Обломки будущего

Её зовут Мотоко Кусанаги. Мотоко любит запах свежих тостов, арахисовое масло, горячий кофе с двумя (от силы — тремя) ложками сахара и большим количеством холодного молока в нем. К слову, давняя привычка, взявшаяся неизвестно откуда номер один: по утрам обжигаться раскаленной ручкой чайника, в тысячный раз проклиная свою невнимательность, быстрее наливать себе воды в кружку, бросать туда чайную ложечку кофе (варить зерна она отказывается постоянно) и со всех ног бежать на небольшой уютный балкон, наблюдая за обеспокоенно-снующими людьми и нежно-оранжевым утренним солнцем. Говоря об этом чудном явлении, она и сама, честное слово, не понимает, почему рассвет постоянно доставляет ей такую страшную бурю эмоций и чувств — небо постепенно становится теплым и нежным, медленно освобождаясь от мрачного ночного покрывала луны и созвездий; знает она лишь одно — традицию свою вряд ли когда-нибудь уже нарушит. Что касается распорядка её дня, то меняется он крайне часто, в зависимости от обстоятельств — первое — Мотоко крайне не любит спать, лежать на кровати до вечера, второе — не любит сидеть на месте и размышлять о глупых вещах с умным видом — как она сама часто выражается, жизнь свою Кусанаги «прожигает» все время — подолгу гуляет с друзьями, от упоминания которых мама вечно смешно корчится и тяжело вздыхает; рисует нелепые разноцветные картины (которые, к слову, одна из знакомых называет «достоянием припадочного») и полностью пачкается в краске, периодически надоедает несносному старику из соседней квартиры и изучает новые технические приспособления, искренне не понимая всеобщего восторга и обожания. В последнее время она думает, что мама совсем перестала ее понимать, оттого скандалы и частые обиды в их доме становятся постоянными посетителями, даже её любимый пушистый друг предпочитает в такие моменты уходить подальше — очень мудрое решение, пускай даже для кота. Мотоко часто винит и проклинает себя за то, что сгоряча порой скажет маме что-то резкое и дурное, отчего самой потом крайне паршиво на душе — так нельзя. Нельзя. Она не знает, как себя в двух словах охарактеризовать — жуткая фантазерка и мечтательница, любительница поспорить и повозмущаться, никудышный художник и начинающий горе-публицист — все это полностью очень хорошо ее описывает, должно быть, все это вполне могло бы сойти за начало ее автобиографии — средненько, конечно, но могло бы. Вполне в ее стиле. Мотоко любит свою жизнь, всей душой любит, несмотря даже на множественные падения и промахи, на неудачи и пару печальных моментов, когда единственное, чего ей хотелось — слиться со стенами воедино или провалиться под чертову землю — во всяком случае, все это она давно в прошлом оставила — главное, думает она, напоминать себе периодически, что жизнь — не такое уж и болото грязное, что все, в принципе, можно изменить, или хотя бы попытаться изменить — не так уж это и сложно, если захотеть. Многие боятся о таком думать даже, а Мотоко — нет, совсем нет, надежду ведь терять нельзя никогда, иначе как вообще можно жить без веры в лучшее? Вся жизнь человека, думает она, становится скучной и однообразной, лишенной какой-либо радости и отдушины. Давняя привычка, взявшаяся неизвестно откуда номер два: не сдаваться никогда и не при каких обстоятельствах, как бы глупо и наивно это ни звучало. Говоря о привычках, есть еще одна, третья, только это не принцип и не действие какое-то вовсе — его зовут Хидэо. Он — особенный. Исключительный. Момент их встречи она помнит особенно отчетливо и ярко, пожалуй, ничего на свете такого нет, что она смогла бы оставить в памяти так же, как их знакомство — как-то раз она решилась понести в мастерскую свой раритетный и крайне потрепанный гаджет (с техникой она не ладит совсем — считает, что она непременно ведет человека в пропасть), с трепетом выложила «сокровище» специалисту, на что тот, медленно покрутив его перед собой несколько минут, с долей презрения и ехидной насмешкой сказал, что «реанимировать это старье уже нельзя» — именно в тот момент к ней подошел парень (примерно ее возраста), высокий, крепкий, слегка взъерошенный — он мягко улыбнулся и взял в руки это самое «старье». Спустя считанные минуты или секунды даже (она честно не помнит: сильно была увлечена тем, как глаза молодого человека непрерывно следили за скачущими белыми цифрами) он торжественно вручил ей любимую