают юношу изнутри, словно кислота, и вряд ли останутся кости. Он не уверен. Он теперь ни в чем не уверен. Курето отходит к стене, сложив руки за спиной, игнорируя слезы младшего брата. Он его старательно уничтожал и ломал, чтобы из этих обломков создать новое, свое, совершенное. Но вышло все иначе. Игрушка никак не хотела совершенствоваться. Шинья всхлипывает, глотая слезы, поднимается, опираясь на стул. Он чувствует себя ничтожеством, которое даже стоять ровно не может без помощи. Стоп, оно ведь так и есть. Пустышка, подстилка, дешевая шлюха, которая прогибается под брата. Гнусно. Одиноко. Страшно. Доходит до того, что из-за любой мелочи юноша срывается, злится, рушит все, что попадается под руку, не жалея ни сил, ни времени. Он глотает горстями таблетки, а после идет в ванную и пытается вскрыться, не останавливаясь, пока вода не станет ярко-красной и густой, как кровь. Или же пока Курето не вытащит его, вызывая скорую и потом часами сидит с ним в палате и бессовестно врет врачам, что младший брат просто расстался с девушкой.

***

— Курето, не надо! Он не виноват, это все я придумал! Я, я, я! — крик раздирает стены и горло светловолосого, слезы застилают глаза. Он стоит на коленях и не может пошевелиться, смотря, как старший брат избивает его парня. Тот не слышит, опьяненный злостью и ревностью, стараясь бить по лицу, по груди, выбивая глухие стоны и всхлипы. Позже он грубо трахает Шинью на ковре, не жалея сил, заставляя смотреть в глаза недавнего «возлюбленного» брата. Это был первый раз, когда Курето его морально сломал. Ему было 16. После этого, его парень пропал, не отвечая на звонки, а позже и вовсе сменил номер. Шинья позже узнал, что его обожаемый Глен нашел девушку и уехал с ней. Он пил весь вечер в каком-то прокуренном, дешевом баре, а когда шел домой, купил пачку сигарет, за пол часа выкуривая ее полностью. Табачный дым въелся в его одежду, волосы, в каждую клетку, только от этого легче не стало. Отпустило ближе к ночи, когда в его комнату зашел старший брат, устраиваясь рядом на узкой кровати. В ту ночь Шинья впервые опустил планку, умоляя брата трахнуть его. Хиираги услужливо стянул вниз мешавшую ему ткань, затуманенным взором рассматривая член брата. Тонкие пальцы сжались вокруг ствола, делая пару движений рукой по направлению вверх-вниз.К горлу подкатил ком, но Шинья вновь переступает через себя, сглатывая. Курето, замечая метания брата, решает помочь ему. По-своему помочь. Он прижимает брата за затылок к паху, красноречиво показывая, что выбора у светловолосого нет. Тот все же обвёл языком головку, после чего расслабил гортань, подавляя все рвотные рефлексы, стараясь захватить член как можно глубже в горло, теряясь в ощущениях. Это был первый раз, когда он отсасывал собственному брату, но желание, смертный грех окутал его, и тут уже ничего не поделать. Он жадно, настойчиво, страстно, но в то же время нежно, с любовью ласкал языком член мужчины. Немного огрубелыми руками, мягко скользил по бёдрам брата, медленно ведя ладони вниз по ногам, прощупывая, ощущая немного напрягшиеся, но постепенно расслабляющиеся, подкаченные мышцы ног. Хиираги невольно поднял взгляд на Курето, замечая его агонию. Взгляд тут же остановился на рельефном торсе, упругом подкаченном прессе. Просто идеальное тело. Светловолосый вновь немного опускает голову и обводит языком головку члена брюнета. Слизывает сочащуюся смазку, невольно заставив генерал-лейтенанта снова напрячься. Вновь расслабив горло, снайпер заглатывает член мужчины чуть ли не до основания, быстро двигая головой, всеми силами стараясь удовлетворить старшего брата. При том, еще умудряется и языком ласкать головку, иногда чуть плотнее сжимая губы, порой напротив, расслабляя их. Максимально расслабив горло, юноша попытался заглотить член почти до самого основания, обильно обволакивая его собственной слюной, которой, казалось, было в избытке. Снайпер активно начал двигать головой, втягивая щеки, создавая ещё более приятные ощущения. Пульсирующий от напряжения член красноречиво говорил о скорейшей разрядке. Курето обильно кончает в рот младшего брата, прижимая светлую голову к паху, не позволяя отстраниться, пока Шинье не проглотит сперму. И тот глотает. Все, до последней капли, слизывая с головки, пробегая языком по стволу, а после отстраняется, тяжело дыша. Не давая брату опомниться, Курето слишком грубо бросает его на кровать, медленно раздевая, отправляя одежду на пол бесформенной кучей. Вытащив из-под подушки смазку и презерватив, Курето разорвал фольгу, надевая его на член, все это время тяжело дыша. Хиираги развел ягодицы в стороны, капнув несколько капель на сжатое колечко мышц, круговыми движениями большого пальца размазывая жидкость, проталкивая ее внутрь, подготавливая брата для себя. — Пожалуйста…- умоляюще просит Шинья, насаживаясь на палец, разводя ноги сильнее. — Что «пожалуйста»? — Курето специально тянет время, притворяется, что не понимает, о чем его просит брат, хотя из последних сил сдерживается, чтобы не сорваться и не затрахать его до потери сознания. — П-пожалуйста, братик Курето…возьми меня, — вскрикивает Шинья, цепляясь за простынь, пытаясь ускользнуть от настойчивых ласк, хотя сам давно понял, что существовать без этого уже не может. Днем Шинья пообещал себе, что больше никогда не попросит брата о сексе. В ту же ночь он нарушил обещание. Достаточно растянув Шинью, темноволосый, налив небольшое количество смазки на ладонь, растер ее по члену, тщательно смазав головку, медленно проникая внутрь сводного брата, чувствуя приятное трение и сжимание вокруг члена. Хиираги выгибается в спине от внезапной боли, когда Курето входит в него. Принять в себя столь крупный орган оказалось задачей не из простых, но уже через несколько минут Шинья начинает постанывать и вилять бедрами, насаживаясь самостоятельно на член. В его взгляде уже нет ничего осмысленного — только чистое незамутненное ничем желание. Дыхание вновь сбивается с прежнего ритма, становясь тяжелым и горячим, оседая на ключицах выступившими капельками пота. Быстрее. Шинья извивается, откидывая голову на подушки, протяжно стонет, когда брат слишком глубоко входит в него. Курето склоняется над открытой шеей, оставляя багровый засос на видном месте. Жестче. Юноша всхлипывает и давится слезами вместе со стонами, пока старший брат вертит его на своем члене так, как тому хочется. Сильнее. Хиираги выгибается дугой, обильно кончая себе на живот, пытаясь свести ноги, сотрясаясь несколько долгих минут в оргазме. Больнее. — Курето, не надо… — Заткнись. — Братик, прошу, не в меня… Курето размашисто бьет по лицу светловолосого, подтягивая того за бедра к себе, фиксируя так, чтобы он не вырвался. Другого варианта и не было. Хиираги был настолько одержим, что просто не обращал внимания на слезы и мольбы младшего брата. Пошлый звук от шлепков, влажных тел, хлюпающих звуков — все смешалось в один большой хор, закладывая уши. Чувствуя приближение разрядки, генерал-лейтенант вышел из тела, стянув презерватив, бросив его на пол, вновь вошел в Шинью, заполняя того своей спермой, протяжно простонав. Отдышавшись, Хиираги кинул сжавшемуся Шинье полотенце, уже одевшись и покидая комнату брата. Разрушительно. Шинья тихо всхлипывал, зажимая ладонью рот, глотая слезы. Волны наслаждения после оргазма сошли на нет, сменяясь болью в истерзанном теле. Но винить в этом только брата было бы глупо, ведь с подачи Шиньи все и началось. В тот момент впервые не захотелось жить. Хотелось перестать чувствовать эту боль и этот позор, который, как окажется, станет вечным для Шиньи Хиираги.

