О таких говорят вполголоса

О таких говорят вполголоса: не боится ни бога, ни чёрта. Он... как его... атеист, ему дела никакого нет, вот и нечего бояться. Боли? Так ему давно уже не больно. Смерти? Пф-ф! Она повсюду, сэр! Куда ни плюнь, попадешь ей в гнилую рожу. Что там ещё? Бояться темноты он перестал еще в детстве. Его отец был копом — странные дела, да, очень странные дела, ведь у копов не бывает плохих детей. А он не хороший. Он очень, очень плохой парень, верь мне на слово. Как так вышло? Не иначе проделки феи-крёстной. Страхи, страхи... было ведь что-то... Он точно говорил. Точно упоминал, вскользь, ненароком, после бокала или двух, или трёх. Ну, есть ещё такое словцо: ответственность. Неприятное, тяжелое. Противное донельзя — но даже его, этого дотошного словечка, он давно не боится. Вот в Библии было сказано: умываю руки. Удобная механика действий, знаешь ли! А ему как раз нравилась библия — его мать была католичкой все те семь или восемь лет, что довелось ее знать. Хорошая была женщина — без лица и без имени. Хорошие книги читала ему перед сном. Хорошие слова говорила и хорошо готовила завтрак. Наверное. О мёртвых, говорят, всуе можно только хорошее. Ой, да чёрт с ними. Он не боится не проснуться. Некоторые из его людей до сих пор уверены, что он никогда не спит. Глупости, конечно! Много парней ты знавал, которые бы только и делали, что крошили черепа и тянули сквозь зубы виски? Даже героям нужно спать. Когда-то, было дело, он устроил большую вылазку, пикник. Настоящую жатву, да ещё и по самым дальним границам, в Вирджинии, знаешь, где это? Неближний свет, скажем так. На ногах провели дней пять или шесть, чтоб не соврать. Люсиль тогда здорово развлеклась, и фотографий наделали — завались. Ланс целую стену увешал в бункере. Сделали бы ещё, но механизм в полароиде полетел, знаешь, как это бывает со старой техникой. А где сейчас найдёшь толкового мастера? Был у нас один, да только снимок его мозгов тоже теперь красуется на стене над кроватью Стивена. Потому что выделывался много, а незаменимых сейчас не бывает. В бункере вообще много таких кадров — зашатаешься. Говорю же, главное — вести себя правильно. Не трясись. Соблюдай правила, и всё сложится как надо. Он нормальный парень, я давно его знаю. Женщины? Конечно, много. У него целый, хо-хо, гарем. Их он тоже не боится, совершенно точно. Этот парень любит баб. Кто-то говорил, что лет десять назад у него была целая коллекция старых джипов, а теперь, когда мир полетел в парашу, он коллекционирует этих красоток. Однажды, знаешь, охотились, то да се, парни заглянули в парочку домов, а там нашлась группа оборванцев. Ну, как группа, двое мужиков и одна девчонка лет восемнадцати, девятнадцати, я не знаю. Короче, они давай по нам из окон палить, Дуайту в ногу зарядили, ты прикинь. Но нас-то больше, а они, хрен знает, как вообще выжили, их из дома вытрясти — всё равно что конфету у ребёнка, ну ты понял. Шуму много было. Дуайт как увидел, что пистолет был только у девчонки, приложил ей по лицу хорошенько, а потом сам так отхватил, что на ногах не устоял. На спине валяется, смотрит на него дурнем. А он: "Дуайт, — говорит, — ну разве так обращаются с женщинами? Где твои манеры?" Знатно мы тогда поржали. Док Дуайта, конечно, подлатал. Но прикол в чём: он этих мужиков убил через пару дней, а девчонку вымыл и приодел. Никто этих загонов не понимает, но никто и не выступает особо, нахрен надо. Тараканит он по бабам, пусть себе, какая нам разница? Может, он их ебёт, пока никто не видит. А может, его мать и правда была какой-то там святой, и он теперь загоняется по этой теме. В общем, нет, женщин он точно не боится. Просто... не знаю, собирает, как марки. Как джипы. Коллекционеры — они такие. Странные. О прошлом