вещицу и тихо шепнул, что мужчина этот — идиот редкостный. Как она узнала позже, техника и программирование — его среда обитания, буквально его стихия — теперь она точно уверена в том, что нет на свете ничего совсем, что не поддавалось бы его умелым рукам и возможностям. Сам же Хидэо всегда смеется с ее слов и с уверенностью считает, что глупости все это и никаких сверхспособностей он и близко не имеет — самостоятельно научился нескольким несложным вычислительным приемам, методам обхода системы и захвату нужной информации — ничего паранормального и необычного, обыкновенная логика и доля математического анализа — в будущем он яростно хочет обучить Мотоко всем этим премудростям, если та, конечно, не будет сопротивляться и говорить о том, что это невозможно и бесполезно. Хидэо — особенный симбиоз мягкого и волевого духа, по-настоящему редкий и удивительный парень, восхитительно, к слову, на гитаре играющий — он не любит все эти раскрученные новые музыкальные инструменты, которые играть прекрасно могут и без твоей помощи, даже усилий никаких прикладывать не придется — он как-то купил за бесценок у прохожего старую гитару, подлатал её немного и самостоятельно играть на ней научился — сейчас даже струн на неё не найти нигде, не говоря уже о каких-нибудь учебных пособиях. Он не поет, петь у него не получается совсем (хоть она и уверена, что он только прибедняется), только играет — каждая струна, каждый аккорд и каждый лад несет свой смысл — он будто играет по нотам собственной жизни. А взгляд его, думает она постоянно, — одно из чудес света. Глаза у него — не просто голубые, вовсе нет, глаза у него — ярко-голубые, светлые и чистые, впрямь как безоблачное небо или нежная лазурь — два переливающихся на свету драгоценных аквамарина. Хидэо ни на секунду, ни на мгновение даже не сомневается в том, что любит ее больше всей своей жизни — заботливо обнимает ее хрупкие плечи, с особенной, единственной в своем роде нежностью касается губами ее тонкой шеи, краснеющих щек и теплых губ, едва улыбается и нашептывает разную несуразицу, от которой Мотоко вечно смеяться хочется, но она отчаянно пытается сдерживаться — если засмеется, считай, романтику испортила. Еще один интересный момент — они любят подолгу разговаривать о всякой чепухе, рассуждать о далеких галактиках, обвинять научно-технический прогресс в роботизации окружающего мира, придумывать нелепые истории и в мыслях представлять себе свою старость — Хидэо постоянно шутит над тем, что Мотоко будет вязать ему махровые шарфы и возить на коляске, отчего та постоянно улыбается, пихает его в бок слегка и уточняет, что на колясках они наперегонки кататься будут — никак иначе. Она любит его ни граммом меньше. Несмотря на все шутки, о будущем она тоже задумывается иногда: Мотоко постоянно ловит себя на мысли, что хотела бы небольшую, но теплую семью — понимающего мужа и двух детей — мальчика и девочку почему-то. Хотя, если уж по правде говорить, разницы совсем нет — главное, чтобы детей было двое — так у них постоянно будет надежное и родное плечо, которое всегда будет рядом. В мире настоящих друзей и без того найти крайне сложно, невозможно почти, а эти двое независимо от обстоятельств всегда будут на страже друг друга. Она уверена, что будущее у них существует. Проснувшись утром пораньше, Мотоко быстрее идет к нему — в голову внезапно приходит безумная мысль — побежать сломя голову неизвестно куда и неизвестно зачем — своеобразный протест всему миру — слиться с толпой таких же ищущих себя молодых парней и девушек — Хидэо совсем не против такой затеи, все так и происходит, только ночевать они остаются в каком-то тесном прохладном помещении — не домой же идти, в самом деле, а новые ощущения, говорят, это здорово — новые ощущения никогда и не при каких условиях помешать не могут. Все вокруг них толпятся, поют во все горло и наперебой рассказывают истории из своей жизни — кто-то сбежал от родителей, кто-то работу прогуливает, кто-то просто ищет новых знакомых — все вокруг совершенно разные, но при этом по-особенному близкие и родные друг другу. Разве такое бывает? Когда все вокруг начинают засыпать, Хидэо слегка приподнимает уголки губ и смотрит на нее. В глазах у него — блеск далеких звезд, солнечные лучи и вспышки тех самых галактик. — Я всегда буду рядом с тобой. Мотоко только улыбается и медленно кладет голову на его плечо — она знает