«Эдельвейс»

— Можем ехать? — тихо повторила она, и несмелая улыбка осветила лицо женщины. — Да, вы можете ехать, ты увидела своего мужа. Теперь ты можешь ехать. — Но вы же сказали, что отпустите его! — отчаяние заставило ее воскликнуть. — Я сказал, если нам понравится, — помолчав, ответил старик, и в тихом голосе можно было расслышать легкую усмешку, хотя лицо оставалось непроницаемым, — Ты слишком дешево ценишь этого воина, женщина. — Но что же вы еще хотите? — голос Анны уже звенел от боли и безнадёжности, — Денег у меня больше нет! Что еще вам надо? Что я должна сделать, чтобы вы отпустили моего мужа? Она беспомощно обернулась на офицеров и, отпрянув от руки Репнина, который пытался увести ее ближе к казакам, снова сделала шаг вперед. Находясь на грани, пытаясь изо всех сил не впасть в бездну безумия, и не разрыдаться прямо здесь, на глазах у всех, Анна все еще старалась найти способ, чтобы освободить Владимира. Это поняли все. Корф не сводил с нее напряженных глаз, Репнин дернулся, чтобы снова отвести ее ближе к своим, но Истомин оказался ближе, и раньше загородив женщину собой, тихо прошептал: — Я прошу вас, Анна Петровна, вы же видите… Нам нужно уехать, мы не можем сейчас подвергать опасности вас, вашу жизнь, — Но увидев глаза, закушенные губы, дрожащие пальцы торопливо продолжил: — Мы вернемся. Вернемся за ним. Клянусь! Своей кровью клянусь… — он повысил немного голос, потому что она, зажав уши руками, закачала быстро головой. Анна была не в силах слушать и не представляла, как сможет вернуться назад, оставив Владимира здесь. — Я клянусь вам, мы вытащим его! Прошу вас, послушайте! — настаивал Истомин. — Нет! Я не стану вас слушать, — упрямо оборвала его женщина и вскинула голову, чтобы видеть мужа. Долгим, больным взглядом она смотрела на связанные руки, на заросшее лицо, на грязную, поношенную одежду, свисавшую с худых плеч и, отведя рукой Истомина, громко спросила горцев: — Чего вы хотите? Говорите, я сделаю все, чтобы освободить его, — снова повторила она, обращаясь к старейшинам, которые с интересом наблюдали за русскими. Вдруг проскрипел старческий голос, и кто из стариков решил прервать молчание, было совершенно непонятно. Кроме того, слово, которое было произнесено, Анна совсем не поняла и потому беспомощно обернулась к Истомину, который вдруг побледнел. За него сказал все тот же молодой чеченец, который привез их сюда. — Танец. — Танец? — нахмурившись, переспросила Анна, — Какой танец? — Древний танец, который на Востоке умеет танцевать каждая женщина. Лицо говорившего не выражало ничего; ни ухмылки, ни гнева, ни даже любопытства. Казалось, он был бесстрастен, как вечные вершины гор, и так же, как и они, неумолим. — Анна! Я прошу вас! — снова воскликнул Михаил. — Анна Петровна, это неблагоразумно! Вы должны остановиться! — шепот Петра Истомина уже не предупреждал, он просто кричал об опасности. Она не слышала их, и только смотрела в тот угол, где прозвучал голос высохшего, худого старика с пронизывающими черными глазами. — Но я не на Востоке, я не умею танцевать ваших танцев. — Анна хмурилась оттого, что не понимала, что от нее требуют. — Если ты женщина, ты сумеешь угодить, если нет — ты не сильно хочешь освободить своего мужа, — усмехнулся переводчик. — Нет! — низкий голос Владимира упал, как меч, рассекая пространство комнаты, — Моя жена не станет здесь танцевать — спокойно сказал он и уперся глазами в Анну. Повисла недолгая пауза, и наконец, она так же неторопливо, повернула голову к чеченцам и спросила, обратившись к старейшинам, — Я могу поговорить с мужем? — Нет. Анна замерла только на секунду, и тут же, выдохнув, ответила: — Тогда я буду танцевать. Чеченцы закивали головой, что-то обсуждая и наконец, переводчик, еле улыбаясь, обратился к Корфу: — Твоя женщина не слишком послушна тебе, но мы разрешаем ей то, что она просит. Он повернулся и тихо что-то произнес в открытые двери, потом сказал Анне: — Иди к женщинам, они дадут тебе одежду. — Анна, нельзя соглашаться! Как вы не понимаете? — Михаил изо всех сил пытался остановить ее, есаул подошел ближе, готовый оттолкнуть всякого кто посмеет приблизиться