его знаю мало. И ты тоже туда не лезь. Рот лишний раз вообще лучше не открывать. Молча работаешь, молча стреляешь, куда прикажут. "Да", "нет", "будет сделано". Не ебёт тебя ни сколько ему лет, ни как его зовут, ни люди, которых он знал. Ниган? Пф-ф-с, парень. Я тоже — Ниган. И ты теперь — Ниган. Здесь каждый Ниган, кто не дурак, кто преклонит перед ним колени. Понял меня? Ниган — это не имя, это ячейка, которую тебе разрешили занять. Не я это придумал, как-то это само вышло. Говорю же, крутой он парень. Не боится ни ответственности, ни лидерства. Крови не боится тоже. Ну, ты видел, как он того рыжего. Летело фейерверком, аж до фургона. И каждый раз так. Вообще-то, нервная у него работа. Легко создать империю, но удержать её — задачка не для слабака. Тут нужны алмазные яйца. Бывает, он выпьет и его тянет на разговор. Редко, очень редко. Всего раз на моей памяти он выпил столько, что позвал меня к себе. Поговорить. Сидит, ноги на стол закинул; держит стакан. Смотрит на меня, смотрит. Потом допивает виски залпом, берет Люсиль в руки и говорит, медленно так: "Знаешь, Саймон, жил да был однажды один парень, и звали его... А как же его звали... Может быть, Дэнни или Дарси... Дениел... или... да, пожалуй, это и неважно. Давнецкое это дело, а имена... они просто пыль, знаешь ли". Я стою, слушаю. А спина вся вспотела. Да как — почему?! Был уже один перец на моей памяти. Называли его БигБэн, здоровенная дура, выше меня на две головы и шире, здоровый, короче, бык. Так говорят, что он однажды БигБэна вот так вызвал к себе, говорил с ним долго, выговорился, а потом грохнул. Взял и расквасил ему башку посреди своей спальни. Жизнь сейчас херовая, но жить я хочу, так что молчу, не спрашиваю ничего. А он Люсиль покачивает так, туда-сюда. Туда-сюда. Тогда я и понял: всё. Последние минуты мои пошли. А он спокойный такой. Без улыбки. Мне как-то вообще не по себе становится, когда он не скалится. Аж похолодело всё. Я вообще не ссыкло, но чуть в штаны не наложил, отвечаю. Он подходит, значит, наливает ещё. Прилично так наливает. И говорит: "Как легко тебя развести, Саймон. Повёлся, да? А я всё прекрасно помню". Я — ну, а что мне терять: помирать, так с музыкой. Спрашиваю: "чего помните?". А он: "Его звали Дерек". А я стою и думаю: какой в жопу Дерек. Думаю, всё, щас точно грохнет меня, будут парни мои мозги отдирать ото стен и ковра. Уже даже приготовился, детство вспомнил, всё это вот, жизнь перед глазами начала мелькать. А он отпил из стакана и сел обратно. Ноги закинул. Говорит: "У имен такой короткий срок годности, парень, ты себе не представляешь..." И начинает рассказывать. Был у него друг. Не знаю уж, что в его понимании друг, я и не уточнял, ну, сам понимаешь. Они, вроде, учились вместе. В одной бейсбольной команде играли, сначала младшая лига, потом — старшая. Какие-то там Волки, я хрен знает, не запомнил с нервяка. Соседями были, ковырялись в гараже вместе. У него была старая отцовская колымага, синий джип, 86-го, что ли, года. Потом они, короче, вместе поступили в колледж, жили где-то в Нью Йорке, соседями, что ли. Крепко завязались, на много лет. Я знаю, как это бывает, у меня тоже типа лучший друг. Не знаю, что с ним стало после всего этого. Много лет уже его не видал. Я, короче, аж заслушался тогда. Ну, прикинь, сколько уже его знаю, а никогда таких разговоров ещё от него не слышал. Но набрался он тогда, и правда, прилично — бутылки полторы в одно лицо всосал. Да откуда мне знать, с какой радости. У нас как раз днём был сбор дани по ближней границе, помню, один паренек там выделился. Не знаю, может, твоего возраста. Тебе сколько? Вот и ему было лет двадцать пять, может, меньше. Нелюдимый такой, чумазый, волосы чёрные, брови нахмурены, хоть бы испугался