Это слово

Пуля вошла точно в широкий завиток на обоях. Занзас откинул голову и уставился в потолок. «Люблю». Вот же гребаное слово. Занзас вытянул руку и пальнул наугад. Никто не бежал к кабинету с воплями, все привыкли «когда босс не в духе или скучает, на глаза не попадаться». Как люди признаются в любви? Своим жёнам, сестрам, собакам. Своим людям. Пару лет назад, глядя в волевое злое лицо Сквало, на хищный оскал и расширенные зрачки, как у наркомана, Занзас поклялся, что не будет распускать сопли с признаниями. Не рядом с таким человеком, который и прикроет спину, и сам нашинкует, если придётся. Занзас-то и «спасибо» почти не говорил, а тут «люблю». Личный запрет Занзаса Вонголы. Но вот уже неделю слово жгло горло, каталось на языке как конфета-жвачка, норовя спрыгнуть в неподходящий момент, и приходилось следить за собой. Однажды слово сорвалось с языка за завтраком. Убиравшая со стола толстуха Мари перекрестилась и вымелась, сверкая пятками. Сквало не сбежит, конечно, но полить святой может, на полном серьёзе. Занзас подстрелил подсвечник — тот повис вверх ногами на гвозде — и всадил ещё три пули в другой завиток, строго по форме узора. — Ну и с чего ты опять дурью маешься? — Сквало вошёл без стука, сложил руки на груди. С его волос капало. От него несло улицей: бензином и прелой листвой. У Занзаса здесь, в кабинете, — порохом и застоявшейся выпивкой. Он не открывал окна в холода, а холодно ему после «Колыбели» бывало часто. Восемь лет во льду ничуть не закалили. — Тебя хочу, — лениво сказал Занзас, удерживая себя на месте. Хотелось подскочить, зарыться в волосы, ощупать с ног до головы. Знал: жив, цел — и на том спасибо. И всё равно тянуло проверить, удостовериться. — Иди сюда, — Занзас протянул руку. Сквало фыркнул, подошёл: — Мог позвонить. Я бы не делал тогда крюк до Марчетти, подождал бы он со своими бумажками. — Нет. Было ли это ответом на слова Сквало или на своё желание признаться, Занзас бы не смог сказать. В двадцать лет маяться такой хуйней — это вообще нормально? Он притянул к себе Сквало, снимая ноги со стола, расстегнул плащ: Сквало был в гражданском, под плащом — свитер и пижонские зауженные брюки со стрелками. — Не раздевайся. Так меня трахнешь, — ухмыльнулся Занзас, потёрся бритой щекой о шершавую ладонь Сквало. Крем ему, что ли, подарить? Сквало нагнулся, положив руку на спинку кресла, жадно прихватил губы Занзаса и терзал их, пока они не засаднили. Чуть отодвинулся — выдохнуть, и обвёл дёсны, прихватил язык жёсткими солёными пальцами, неприятно и как грёбаный собственик. Занзас не возражал. — Хочу, чтобы ты его проколол, босс. Как подумаю, готов в трусы спустить. — И я буду мямлить месяц, пока не заживёт. Иди ты. — Ты и так не особо разговорчив. Используй мимику, — заржал Сквало. — Мусор, ещё на языке немых мне предложи общаться. Сквало молча выдернул Занзаса из кресла, сдёрнул к ступням штаны с бельём и нагнул его через подлокотник: без суеты, уверенно и быстро. — Куда-то торопимся? — Я хочу в душ и жрать. Но твои приказы — закон, босс. Занзас лягнулся, оттопырил средний палец и сжал зубы. Сквало уже оттягивал ягодицу и лил на дырку холодную смазку. — Блядь, зачем? Мы же не... — Мне нравится, как она блестит, — сдавленно прошептал Сквало. Уже завёлся. В смазке были все бёдра, Занзаса это бесило и отзывалось в теле стыдным удовольствием. Яйца поджались, в паху мучительно свело. Член упёрся в кожаную обивку кресла, будет вся в сперме, ну и похуй, — и всё это вместе распаляло только так. Зашуршала обёртка презерватива. Сквало дразняще повёл головкой по расщелине, оттягивая момент, а может, просто любуясь своим белым членом на фоне его, Занзаса, смуглой задницы — спасибо матери-цыганке. Когда надавил на вход, мошонку и живот сладко подвело. Но нет, Сквало щекотно скользнул по промежности тонкой скользкой резинкой, и только тогда наконец, наконец, блядь, толкнулся. Занзас старался дышать носом, представлял, каково это, железо в языке, и как на подобное отреагируют старые хрычи — и изнемонал. А потом Сквало сжал пальцы на его члене и стал долбиться как отбойный молоток, чёртов охуенный — его — мусор. Ещё и руку просунул под рубашку: неласково гладил, тёр и почти царапал шрамы, которые, с-суки, всегда становились чувствительными, и прикосновения били током в висок. Подлокотник давил на живот, чёлка лезла в глаза, жар тёк по спине маслом, жёг пах и крестец