это и без слов, знает, что никакие обстоятельства уже не смогут им помешать. — Я люблю тебя. Они тихо перешептываются о планах на завтрашний день — Мотоко хочет познакомить его с мамой — эта мысль не дает ей покоя уже долгое время (примерно месяц или даже два) — она ведь точно будет рада, по-другому даже быть не может. Девушка уже наперед все знает и представляет эту картину: дома будет тепло и уютно, по всем комнатам, вероятно, рассеется запах жасмина и пряностей: сперва мама будет смущаться и с удивлением рассматривать неожиданного гостя, затем долго будет расспрашивать их о совместной жизни и об увлечениях Хидэо, после чего обязательно предложит ему свой любимый зеленый чай, от которого он, естественно, отказаться не сумеет. В этот момент они счастливы, оба по-настоящему счастливы — беззаботны и настежь открыты новому рассвету, новому порыву ветра и ослепительному свету солнца. Никто из них не знает, что завтрашнего дня не будет. Люди в масках, в бронежилетах, с ног до головы оснащенные оружием, силой вытаскивают всех до одного — оглушают и ведут в неизвестность. Все обрывается в один миг.

сделал слишком много, слишком мало, слишком поздно. должен ли я лежать в грязи, по-прежнему во тьме? моим глазам одиноко. почему в них нет б л е с к а?

Освещение кажется слишком ярким. Они изменили её. Они сделали ей новое кибернетическое тело, вырвали трепещущее сердце, крохотными иголками выскребли все прошлое — все, чем она жила и очистили её разум от ненужного «мусора». Они уничтожили в ней Мотоко Кусанаги — убили, выжгли, выплавили, измельчили на мелкие кусочки и выбросили, словно ненужный хлам — вместо этого ученые «Hanka Robotics» повесили на её шею холодную бирку с надписью «Мира Киллиан» — образец номер один. Эксперимент номер один? Она ничего не помнит. Совсем. Все вокруг называют её сухо и небрежно — Майор. Майор Девятого отдела не имеет привычек или любимых занятий, там, где она живет — холодно и пусто, комната наполнена механическим потрескиванием ламп и мелкими проводами, из большого и единственного окна открывается вид на только что построенные огромные небоскребы с голографическими изображениями людей, от которых ее воротит с каждым днем все больше и больше. Единственное, что заметил даже её напарник — по какой-то причине она всегда задерживает взгляд на восходящем солнце, закрывает глаза и плотно сжимает губы, пытаясь будто что-то вспомнить или из головы вытащить — безуспешно — звенящая пустота, кромешная тьма и непонятная горечь во рту — все, что она чувствует. Как это описать? Мира не знает о своем прошлом совсем ничего — единственное, что ей рассказала доктор Уэлет, вероятно, единственное, что ей позволили узнать — вместе с родителями она потерпела ужасную авиакатастрофу, причиной которой стала атака террористов, мать и отца спасти не удалось, зато молодой девушке подарили новую жизнь и обновленное тело. Сознание осталось прежним, ученые (должно быть, стоит их поблагодарить) все-таки смогли сохранить его — беспокоит лишь то, что все воспоминания её, все прошлое в голове будто начисто стерто и выбелено белоснежной краской — разве такое возможно? Разве именно это попадает под определение «оставить душу и разум»? Она не знает. Давно уже не знает. Не хочет знать. Несмотря на множество противоречий, Майор соглашается (вынуждена) верить им — в конце концов, все не так уж и плохо — у нее есть строгий план на каждый день и определенные цели, выполнять которые она должна без каких-либо исключений и недоразумений — в самом деле, если основная задача выполняется без сбоев и помех, то какие вообще могут быть проблемы? Совершенно никаких. Никаких, пожалуй, кроме постоянного риска для собственной жизни (за нее она особо и не держится, по правде говоря), периодически ноющего чувства где-то в груди и порядком надоевшего жужжания повсюду — она не помнит, откуда и по какой причине оно взялось, но иной раз ужасно хочет выключить всю систему питания и изолировать себя от каких-либо посторонних звуков, людей и машин. Все эти развлечения и красочные заведения Майор считает пустой и никчемной тратой времени, она там никогда не бывает даже, если только сегодняшняя миссия не заключается в том, чтобы вправить мозги какому-нибудь черному торговцу, оказывающего услуги противоправным группировкам — всегда пожалуйста, получите-распишитесь, смело можете обращаться. Мира не любит роскошные