ради приличия. Стоит, грудь выпятил, глазами сверкает, чуть не скалится. Запомнил я его, потому что Ниган тогда аж в лице поменялся. Мы даже не поняли, начали его рассматривать — типа может, наш. Так, вроде, нет. У нас таких не было. Глаза зеленые, сам весь дикий такой, с дурниной, к нему подходишь, а он бросается, как волчара. Мы его еле повалили. Много себе позволил этот пацан, много. У нас за такое наказывают. Да, Люсиль тогда хорошо поработала. Одного нашего даже вывернуло, по-моему. А вот с Ниганом что-то неладно было, он днем ещё улыбаться прекратил. Помню, весь помертвевший какой-то, как отмер. Лупит один раз, второй, пацан этот упал уже, а он всё лупит. Даже на лицо ему брызнуло, так у него аж щека дернулась. Мы вообще не поняли, чё он такой, на измене весь. Свои какие-то приколы, видать. Ну, он быстро себя в руки взял, так что мы и не заморачивались. Так вот, значит. Сидит он, пьет вискарь. Рассказывает мне про этого Дерека. Нормально они там устроились, бизнес даже какой-то, вроде, замутили на двоих. Всё у них было общее, дружили, короче, как положено. Коллекционировали джипы, бейсбольные биты и косухи. Знаешь, как это бывает у мужиков. А потом Дерека этого грохнули. Да как, как. Взяли и расквасили ему башку — одной из коллекционных бит. Какой-то свой парень, с которым они что-то по бизнесу не поделили. Он их подставил крепко, прям свинью подложил. Спиздел серьёзно, прямо скажем. Обманул. Бывают такие говнари, ты понял, из-за которых полная задница происходит. А Ниган потом этого Дерека так и нашел: посреди квартиры в луже мозгов, а рядом — бита. Херовая, короче, ситуация, прямо скажем. Согласен? То-то. А чё потом. Короче, покрутился ещё немного в Нью Йорке, свалил в Атланту. Продал свои джипы и биты, одну только оставил. Ну, ты понял, да? Ту, которой этого парня зажмурили. Тогда у него крышу, походу, и сорвало. Вовремя, потому что сразу почти началась вся эта жопа с кусачими. Дела, дела... Вот он мне это всё рассказал, стакан отставил и смотрит. "Ну, — говорит, — спрашивай. Вижу, что на языке так и вертится. Удиви меня, — говорит, — пока я в хорошем настроении". Ну я и вывалил первое, что на ум пришло: как, говорю, зовут вас? Взаправду чтоб? По-настоящему. Чтоб имя его хоть перед смертью узнать, а то, видит бог, он точно из меня всю душу выбьет вот-вот. Ан нет. Он посмотрел тогда ещё чуток, молча, я так и понял, что жив останусь. Видать, он другого вопроса от меня ждал. А я что, я уже всеми цветами изошёл. И побелел, и покраснел, и позеленел. Мне больше спрашивать нечего было, в голове аж гудит — так пусто! Да что ответил... рукой только махнул. Надоел я ему, видно. Говорит: — Чтобы вспомнить свое настоящее имя, парень, мне нужно выпить куда-а больше этого дерьмового пойла. Врет, конечно. Всё он помнит. Парни, которые держали в руках Люсиль, говорили, что там гравировка какая-то на рукояти. Шрифт мелкий, со щербинами, но начало разобрать можно. "Д. Хейл" и на "С..." чё-то там вообще непроизносимое. Содралось, видать. Бита-то старая, лет двадцать пять ей. У меня сын ещё на такие облизывался. А что — потом? Я свалил, еле ноги унёс. Бежал дальше, чем видел. Добежал до ворот, проблевался, успокоился. Говорю ж, перенервничал. Больше на такие разговоры к нему не ходил. Ну его в пекло, у меня и так седых волос поприбавилось. А ты, парень, пасть не разевай. В чужое прошлое не заглядывай, клювом не щёлкай. Не твоё это дело, я и сам бы... да сам понимаешь... теперь — никак. Хочешь жить — помалкивай. И никогда, парень, никогда ему не лги. Усёк? Он — ни чёрта, ни бога. Я ж говорю. Только лжи, понял? Лжи бояться — надо. Лжи — не стыдно. За ложь он убивает. Свои, видать, загоны. Никто этих загонов не понимает, но никто и не выступает особо. Нахрен надо...