к баронессе, но она никого не слушала. — Я иду, — сказала она и пошла вслед за молчаливой тенью женщины, что появилась в дверях комнаты. — Вечером ты будешь танцевать. Иди, подготовься, — сказал напоследок чеченец, сверкнув белозубой улыбкой. — Я сказал, она не будет танцевать, — произнес Владимир. — Тогда она может ехать, а ты останешься здесь, — рассмеялся чеченец, поворачиваясь к пленнику. — Я согласен. — Я не согласна, — резко обернулась в дверях Анна и, упрямо посмотрев на Владимира, повторила, — Я приехала сюда, чтобы увезти тебя, и я это сделаю. На секунду их взгляды скрестились, и Анна повторила голосом величественной королевы — Я буду танцевать, а потом вы отпустите нас; моего мужа, всех наших людей и меня. — Анна, вы с ума сошли! Неужели не понимаете что им надо, чего они добиваются? — князь Репнин бросился к ней, но был остановлен молодым чеченским парнем из охраны. — Анна Петровна, так нельзя! Это безумие! — вторил ему Истомин. Но женщина уже вышла и не слышала их. Танец был назначен на вечер, и в комнате, где должна была танцевать Анна, не присутствовали молодые воины, там остались только русские офицеры, старейшины, пленники и несколько человек из охраны горцев. Женщины дали ей длинную рубашку и несколько огромных платков, велев закутаться в них. Но увидев, что сама она не имеет никакого представления, что надо делать со всеми этими вещами, сами стали ее готовить. В итоге, Анна почувствовала себя капустой, закутанной кое-как во множество слоев ткани. С нее сняли все, что Матрена так старательно прилаживала под ее фигуру, и оставили только самую нижнюю рубашку, корсет и панталоны. Поверх этого, натянули свою домотканую рубаху, сверху подпоясали кушаком и стали к этому кушаку прикреплять разноцветные платки, создавая, таким образом, нечто похожее на импровизированную разноцветную юбку. Еще два платка завязали на руках, наподобие крыльев, и последний платок намотали на голове, создавая нечто похожее на чадру, прикрывая половину лица. Зеркала в комнате не было, и Анна чувствовала себя совершенно нелепо. Она абсолютно не представляла, что ей делать со всем этим одеянием, и какого танца от нее ждут. Вдруг одна их женщин, по-видимому, старшая из них, сказала по-русски с сильным акцентом. — Танец… танцуй без платков. Из всего сказанного, Анна только поняла, что ей надо будет снять эти платки, но как и зачем, не понимала. Видя ее растерянность, позвали молоденькую девушку, почти девочку, должно быть, жену какого-то воина, выкраденную у персов. Русского языка она не знала, но взяв один из платков в руки, показала, что надо делать, чтобы платок летел и трепетал, а потом скользил по руке и тихо ложился к ногам. Она подбросила платок вверх и, поймав его, закружилась на месте, укрытая этим платком. Легкая ткань развевалась, летя за ней, и танцовщица быстро-быстро перебирала ножками на месте, кружась и кружась. Анна смотрела, завороженная пластикой и гибкостью молодого тела, а девушка изгибалась и медленно тянула за собой конец платка, так что он скользил по ней и, сползая, обнажал руки. Совершенно забыв про время, Анна внимательно старалась запомнить все движения, повороты, взмахи рук и наклоны головы, но вскоре женщины позвали, и ей пришлось идти за ними в комнату, где вечер уже скрывал все краски, смешивая их с темнотой южной ночи. На стенах и у окон зажгли несколько масляных ламп, но света от них было немного, и видимо поэтому, в комнату занесли еще два факела, которые держали воины из охраны. Не сразу она увидела в углу стариков, сидящих на полу, тесную группу хмурых офицеров оттеснили к входной двери, а оба пленника стояли за спинами горцев из охраны. Окна в комнате были закрыты ставнями, тогда как обе двери на противоположных сторонах наоборот были открыты. — Танцуй! — услышала она приказ, и из открытой двери послышалась тягучая, неторопливая и однообразная мелодия. Музыка была странной, и Анна прислушалась, пытаясь понять, как надо двигаться под эту музыку, которая все текла и текла, медленно, как извивающая змея ползет по веткам деревьев. Играли на каком-то неизвестном духовом инструменте, и Анна старалась уловить