выставки, большие сборища людей, крайне редко слушает какую-либо музыку и совершенно не признает искусство — нет, нет и еще раз нет — не её это. Совсем. Мира Киллиан. Майор Девятого Отдела. Кажется, в голове вновь что-то постукивает. В сети имеется множество вирусных программ, и уж точно разных перехватчиков управления, перехватчиков паролей и других разрушающих программных воздействий. Когда она впервые слышит о хакере, который уничтожает высокопоставленных сотрудников компании «Hanka Robotics» (перед этим взламывая их модифицированные мозги), про неизвестного, который в гигантском масштабе подчиняет себе роботизированные изделия и вскрывает системы управления девятого отдела (которые, казалось, всегда находились под строгой охраной лучших работников компании), где-то в глубине души ее будто что-то щелкает в один момент и перемыкает, что-то неизведанное с этой минуты все время начинает тянуть ее к нему ближе. Доктор Уэлет не знает, как с этим справляться, Майор — тем более.

мне с н о в а нужно умереть? мне нужно умереть здесь? я знаю, что никогда не узнаю, пока не повернусь к вере своим холодным, мертвым лицом в своем собственном деревянном ящике.

Она видит его впервые. Его имя — Кудзэ. У него тяжелый шаг (он слегка хромает), медленное и размеренное дыхание — создается впечатление, что обрабатывать воздух из окружающей среды ему крайне сложно, он даже почти не говорит ничего — скрывает лицо за темным капюшоном и долго смотрит на нее — Мира сильно сомневается в том, что он — живой человек, у людей возможности вообще крайне ограничены, вероятнее всего, он что-то вроде вырвавшегося из-под контроля изделия компании, навредить которой пытается всеми возможными способами. Майор права с небольшим только нюансом, он — вовсе не простое изделие. Нечто на подсознательном уровне сближает их. Главное — напоминать себе, что он — обыкновенный террорист, ничем не лучше тех, что хладнокровно убили всю её семью и лишили собственного тела, уничтожить его — основная и главная цель Майора, она была создана для этого, ее всегда обучали и готовили к этому — истреблять таких, как он. Кудзэ разбит, на части расколот полностью — тело его казалось смесью из органики и искусственных волокон, металлов и полимеров, он весь словно ободранный — на груди видна внутренняя синтетическая оболочка, прожилки микросхем и внутренних механизмов, его взгляд кажется ей ужасно потерянным и холодным, пустым и обезжизненным, словно отчаянно ищущим что-то давно забытое и никак не способным это найти. Когда он подходит ближе, Майор невольно задерживает дыхание и изо всех сил пытается рассмотреть его глаза — светлые, ярко-небесные, лазуревые — она почему-то уверена, что когда-то уже встречала их — тусклый блеск его голубых глаз отражает лишь печаль. — Хочешь убить меня? Как и все остальные? Печаль и ледяное отчаяние. Он — никто. Все, что у него есть — полуживое сознание и периодические сбои в системе, странные неразборчивые галлюцинации и сжимающее виски чувство полнейшей отрешенности от мира — он даже редко появляется на улицах, чтобы люди вокруг лишний раз не оборачивались, не смотрели на него во все глаза и не перешептывались, будто бы он их вовсе не слышит. Кудзэ знал — из него сделали что-то безумное, что-то совершенно чудовищное и опасное даже для самого себя. Все чаще он полагал, что внутри него что-то умерло давно и гниет постепенно, разливаясь горечью по всему искусственному телу, которое он ненавидит и презирает всей душой — он хочет избавиться от всего этого, избавиться от противного чувства одиночества и опустошенности, но не может. Никаким способом. Кудзэ говорит ей, что он лишь самообороняятся, пытается защищаться, и это правда, конечно же — других методов выжить он просто-напросто не видит, не может видеть — все они, сотрудники и руководители, все до одного должны заплатить за свои эксперименты, должны ответить за то, что с ним сделали, и он надеется только, что испытывать они будут хотя бы приблизительно то же, что и он. Холодной бионической ладонью он проводит по щеке девушки и внимательно изучает её — совершенные, идеально выгравированные тонкие черты лица Миры кажутся ему знакомыми и чуждыми одновременно — несмотря на свои широкие возможности, он никак не может вспомнить её. Совсем. Что-то ломалось, разрушалось в нем с самого начала, но теперь, кажется, окончательно рассыпалось на части.

