Безмолвие

Кхазад-дум. Из ненасытной утробы мрака проступают зубцы искореженных крыш. Тьма наползает, гнетет, злобно тянет холодные пальцы. Натужно дыша, наблюдает за ними. И ждет. Белая башня Эктелиона никогда не казалась так далека, недостижима из зловещей мглы королевства, ныне ставшего склепом. Мох, и кости, и пятна запекшейся крови. Вот и всё, что осталось. Но потом Арагорн целует его… … тихо ворочаются спящие хоббиты… …придвигается ближе, кожа одежды трется о кожу, мешаются жаркие вздохи… …Гимли скорбит о своей родне, неуемные руки сжимают топор, даже во сне… …пальцы крадутся меж прядей волос, сплетаются, тянут… …посох Гендальфа тускло мерцает в небытии раздробленной каменной кладки… …язык раздвигает сжатые губы, сцеплённые зубы, заглушая слова отказа… …серебрясь в волосах Леголаса, часового их снов на руинах царственной залы, сквозит звездным светом меж прутьев темницы ночи. Арагорн целует его. — Не противься себе, — говорит Арагорн ему в губы, длинные пальцы распускают шнуровку его штанов, быстро, уверенно, ловко. — Не трать, — говорит Боромир, часто дыша темнотой, — время попусту на разговоры. Вместо ответа ледяной поцелуй полумглы достает до пылающей плоти. Искушенные сильные пальцы находят, обхватывают, сжимают. — Скажи, — ровный неспешный голос велит ему в ухо, — что мне делать с тобой сегодняшней ночью. У темноты есть глаза, и уши, и губы. Они смеются над ним, крыльями рвут пустоту, когтят безмолвие ночи, глумятся над тайным огнем в глубине его естества — неугасимым, постыдным, полыхающим лишь под пологом мрака. Как и всегда, непокорно. — Скажи, — говорит Арагорн, как и всегда, терпеливо. Его пальцы так же упорны. Нежат, гладят, ласкают. Сводят с ума. Боромир не дает ответа, отвернувшись к суровому камню. Лишь обезумевшим демоном дробно колотится сердце, мечется в темном застенке его существа.  — Скажи мне, — вновь говорит Арагорн, пальцы другой руки пытливо спускаются ниже, обольщают, влекут, суля невозможную ласку. Проникают, лишая дыхания и рассудка. Но только беззвучный вздох срывается с губ Боромира, будто шорох в кромешном мраке спешащей к своей норе незрячей крохотной твари. — Боромир, — говорит Арагорн — иногда этот голос, знавший язык Старшей расы, говоривший с владыками, что зрели истоки мира, может миновать возведенные стены, исподволь покоряя неприступную крепость. Но не сейчас. Не сегодняшней ночью, когда темнота подле них дышит смертью и прахом, и Боромир уступает, опускаясь на каменный пол, как блудница, раздвигает ноги для Арагорна. Арагорн опять целует его, настойчиво, жарко, жадно стонет в горячие твердые губы, скользкие пальцы дразнят, входя в распаленное тело, не давая Боромиру ни промедления, ни пощады. Иногда он хочет лишь быстрых и властных рук Арагорна, берущих, что пожелают, дающих то, что желанно. Иногда они движутся в нем неспешно и томно, и тогда Боромир льнет к груди Арагорна, отдается рукам Арагорна, вверяет себя Арагорну. Но не сегодняшней ночью. Сегодняшней ночью Боромиру этого мало. Обрывая их поцелуй, он вжимается бедрами в Арагорна, яростно трется, требует, умоляет. Покуда горячая твердая плоть не находит свой путь, проникая в него всё глубже, овладевая всем, что еще непокорно. — Боромир, — говорит Арагорн, тело сплавляется с телом, в каждом касании тьма обретает имя и форму. Арагорн поднимает и шире разводит ему колени, раз за разом достигая тайной чувствительной точки, заставляя метаться под ним на холодном камне, торопливо скользить рукой по до боли напрягшейся плоти. — Не молчи, — говорит Арагорн, размечая слова толчками, слепящими вспышками света под прикрытыми веками Боромира. — Дай мне услышать тебя, — говорит Арагорн, как будто просит ответа, запретных слов, что не могут быть сказаны между ними. — Боромир, — его имя, как вздох на губах Арагорна, как пустота утраты во внезапно покинутом теле. Отстраняясь, он отлучает себя от него, с приглушенным проклятием под своей рукой изливаясь на бесплодную землю. Боромиру довольно слышать его, чтобы выплеснуть вязкое семя, зло впиваясь зубами в наручей жесткую кожу, заходясь звенящим в ушах исступленным беззвучным криком. Так происходит всегда. Даже сегодняшней ночью. Посох Гендальфа светит не ярче, чем серп изнуренной луны, хоббиты крепко уснули. Невдалеке Леголас, наверное, видит эльфийские сны наяву. Гимли — темнее, чем тьма на погосте руин, ставших гробницей его народа. Воздух пропитан солью семени, слез или крови — всё едино. Истертую кожу наручей Боромира испещряют бессчетные метки укусов. В пустой глубине темноты обретается смерть. И наблюдает за ними. И ждет.