все тонкости и нюансы этой странной музыки, которая зовом своим, приглашала последовать за собой. — Танцуй! — повеление повторилось, и она вздрогнула, понимая, что все еще медлит. Анна закрыла глаза, представляя себе томные движение змеи, медленные и волнительные одновременно, пластичные и мягкие, обманчивые и медлительные, и вдруг поняла, почувствовала, услышала. Тонкое запястье, скрытое белым полотном рубашки, только выглянуло из-под покрывала, и легкая ткань послушно дорисовала все, что было еще скрыто от взоров зрителей. Маленькая рука, зависла в воздухе и вдруг ожила, покачиваясь и маня, пальцы гибкими волнами рисовали в воздухе какие-то узоры, и рука вдруг взметнулась над головой и зависла, а ткань рукава, скатившись вниз, открыла белую молочную кожу и мягкий изгиб локтя. Она все еще была скрыта от взоров под непроглядной пеленой ткани, музыка перетекала из аккорда в аккорд и мелодия горной напевностью вела дальше, и Анна пошла за ней. Вторая рука, держа в своих пальцах покрывало, потянулась вслед за первой и также замерла над головой, покачивая и вибрируя от стонов музыки. Прозрачное полотно платка, расцвеченное светом факелов, на котором странными силуэтами танцевали тени, вдруг взметнулось вверх, зависло на секунду и тут же плавно стекло вниз к ногам и легло так, что изящная ножка, на секунду выскользнув из-под длинного подола, наступила на ткань. И тут же поднявшись на носочки, женщина отбежала на несколько шагов, и все взметнулось вслед за этими ножками, и вихрем полетели за ней и покрывала и тени и даже свет. Казалось, даже музыка потянулась следом за маленькой фигуркой, и остановилась, не добежав до стены. Анна замерла и снова, как прежде, рука из шелка и свет и стекающая ткань, которая то взлетала вверх, то зависла над землей, не коснувшись пола, то дрожала на сгибе другой руки, пальцы, которой переплетаясь с пальцами, писали в воздухе завораживающую вязь тайны. И наконец, второй платок мягко соскользнул вниз, и снова женщина остановилась, замерла, и снова музыка заставила ее идти дальше. Лицо Анны, как и вся фигура все еще было скрыто под платками, и не различить было, где кончается прозрачный шелк и начинается хрупкая плоть, но руки, обнаженные до локтей распахнутыми рукавами, ослепляли своей белизной и утонченной мягкостью и выбившиеся косы светлыми лентами скользили по тонкой спине, и крохотные пальцы ног изумляли своим совершенством. Фигура все еще была укутана покрывалами, но вот уже третий платок взлетел над головой женщины и затрепетал. Но и ему не суждено было просто упасть на землю, руки подхватили его, и снова подбросили. Женщина свободно перебежала и, поймав его, спряталась за ним, игриво выставив платок перед собой, давая возможность рассмотреть рисунок на ткани. Тени, что плясали на нем, отражали борьбу неукротимую, словно море, отвлекая от колдуньи, что показывала это видение, а слабый свет факелов не мог высветить женщину, и только оставлял на платке свои мазки. И наконец, подобно другим, платок упал вниз и растекся на полу разноцветной лужей. Анна обернувшись, протянув руки вперед, снова отбежала, раскинула еще одно, такое же, покрывало и снова скрылась от взглядов, укрывшись им, и вынырнула из него, как из воды, и встрепенулась так, что на миг взлетели светлые пряди волос, блеснув в свете факелов обманчиво красноватыми бликами, и закружилась, и ткань полетела за ней, и так же кружась, незаметно стекла вниз и замерла. А Анна, остановившись и покачиваясь в такт музыке, как качается послушная ветру тонкая ива, медлила, руками рисуя над головой тайну. Никто из мужчин не помнил и не понимал, когда и сколько она сбросила своих покрывал. Глаза только и следили за руками, да всполохами света, который то мерцал, то вспыхивал, то обнимал, то бросал во тьму. И вот, наконец, она подняла последнее покрывало над головой, скрывшись под ним, и закружилась, и закачалась, и остановилась, и ткань стекла по телу женщины вниз. Анна осталась стоять в одной длинной рубашке, из-под которой выглядывали ее маленькие пальчики ног. — Я выполнила все. Отдайте мне мужа, — сказала она твердо, в упор глядя на стариков.