обещанием скорого оргазма, и в такт каждому толчку Занзас про себя повторял мрачное «люблю». Проклятый запрет. * Занзас проколол уздечку языка. Вставил штангу. Мастер, который это делал, знал, что повреди он что, и ходить ему с простреленным коленом. И, конечно, Занзас не говорил. Значительно молчал и дёргал бровями. И тайком ржал над тем, как его офицерский состав, его люди, соратники, почти друзья, пытались угадать, что он имел в виду. И, надо сказать, узнал о них и даже о себе много нового. Сделал пирсинг он незадолго до дня рождения Сквало. Праздник дорогого, мать его, человека, чем не повод сказать заветное слово? Вечером, после шумного застолья, которое устроил Луссурия, Сквало стоял в спальне Занзаса и расстёгивал рубашку. Занзас обнял его со спины, зарылся носом в волосы, вдохнул резкий запах трав и крови — с последнего задания Сквало пришёл с раненым плечом, отмахнулся от живительного пламени Кю. Сказал: слишком расслабляет. Занзас заправил белоснежную прядь за ухо и прихватил губами мочку, слегка сжал зубами. Хотелось сделать немного больно и очень хорошо, как чувствовал себя сам Занзас. Поднятый воротничок рубашки Сквало скрёб Занзасу щёку, сам Сквало тихо дышал, стук его сердца напоминал о месяцах иллюзий и пересадке органа от донора из другого мира. На такие вещи не обращаешь внимания, пока что-то не перещёлкнет и не начнёт казаться важным в человеке всё, от того, как он облизывает губы до сухих корочек, до привычки выбивать ногой одному ему понятный ритм за чтением документов. И от всего этого — осознания, что живой, что рядом, что можно дотронуться, что тот самый человек — всегда щемило под рёбрами, болезненно замирало в груди и хотелось орать, стрелять и крушить всё вокруг. Но Занзас лишь взял ладони Сквало в свои и переплёл пальцы, сжал, как бы утверждая «мой» и «я рядом». Сквало хмыкнул, погладил большим пальцем костяшки. — Какой ты у меня романтичный, босс. — Заткнись. — Случилось что? Занзас дёрнул щекой, мол, всё в порядке. Лизнул острую скулу и залез в уже расстёгнутые штаны, провёл пальцами под трусами, задевая член. Когда они только стали трахаться, Занзас вдруг расшиб лоб о то, что Сквало не любит в сексе мудачества, членомерства, выяснений, кто тут альфа-самец, и прочей ерунды. А ещё Сквало мог часами изводить Занзаса в постели, лаская наизнос, вдохновенно ловя каждый его вздох или стон, как грёбаный пианист за роялем. Ещё иногда мог как бы случайно и вообще «это не я» погладить по заднице или издалека показать неприличный жест, будто отсасывал Занзасу. Сквало целовался так, словно вынимал душу и собирался забрать её с собой в ад. Такому хотелось отдаваться, наплевав на все заёбы — только такому Занзас и мог. В подобные моменты тянуло сказать, какой Сквало охуенный, как на самом деле дорог и важен, и как Занзас его любит, но когда это он говорил такую херню? Поэтому все это забурлило, начало, как обычно, рваться наружу, и получилось только назвать Сквало по имени: — Супербия… И этот мудак всё понял. Всегда понимал. Прижался крепче и потёрся затылком о плечо, открывая бледное горло. Красиво. Хорошо, как глоток виски в мороз. Завело не хуже порно. Занзас забылся и по привычке намотал волосы на запястье. Сквало поморщился и тихо, но твёрдо попросил: — Не надо так больше, Занзас. Мне не нравится. И Занзас отпустил и больше не делал этого. Нежно — сам с себя фигел — провёл по волосам, наслаждаясь их влажным рыбьим блеском, погладил живот, твёрдый, горячий — скоро он весь будет в сперме. Задрав майку, обвёл крупный пупок и скупую блядскую дорожку под ним. Сквало отступил на шаг, вытряхнулся из остатков одежды и упал на кровать. Занзас присел на постель, повёл носом по голени до колена Сквало, прикусил кожу чуть выше, огладил бёдра ладонями до самого паха и уткнулся лбом в костистый лобок. От близости перехватило дыхание. К щеке прижимался член, Занзас лениво трогал языком кожу, бледную и почти безвкусную, перебирал пальцами яйца Сквало. Тот смотрел на него, не мигая, потом протянул руку и надавил на губы. Занзас впустил. Позволил трогать штангу, теребить её, и лишь иногда гулко сглатывал. Всё это было непривычно интимно, откровенно, откровеннее члена в жопе. Он прикусил костяшки, потёрся о руку лицом, со вкусом лизнул твёрдую ладонь, затем головку, сочную, солёно-горькую, как диковинное лакомство. Выдохнул, пережидая острый приступ возбуждения — так перекись