Семьдесят восемь ударов

Писк кардиомонитора. Первое, что услышала Мира, очнувшись. Именно поэтому она долго думала, что в синтетическом теле по-прежнему бьётся сердце. До того случая с гранатой на автомобильном заводе: ей раскурочило грудную клетку, но вместо обливающейся кровью мышцы, она увидела скопление шестерёнок и проводов, тонкие волокна умного полимера, металл и ни намёка на сердечный ритм. Ничто в ней не издавало звуков, но генератор фонового шума в палатах девятого отдела всегда был настроен воспроизводить одно и то же – писк монитора. Доктор Уэлет была убеждена, что ритм бьющегося сердца успокаивает. — Как же выключить эту дрянь… Сейчас на звук было просто не обращать внимания. Можно было сосредоточиться на тактильных ощущениях, отделить сигнал от каждой клетки полимера и оценить малейшую неровность материала под пальцами обеих рук. Первый месяц осознавать, что твоя кожа сделана примерно из того же, из чего обивка на операционных столах, было странно. Теперь родство с мебелью ничуть не оскорбляло. Обе руки чувствовали одинаково, ноги были на месте, дышалось легко. В груди тянуло и давило, и это действительно впечатляло: мозг по памяти воспроизводил вегетативные реакции на стресс – болело там, где по определению болеть больше не могло. Когда-то так было и с физическими повреждениями: глаза видели рану, мозг пугался и воспроизводил боль так, как думал, что она должна ощущаться. Походило на сны, в которых в тебя стреляют. Вроде и больно, но недостаточно — воображению не хватало красок, чтобы нарисовать боль от тысячи нервных окончаний. — Да чтоб тебя!.. Что-то хрустнуло и писк кардиомонитора оборвался. Грубо, но эффективно – не нужно было прислушиваться, чтобы понять, кто крушил оборудование ради тишины. Майор приоткрыла глаза, в очередной раз забыв сощуриться от яркого света, и прежде, чем поднять глаза на Бато, осмотрела себя. Её действительно подлатали. Не позаботились прикрыть наготу, но Мира давно избавилась от лишней стыдливости: доспех не оставлял простора для воображения, а полимерную кожу просто было воспринимать как одежду. Обнажённой она была без неё – прозрачно-красный каркас и гибкий металл. — С возвращением. Бато потёр костяшки пальцев и коротко улыбнулся. Морщинки собрались вокруг механических глаз, отчего практичные, без изысков протезы блеснули почти живым огоньком, и сержант в два широких шага преодолел расстояние до стола. — Голосовые команды, Бато, — сиплым от долгого молчания голосом, пробормотала Мира. — Это проще, чем кулаком. — Но не так приятно, — возразил сержант и облокотился о перила стола. — Как себя чувствуешь? — Как кислородзависимый утопающий. Бато негромко хмыкнул и потянулся рукой к её лицу. Пальцы нерешительно дрогнули возле виска, словно бы он хотел дотронуться, но не знал нужно (можно) ли, и сжались в кулак. Он не вздрогнул, когда Мира, подавшись секундному желанию, стиснула его ладонь. Тёплая и шершавая наощупь – такой она была. Под кожей мерно бился пульс, по жилам бежала кровь, температура менялась от кончиков пальцев до запястья, и Мире вовсе не нужно было проводить для этого пальцами по коже. Хотелось только иметь возможность взглянуть в настоящие глаза сержанта, понять, о чём тот думает, когда она касается его, и сказать то ли себе, то ли ему нет. То ли вообще нет, в принципе. Потому что синтетическое тело не чувствует, а мозг плохо помнит, как. Потому что Хидео умер несколько (шесть часов, сорок две минуты, одиннадцать секунд) часов назад. Потому что она мало что может ему, Бато, дать, а вот то доверие — оно пугает. Потому что механические или нет, глаза Бато смотрели внимательно и искренне. Потому что… — Я ничего не прошу. Пальцы в её ладони дрогнули и очень осторожно сжали в ответ. Семьдесят восемь ударов в минуту. С такой частотой билось сердце Бато. Ритм бьющегося сердца успокаивал. Она закрывала глаза и представляла, что вот так — так билось её собственное сердце.