это долгий одинокий путь от смерти к… это долгий одинокий путь от смерти к р о ж д е н и ю.

Все меняется, когда доктор Уэлет помогает ей найти прошлое. Майор медленно вспоминает каждое мгновение, постепенно все по кусочкам собирает — мама, теплая квартира, невкусный зеленый чай, вечно захламленная безделушками комната, маленький балкон; она понимает — никакой катастрофы н и к о г д а не было, не существовало никакой террористической атаки — они лгали ей все это время — каждую секунду, минуту, каждый день, используя ее в своих корыстных целях, для удовлетворения собственных же потребностей — они выкинули её тело на помойку, впихнули разум в синтетическую оболочку и лишили её права жить — они возомнили себя божеством. Больше она не принадлежит им, она — не Мира Киллиан. Не Майор. Она — Мотоко Кусанаги — девушка, жизнь которой оборвалась, не успев даже начаться. В воспоминаниях её постепенно, словно на фотопленке какой-то старой, один за одним проявляются короткие эпизоды её жизни — посиделки с шумными друзьями на крыше, ссоры с назойливым соседом и молодой совсем парень, который светится и искрится весь — улыбается, смеется и изо всех сил пытается спеть ей какую-то забавную песню, силуэт его кажется ей до боли в сердце знакомым — мягкие черты лица, бархатистый голос, теплые ладони и до одури голубые глаза. Его имя — Хидэо. Как она могла забыть этот взгляд? Кудзэ совсем не похож на человека, которого она когда-то любила всем своим сердцем — он одинок, брошен и покинут всеми, словно человек, сорвавшийся в пропасть от скользкого отчаяния и не сумевший найти оттуда выход — раны оказались слишком тяжелыми и несовместимыми с жизнью. Все верно — он погиб еще год назад в холодной палате с жужжанием широких мониторов и датчиков по всему телу, он погиб в тот момент, когда её безжалостно отняли у него, когда вместо сердца в грудь вживили конструкцию из микропроводов и стали. Мотоко находит его и рассказывает все до мелочей, а в глазах ее — горькая смесь скорби и тоски, в помутневших глазах её — слезы, которые она никогда еще в жизни не видела — она смотрит на него, словно впервые видит, слишком долго смотрит и слегка подергивает уголками губ — он вспоминает их первое знакомство, со свойственными ему сбоями почти механической речи рассказывает ей об их юношеских планах на жизнь, которые теперь каждому из них кажутся печальными и невозможными. Она почти не дышит. — Я засыпала с мыслью о том, что из нас вышла бы хорошая семья. Хидэо едва улыбается, опускает взгляд куда-то вниз и вспоминает, как они подолгу разговаривали о своей старости, о надеждах на будущее, о самых сокровенных мечтах — на всем свете тогда не было никого, совсем никого, кроме их двоих. — Забавно, правда? — голос её дрожит, а на глазах вновь застывают живые слёзы. У них теперь нет ничего совсем, н и ч е г о, кроме далеких воспоминаний и желаний разрушенных, ничего, кроме оборванных металлических оболочек и все еще живой, живой и непоколебимой души. На самом деле, теперь у них есть всё. Хидэо подходит ближе и осторожно проводит холодными металлическими пальцами по ее губам — глаза его будто вновь зажигаются ослепительной вспышкой, будто в них снова вдохнули жизнь. — Я всегда буду рядом с тобой, — тихо произносит он. И добавляет. — Я ведь обещал. Помнишь?