водорода шипит и пенится на ране, а в нём — кровь и жгучее чувство желания. Неторопливо прихватывая губами налитой член по всей длине, нащупал дырку. Сквало уже был готов, смазан изнутри. Он ждал. Смотрел и ухмылялся. Это подтачивало терпение хуже ожидания. Занзасу нравилось ласкать Сквало там: сразу три пальца на всю длину, их мягкое, гладкое скольжение, горячие мышцы вокруг — и собственный член набряк и дёрнулся, сочась влагой. Нестерпимый жар собрался внутри и распирал, хотелось вставить — и потерять остатки мозгов. Сквало беспокойно заёрзал, застонал тихо-тихо, и Занзас замер. Он просто завис на пару мгновений, потому что раньше слышал, как Сквало стонет, только когда вправлял ему выбитые суставы или вытаскивал пули. Во рту у Занзаса резко пересохло. Он вытащил пальцы, развёл длинные мускулистые ноги как можно шире и сильным толчком загнал, притёрся, вжался мошонкой в задницу. Ему требовалось слышать этот стон ещё и ещё. Сквало подался навстречу, привычно подгоняя, но Занзас не торопился, покачивался, почти не выходя, пока Сквало не начал просить — во весь свой невозможный, раздражающий и пиздец родной голос. Ругаться и угрожать. Тогда Занзаса и сорвало. Он трахал, держа Сквало за шею, глядя в мутные от желания глаза, на узкие приоткрытые губы и на острые зубы. Занзас цеплялся взглядом за белёсые ресницы, за ссадину на лбу, но на самом деле он не пытался удержать Сквало, он фиксировал себя в этой реальности. Раз за разом. Кажется, они плыли по грани целую бесконечность, Сквало хрипло вскрикивал, Занзас не мог выдавить из себя и звука. Он был как пьяный, смотрел, как его член исчезает в дырке Сквало, смотрел на покрасневшие влажные ягодицы, смотрел, как Сквало дрочит себе совсем не в такт, — и сорвался, как серфингист, в волну, которая несла его на гребне, а потом поглотила. Несколько минут они со Сквало лежали неподвижно. Слушали отзвуки оргазма, одного на двоих: как дрожь прокатывалась из тела в тело. «Люблю», — билось молоточком в висках. Сквало провёл ладонью по влажному затылку и тихо спросил: — Хочешь что-то сказать? Занзас набрал воздух в лёгкие и сказал: — Нет. *** День начался ужасно. Сначала позвонил Савада и сообщил, что сделка сорвалась и понадобится вмешательство Варии. Потом объявили ураганное предупреждение, вскоре и вправду полило и подуло так, что сносило к ебеням, стоило вылезти из машины. И не то что люди, даже машины почти летали. Новая эра воздушного транспорта, блядь. Работу выполнили чисто, и когда уже усадили свои жопы на кресла машин, позвонил Савада и сказал, что ему нужен Вексель. Подробности за руганью Занзаса Сквало не расслышал. Сам чертыхнулся, осознавая: особняк они подожгли, и лезть за важной хренью теперь нужно было в жерло адской печки. Единственное, что утешало, — Занзас был до определённой степени огнеупорный, а Вексель, судя по заверениям Савады, так просто сгореть не мог. Занзас выпрыгнул из начавшей движение машины, прижал к лицу платок и ломанулся в здание. Ветер хлестал полы его форменной куртки, и выглядел Занзас как сумасшедший. Он им и был! И уж точно он старался не ради Савады. Сквало знал, Векселя в их мире значат очень многое, за них можно продать душу и убить столько, что красивое чистое море крови Мукуро покажется лужей. Вокруг рушились стены, и всё полыхало, штукатурка, пепел и пыль смешались с дымом, Сквало кашлял, проклинал всё на свете и подгонял пожарников. На полицию было плевать, разберутся. Там были свои. — Занзас! — заорал он, не выдержав. — Только попробуй сдохнуть! Когда очаг погасили и стали разгребать завалы, Занзас сам вылез наружу: обгоревший, в саже, мокрый, только глаза и зубы блестели. Он доковылял до Сквало и что-то сунул ему в руку. Сквало раскрыл ладонь и поднес к глазам, не веря себе. Это была, мать его, мятая, но целая ромашка, выдранная с корнем из земли. Точно, за домом же приусадебный парк. Вот идиот. Идиот же! — И в честь чего это, блядь? — В честь того, что я люблю тебя, придурок. А когда говорят это, принято дарить цветы. Вроде бы. — Занзас нахмурился и поскрёб грязный подбородок. — Ну обосраться! — Сквало оглядел с ног до головы серьёзного босса и усмехнулся: — Нашёл время. Чего это вдруг прорвало? — спросил с подозрением. — Я вспомнил, что у меня тоже Вексель есть. С Червелло, — и тяжело замолчал. — Понятно. — Что, блядь, понятно? — Что ты кретин. И да, я знаю. Я тоже тебя люблю, дурной босс.