a fever (in the heart)

Ничто не предвещает беды. На светящихся в темноте часах — восемь утра-вечера (все сливается в одно зимой), Чанёль спит, растянувшись на всю кровать, словно диагональ прямоугольника, и кутается в одеяло, которое он наглым образом отвоевал ночью, возомнив себя не иначе как предводителем могущественного племени, захватывающего чужую землю. Ифань смотрит на него, хмурясь и замерзая (у них здесь не тропики), а затем идет в душ, бормоча что-то про малолетних засранцев. Пока он не выпил кофе, ему позволяется быть обозленным на весь мир ворчуном. Вставай, он трясет Чанёля за плечо, когда кофе уже выпит, а сам он — чувствует себя немного человеком. Чанёль жалобно и протестующе одновременно мычит что-то среднее между ещепятьминуточек и заткнисьифань и забирается под одеяло с головой. Заткнисьифань пожимает плечами и бросает напоследок, прежде чем захлопнуть дверь, что, если Чанёля выкинут из университета, он выкинет его из своей квартиры. Чанёль вряд ли это слышит. (Ифань вряд ли выкинет его из своей квартиры.) * — Ифань, — звонит ему Чанёль с домашнего телефона посреди дня, когда в голове у Ифаня — заключение договора между их компанией и инвесторами и документы, реки, моря и океаны документов. — Почему ты не в университете? — спрашивает Ифань немного раздраженно, потому что а какого, собственно, черта? — Я плохо себя чувствую, — Ифань невольно изгибает бровь и ухмыляется, пока Чанёль старательно и с надрывом (учился бы так) кашляет в трубку. С ним такие фокусы не пройдут. Еще бы он себя хорошо чувствовал после рок-концерта с этим-как-его-ах-да-Бэкхёном. Этот-как-его-ах-да-Бэкхён подводит глаза, как девчонка, учится с Чанёлем в одной группе и не отлипает от него, словно приклеенный. Ифань этого-как-его-ах-да-Бэкхёна недолюбливает. Терпеть не может, по правде говоря. (Ты ревнуешь, довольно шепчет ему на ухо Чанёль, когда впервые замечает это, и мягко целует в щеку.) — Ифань, — продолжает Чанёль, и Ифань может представить себе, как тот жалобно надувает губы, — Ифань, ты же придешь сегодня пораньше? И купишь молока? Ифань бормочет что-то неопределенное и кладет трубку. Если приходить в три ночи с виноватым ифань-прости-я-забыл-предупредить-мы-с-бэкхёном-гуляли-а-телефон-разрядился — это пораньше по мнению Чанёля, то, да, Ифань придет пораньше. * Он вваливается домой зáполночь, насквозь пропахший сигаретами одного из коллег и гремучей смесью духов женской половины их отдела. Темнота — хоть глаз выколи, и он, споткнувшись о ботинки Чанёля, идет, держась за стены, в спальню. Чанёль все еще в постели (он вообще вставал сегодня?), только дрожит странно. Ифань хмурится и садится на край кровати, развязывая галстук. Эй, Чанёль, опускает он ладонь на одеяло, и ответный звук (стон? скулеж? как это назвать?) ему не нравится. — Ифань, — тянет Чанёль тихо и, кажется, радостно и тут же заходится в кашле. Ифань холодеет. Быть может, его руки ледяные после морозной улицы, а Чанёль — сонный и пригревшийся, но у него очень горячий лоб, слишком горячий. Такой горячий, что Ифань пугается не на шутку. — Чанёль? Где болит? — спрашивает он, а голос его слегка подрагивает от волнения (пожалуй, он внесет этот момент в свой длинный список под названием В Чем Никогда Не Сознается У Ифань). Он ложится рядом и притягивает к себе комок из одеял и Чанёля. — Голова, — жалобно говорит Чанёль и кладет голову Ифаню на плечо (даже сквозь одежду тому кажется, что на него положили работающий обогреватель). — Я же сказал, что плохо себя чувствую. А ты не пришел, А я ждал, слышит в этом Ифань и чувствует себя ужасно. — Прости, — шепчет он виновато и легко проводит пальцами по спутанным волосам Чанёля. — Ты мерил температуру? Чанёль лишь бормочет что-то невразумительное в ответ и жмется к Ифаню. Ифань задумывается. А у них вообще есть градусник? * Спустя пятнадцать минут он находит двадцать пять тысяч вон, пятьсот юаней, пульт от старого телевизора, альбом с фотографиями прошлых хозяев квартиры, статуэтку писающего мальчика, старинный набор елочных игрушек и женскую заколку для волос. Но не градусник. (Разве что валявшиеся в шкафу теплые шерстяные носки, которые прислала ему бабушка из Китая, он натягивает на Чанёля под его вялое сопротивление, мол, они колючие, Ифань, прекрати.) Сонный Чанёль слабо хватает его за запястье, когда Ифань заходит к нему и гладит по горячей щеке (сердце его тревожно екает от болезненного вида Чанёля, но в этом он тоже никогда не признается). Не уходи, хмурится Чанёль, не открывая глаз, пока Ифань заверяет его, что помнишь ту аптеку, всего