***

** Выпускной, праздник, фейерверки, алкоголь. В дорогом ресторане было много юношей и девушек, которые веселились, строили планы на дальнейшую жизнь и просто веселились. Все, кроме Шиньи. Курето застал его в туалете, когда младший брат оттирал от белоснежной рубашки каплю сока. Тогда он унизительно вновь отсасывал брату в одной из кабинок, вслушиваясь в разговоры своих одноклассников, которые изредка приходили в уборную справить нужду. Тогда его жестко трахал Курето в переулке, используя в качестве кляпа перчатку. Шинья буквально разлагался в руках брата, рыдая и не зная, как оправдать свое нездоровое желание к брату-садисту. Он давно понял свой синдром и знал — такое вылечит только смерть. Но ведь Курето не даст просто так умереть. Это был второй раз, когда Шинья морально сломался. Ему было 18.

***

** — Где ты взял пистолет? — Курето вновь разрушает звонкую тишину, начиная злиться. Стул, который был опорой Шинье, уже валялся в углу сломанный на части. Ровно так же, как и сам парень. Он сбился со счета, сколько раз, засыпая, мечтал не проснуться. Двадцать четыре года, а он уже настолько потрепан и измотан жизнью, что чувствует себя стариком. Его руки в шрамах, отличающихся от шрамов на спине. Руки он резал сам, приняв лошадиную дозу обезболивающих и успокоительных. Следы от плетей на спине оставлял ему брат, когда, стоя на коленях, Шинья умолял его это сделать. Он сам не понимал, почему так жаждет боли, но надеялся, что однажды брат перестарается и убьет его. Но этот чертов ублюдок постоянно его спасал. — Иди к черту, — тихо произнес Шинья, закрывая глаза, качнувшись, но чудом устояв на ногах. — Что? — риторический вопрос, не требующий ответа. Темноволосый оказывается рядом с братом, хватая того за грудки, встряхивая, словно куклу. Наверное, Шинья и есть кукла, раз столько терпит. — Я устал, Курето, — Шинья вздыхает, — устал быть твоей игрушкой. Курето не контролировал себя. Он бил Шинью головой о пол, заламывал руки, пока не слышал звук сломанных костей. Но он не слышал плачь и просьбы остановиться. Хруст ломающихся позвонков. Светловолосый больше не сопротивляется в руках Курето и тот понимает, что натворил. Он трясет безжизненную куклу, умоляя открыть глаза и сказать любое слово. Любое. Но этого не происходит. В заключении напишут, что он скончался от множественных переломов, выпав из окна. Несчастный случай. Это был последний раз, когда Шинья сломался. Ему было 24.