Не за то

Не за то просыпались мы с мыслью о мести, одевались наспех и бежали в бой. Побитые, искалеченные, и внутри, и снаружи, мы боролись бок о бок с тобой. А знаешь — все не за то. Ведь мы порой даже не задумывались, к чему берем в руки оружие. Били точно, в сердце, насмерть, не содрогаясь от звуков рвущейся плоти. Точнее, я била. Ты «стояла в стороне», говорила, это так называется. Дни и ночи в госпиталях, да все на ногах, а в утреннюю со мной, подбирать раненных и боеприпасы. Такой молодой была, всего-то шестнадцать. И ведь не боялась ничего, разве что пауков. Всегда я завидовала твоей глупой храбрости, твоему необъяснимому оптимизму. Наверное, нужно иметь нерушимую волю и неисчислимую силу духа, чтобы улыбаться, зная, какие ужасы могут подстерегать тебя впереди за первым же поворотом. Да, ты плакала. Не без этого. Иногда. О наболевшем. Я не всегда могла утешить тебя: не хватало времени или сил, или я просто была взбешена чем-то таким, как мне казалось, глупым в той твоей истерике, что ты решила закатить именно сейчас. До конца осознавая, что наше с тобой будущее не имеет под собой крепкой опоры, что оно рушится с каждым прожитым впустую днем, подходя к своему идеальному финалу, я бы не вела себя так опрометчиво. Я бы собрала каждую твою пролитую слезу и запечатала в самом надежном месте. В своем сердце. В своей голове. Чтобы никогда больше не слышать горестных всхлипов, от которых так больно екает сердце. Чтобы не видеть ни одной блестящей капли на перепачканных грязью и кровью щеках. Чтобы не становиться причиной этих слез. Я хотела запомнить тебя улыбающейся, уходя, но моя слепая вера не дала этому случиться. — Знаешь, — говорила однажды мне поутру, — нам нужно мир увидеть. Океаны, горы, леса. Не собаку, а волка. Не кошку, а гордого льва. Или тигра: любого из них. Все то, что скрыто от нас за колючей проволокой и бетонным забором. — Думаешь, я о многом прошу? — Я не знаю, — отвечала холодно, в моем духе, ты знаешь, — для начала — давай победим, а там посмотрим. — Давай. Но потом, когда уже, как ты говоришь, победим, мы сможем отправиться в путешествие? Увидим семь чудес света? Тогда, кажется, пообещала тебе, что увидим. За свою жизнь я давала много обещаний, но самые главные исполнить так и не смогла. Ты, конечно же, простишь меня за это, ведь ты очень добрая. Такая добрая, что практически безрассудная. В военное время это глупость: та самая, которая перевешивает чашу весов в нашу пользу. А вспомнит хотя бы один из нас, за что мы воюем? За что убиваем других, лишаем кого-то самого дорого? Сами ложимся в холодную землю за что? Неужели нам просто нечем заняться? Помню день, когда все случилось. Враг наступал, мы защищались. По нам били из артиллерии, а мы в отместку возводили буйные стены цветов - ты видела это так. Свинец, нектар, кровь и вино. Нам давали его, чтобы успокоить рвущееся наружу сердце, но оно никогда не помогало. Сидели с тобой, помнишь, во рву. Рядом еще дом стоял: серый, кирпичный, полуразрушенный. Ты все мечтала о лестнице в небо, а там была только та, что вела в подвал. Притаились — ждем. Враг уже рядом. Я отчетливо слышала каждый его шаг, скрип зубов, неровное дыхание. Он был один, я точно это знала. Точнее думала, что все наверняка так. Огромный, злой, словно и не человек вовсе, он извергал из своей глотки слова, достигающие моих ушей, но твоего сердца. Знала, как тебе больно это слышать. Считала секунды до подходящего момента. А ты уже была на пределе, взъерошенная, готовая закричать от обиды на весь мир. Рассказать, как оно есть на самом деле. Ведь ты все знала. И тогда я прыгнула на него, помнишь? Раньше, чем следовало. Не могла больше терпеть, как и ты. Он был весь в броне, тот бугай, и только горло его светило поросячьим розовым. Я знала, куда бить, когда без сожаления перерезала его грязную глотку, мараясь в крови мерзавца. Только вот не учла того, что к каждому огромному бойцу теперь полагался более мобильный. Два выстрела — два трупа. Он спустил курок раньше, чем я могла это заметить… Прости. Тогда я почувствовала тот дом спиной. Шершавый, холодный. Он стал нашим последним местом встречи. Дрожащими руками я достала из кармана накидки пачку сигарет. Они были дешевыми, но терпимыми. Ты ненавидела их вид и запах, я знаю. — Прикури. — Голос стал тихим, хриплым. Но даже тогда ты любила меня. И ты щелкнула зажигалкой, закуривая ту дешёвку, что так ненавидела, для меня. У виска застывала кровь. Запачкалась, когда поправляла волосы. Мутная багряная вода скатывалась по щекам. Ты застыла в немом ожидании, стараясь не смотреть на рану. Рваную, явно от экспансивной пули. Глубокая затяжка. Так тяжело. И стыдно, наверное. Я касалась твоих сырых волос, вспоминая, как расчёсывала их. Вспоминая их аромат, потому что сама уже ничего не чувствовала. Это было частью и меня тоже. То, что я так хочу запомнить на прощание. Почти докурила, а ты все еще молчала. Не понимала, что это конец. Догорело. Фильтр мне ни к чему. Руки в бессилии упали. Они уже тоже были ни к чему. — Алиса? Алиса-Алиса. Да толку то? — А как же борьба? Как же победа? Как же семь чудес света? Поздно. Знала бы раньше, серьезно, только бы знала я то, что случится подобное, что умру вот так, как собака, никому неизвестная, бравый воин… ЗА ЧТО? За что я боролась все эти месяцы? — Не за то, дорогая. — Отвечу тебе. — Не за то воевала я. Вот теперь, умирая, понимаю, что счастье то оно рядышком было. Что не те моменты приходилось мне ценить. А ты уже плачешь, я знаю. Начала еще задолго до этого. Все жалеешь нас с тобой. Только вот, кажется, зря оно, понимаешь. — Поцелуй меня. Напоследок. Я скажу это, и где-то внутри тебя рухнет целый мир, но ты поцелуешь. Обязательно поцелуешь. В холодные бледные губы, дрожащие болью. Будешь молить меня, дергать, лишь бы глаза не закрыла. Я пообещаю, что не сделаю этого. Я в очередной раз солгу. Улыбнусь еще раз, мысленно переломаю все сигареты из той самой пачки, выброшу их отмокать в ближайшей луже. Нет сил у меня ни на что. — Знаешь, это не мы боролись. Лишь я. И все не за то.