десять минут, я туда и обратно. * На лице у аптекарши — шок, когда Ифань (в расстегнутой наполовину куртке и с дикими глазами) врывается в аптеку в полвторого ночи и, не отрывая глаз от экрана телефона, просит градусник и что-нибудь очень действенное от простуды. Попутно он ищет в Интернете как вылечиться от простуды, но люди советуют водку с перцем, водку с медом и просто водку, и он глубоко сомневается в их компетентности. Он думает о том, что обещал Чанёлю вернуться через десять минут (не больше, я обещаю), пока миловидная дамочка лет сорока пытается объяснить Ифаню, что не может выдать ему лекарства, ведь вы сами не знаете, что вам нужно! и он кашляет, и у него температура — понятия растяжимые! 1:34АM, показывают часы (Ифань сдерживает свое обещание), когда он возвращается и дает градусник так и не уснувшему Чанёлю. 38,2°. Чанёль виновато улыбается, когда Ифань прижимается щекой к его раскаленному, словно сковородка на плите, лбу. Он совершенно не знает, что делать. Этому их в институте не учили. (А сам Ифань почти не болеет). * Исин — его бывший приятель по школе и врач по совместительству — больше удивлен, кажется, чем раздражен (а сам Ифань мысленно убил бы со всей жестокостью того, кто посмел позвонить ему в такое время). Ифань, ты? спрашивает он изумленно, пока Ифань выдает ему, что тридцать восемь и два, что делать, он кашляет, что делать, ему плохо, что делать? Но я стоматолог, возражает тот и красноречиво хмыкает, когда Ифань бросает да какая разница. Все заканчивается поражением Исина, который приказывает ему заткнуться и приготовиться записывать. И если через пару дней не полегчает — к врачу, говорит он таким тоном, что Ифань уже сейчас готов вызывать скорую. — Ифань, а это точно ты? — интересуется Исин задумчиво в конце их разговора. — Это на тебя так не похоже. Чанёль дремлет на половине Ифаня, уткнувшись носом в его подушку. Может, и не похоже, думает Ифань. Но это неважно. * (Аптекарша смотрит на него с интересом, словно на зверюшку в зоопарке, и ничего не говорит, когда Ифань приходит во второй раз и кладет ей на стол бумажку с наименованиями. Как будто ночью никто не может заболеть). * В половину четвертого (еще ночи? уже утра?), когда Чанёль, наконец, напичкан всеми таблетками и микстурами, одет в самую теплую кофту и закутан в два одеяла, Ифань позволяет себе расслабиться и прилечь рядом. Он забирается к Чанёлю под одеяла и обнимает его (только сейчас он понимает, что переживал — переживает, — как полный идиот). — Я потный и грязный, — шепчет Чанёль и пытается отодвинуться, но Ифань не дает, легко улыбаясь ему. — И, Ифань, ты заразишься. Заражусь, мысленно соглашается Ифань и прижимается лбом ко лбу Чанёля. * На работе Ифань чувствует себя так, словно его переехала машина; или автобус; или поезд. Или все сразу и несколько раз. В обеденный перерыв он крутится на своем офисном стуле и пьет очередной стаканчик кофе (по крайней мере, так это там называется) из автомата, пытаясь не выключиться, словно прибор с разряженной батареей. Его коллеги женского пола шушукаются между собой, обсуждая то нынешние писки моды, то самый популярный в этом сезоне сериал, то наиболее удачные рецепты куриных супчиков, которые помогают при простуде лучше, чем любые лекарства. Ифань замирает, прислушиваясь. Куриный супчик? * Не забудь выпить таблетки, пишет он Чанёлю, чувствуя себя удивительно неловко (будто мамочка какая-то). — Ифань, — перезванивает Чанёль через пару секунд. — Ифань, я знаю, что ты принесешь мне поесть. Его голос — хриплый, но уже не кажется таким уж вялым или больным, поэтому Ифань закатывает глаза и начинает подозревать, что Чанёль решил воспользоваться своим положением на полную катушку. Вот подлец. Подлец хочет чипсов (с беконом и самую большую пачку!), пиццу (обязательно с ветчиной и грибами!), колу, чизбургеров и еще колу. Ифань со вздохом записывает все это в список к ингредиентам для куриного супа, которые он нашел в Интернете. * Я действительно собираюсь это сделать? с сомнением думает Ифань, рассматривая все составляющее его будущего супа, разложенное на столе. На нем розовый фартук, боже мой, с цветочками, который оставили хозяева прошлой квартиры, и он чувствует себя странно, так странно, как никогда еще не чувствовал. Сегодня суббота, Чанёль спит, как младенец, и Ифань с радостью бы пошел и забрался к нему обратно в постель, но— Это ведь для Чанёля? Это же Чанёль? Ифань вздыхает и с готовностью берет нож. Готовить — это сложно; это очень сложно, понимает он, когда несколько раз режется, нарезая (кубиками) морковь, и оказывается забрызганным кипящей водой, когда забрасывает все ингредиенты в кастрюлю. И это варить до готовности его пугает. Очень пугает. Как ему, черт возьми, понять, что все это готово? — Это— Для меня? — глаза у Чанёля блестят (но они и должны блестеть, он же болен), а на губах — широкая радостная улыбка. Ифаню даже страшно. Пока Чанёль ест (я могу сам), Ифань заинтересованно смотрит на безумно увлекательный узор штор и изредка бросает быстрые и абсолютно незаинтересованные взгляды на него. Так у меня получилось? думает он. Чанёль кажется вполне довольным жизнью и супом. — Он пересолен, — говорит Чанёль, когда тарелка становится пуста. Ифаню кажется, что его столкнули с крыши пятидесятиэтажного здания его офиса. — Ифань, — Чанёль ловит его за руку, когда Ифань встает в молчании, чтобы отнести тарелку. — Я не сказал, что он невкусный. Тарелка едва не выскальзывает из его рук, когда Чанёль неожиданно обвивает его шею руками и притягивает к себе. Я— Ты же знаешь, да? бормочет он мягко ему на ухо, а голос его — смесь из множества чувств, которые, да, знакомы Ифаню. Он прижимает Чанёля к себе так крепко, как только может, и тот не протестует. * — Это ужасно, — хнычет (по-другому и не скажешь) Чанёль, когда Ифань пытается заставить его полоскать горло чудодейственным, по мнению Исина, лекарством. — Я не хочу, Ифань, оно горькое, и отвратительное. На Чанёля не действуют уговоры из разряда здоровье важнее; давай же, еще пару раз; хотя бы разочек; лекарства не бывают сладкими; прекрати вести себя, как ребенок. Иногда ему кажется, что Чанёль — это его пятилетний брат, о котором он мечтал лет в десять, дергая маму за халат и прося братика. Все доходит до того, что Ифань идет на кухню, разводит себе такой же стакан и, вернувшись в ванную, начинает демонстративно полоскать горло. Господи. Ну и дрянь. Мерзость. Однако, Чанёль начинает полоскать вслед за ним без единого звука. Чертов ребенок. Он действительно младше Ифаня всего на два года? * Апельсинная Эпопея начинается с того, что его коллега, Минсок, предлагает ему половину своего апельсина на обеденном перерыве. Это от моей девушки, довольно улыбается он и рассказывает о своей заботливой и любимой подруге, которая считает, что всем сейчас не хватает витамина С, поэтому важно восполнять этот недостаток, чтобы часто не простужаться. Витамин С, задумчиво повторяет Ифань. После работы он идет на рынок, где воюет с тетушками и бабушками за хорошие апельсины. Ты забрал самые лучшие апельсины! кричит на него Божий Одуванчик, хотя в коробке еще гора абсолютно таких же (правда, Ифань не разбирается в апельсинах, поэтому не может сказать наверняка). Какая молодежь пошла, ни стыда, ни совести! продолжает кричать на него уже какая-то другая тетушка, когда Ифань, не проронив ни слова, расплачивается с продавщицей, которая смотрит на него с сочувствием. Он лишь пожимает плечами и улыбается ей. Ифань уносит с собой больше пяти килограммов и лишь на полпути домой задумывается, а зачем им столько? * — Зачем столько? — Чанёль сидит на столе, абсолютно уже здоровый, кажется, и подбрасывает блестящий, словно солнце посреди их кухни, апельсин в воздух. Ифань лишь улыбается и продолжает чистить апельсины. Весь вечер они лежат в постели в обнимку и смотрят фильмы (апельсины вместо попкорна — это странно, не находишь?). Чанёль стонет, что больше совсем не может, совсем-совсем-совсем не может есть апельсины, и смеется. — Я хочу почаще болеть, — чуть позже говорит он тихо, а пальцы Ифаня, запутанные в волосах Чанёля, замирают на мгновение. — Ну, ты готовишь мне суп и апельсины чистишь, и проверяешь, принял ли я лекарства, и— Это мило. Ифаню не знает, смущен он или растроган. Неловкое чувство. — Идиот, — хмурится Ифань и едва удерживается, чтобы не стукнуть его по голове (болеть он почаще, понимаешь ли, надумал). Чанёль громко смеется и неожиданно (когда успел?) оказывается на Ифане. Он улыбается и трется своим носом о нос Ифаня. — Мне кажется, — шепчет он и целует Ифаня в уголок губ, — что я совершенно здоров. Точно, думает Ифань и неожиданно понимает, что не целовался с Чанёлем, казалось бы, целую вечность. Он скучал, но в этом он тоже не сознáется. * Наутро голова Ифаня раскалывается, а о его горло точат когти кошки. Совершенно здоров, значит? Чанёль не выглядит виновато, лишь притягивает Ифаня к себе, устраивая его голову у себя на плече, и говорит, что его таблеток хватит на двоих и что: — Моя очередь. * (Ифаню кажется, что дело не только в простуде. Они просто немного больны. И это хорошая болезнь).