На страже

В загородке зафыркал конь, забеспокоился и начал переступать копытами: пора, пора, под седло, скакать, нестись, пыль из-под ног прямо в ноздри. — Тихо, тихо, — сказала Нанаба, — стой. Конь мотнул гривой и опустил голову к сену, только прядал ушами, точно ли не позовут. Нанаба подышала на руки. Зябко. И хорошо. Днем уже жарко в куртках, солнце печет к обеду невыносимо, а на рассвете вот можно закутаться в плащ, и будто кусочек уюта с собой унесла и держит у сердца. Светало. На равнине, по другую сторону от леса, далеко видно и куда светлей, чем в городе или в горах. Нанаба побила сапогом о землю, широко зевнула. Вот и новый день. Она проснулась ещё затемно, а Майк уже не спал, лежал с открытыми глазами и разглядывал балку под потолком. Нанаба подлезла ему под руку, прижалась щекой к груди. — Спи, — сказал Майк. — Чего ты, я же тихо лежал. — Уже всё, — ответила она, — не хочу. Майк погладил её по плечу, накрыл ладонью у самого края одеяла. — Будем вставать? — спросила Нанаба. А сама закинула на него ногу и прижалась тесней. — Минуту. Майк подтянул руку выше, накрыл ей висок и ухо, и звуки исчезли, только стук сердца, его и собственного, мерно, почти в унисон, и дыхание, от которого вздымается грудь и качает, как на волнах. Нанаба вдохнула, из-под одеяла тянуло ночным потом и теплом тел. Спокойно и хорошо. Совсем как супружеская чета, подумала она. И представила, что они не здесь, в каком-то полузаброшенном доме разведки, сторожат горстку перепуганных ребят, а где-нибудь… Ну где, где? Допустим, в деревне. Да. В маленькой деревеньке в глуши. Проснулись, потому что зовут дневные дела, и, ну допустим, есть дети, разве с ними поспишь? И собака во дворе уже возится, и лошадь ворчит за домом, и скоро запоют петухи. Но у них есть минута, чтобы вот так полежать. Только их. Бесконечные шестьдесят секунд. — Пора, — сказал Майк и отнял руку. Звуки рванули в уши, Нанаба открыла глаза и поняла, что всё-таки задремала. Рассвет уже вползал по подоконнику в комнату, сочился по полу зыбким светом. Нанаба села, потерла глаза, покрутила шеей. На чужой кровати толком и не поспишь, узкая, жесткая, еле втиснулись вместе, но разведчики могут спать и стоя, и на скаку, выдалась бы спокойная минута. День долгий, как-нибудь доспит. Они оделись и вышли, умылись в бочке у входа. Майк поднялся на крышу. Нанаба задрала голову, полюбовалась. Как конек, только в виде большого мужчины. Почему такие не ставят на крыши замков, вместо флюгеров? Отлично же смотрится. Майк сошел по пологому скату к краю, и стал виден только до плеч. Нанаба опять зевнула, не прикрываясь. Мотнула головой, волосы мотнулись тоже, она запустила пальцы, подергала пряди. Скоро пора стричься, ещё неделя, и начнут лезть в глаза. Что-то будет через эту неделю, где они сами будут? Тут, что ли, проторчат? Тогда надо ещё продовольствия, на всех не хватит, а охотиться тут вроде запрещено. Или запрещено дальше, а здесь ещё можно? Саша Браус говорила, что её деревня недалеко, надо уточнить. Жалко её саму на охоту не отправишь, ребята из охотничьих кланов такие бывают мастера: когда городские разведчики за весь день грибов на ужин не наберут, эти настреляют и зайцев, и перепелов, а Фриц Борух, который служил у них до прошлого года, раз подстрелил кабана, был пир. Уже слышались голоса. Новобранцы встали. Какого черта, подумала Нанаба. Им ничего нельзя, даже тренироваться, только сидеть весь день в столовой и книжки читать. Хотя книжка на всех одна, а чтения вслух они устроить не догадались. Зато двое где-то раздобыли шахматы. Сами же, правда, в них и играли, больше желающих — или умеющих — не было. Вот и спали бы, почему нет. Майк не разрешил. Майк ответственный, если уж ему что доверено — будет сделано на совесть. Приказано следить и наблюдать — он следит и наблюдает. Нанаба приглядывалась к этим детишкам, ничего кроме растерянности и скуки не видела, и чем дальше, тем больше. Саша Браус всякий раз спрашивала: — А чего мы тут высиживаем-то, а? Когда обратно? Нанаба деланно хмурилась: — Вас не учили приказы не обсуждать? А ну марш обратно. Саша вяло отговаривалась, что по нужде надо, а сама стояла у крыльца и пялилась в поле, приходилось прикрикивать. Саша Браус, что ли, титан? Как хряпнет себя за руку, как станет, как та, другая, пятнадцатиметровой, и снесет тут всё к чертовой матери. Ну конечно Саша, кто же ещё. Или дружбан её бритый. Нанаба смотрела на этих двоих, а видела себя с Гергером, подрастут — и просто вылитые. Саша Браус в расстегнутой по вороту и не заправленной в юбку рубашке вылетела из-за угла, сказала: ой! и отдала честь. — Куда тебя несет, Браус? — По нужде, капитан! Что ж вы такие зассанцы, зевнула Нанаба. Потом усмехнулась: а мы сами? Новобранцев собрали и сидим дрожим, как бы чего не вышло, чтоб если выйдет, хотя бы попробовать обезвредить, не дать добраться до городов. Что там, интересно, со столичной операцией, выйдет ли поймать Анни Леонхарт? Вроде бы всё продумали, должно получиться. Там Ханджи, она такую добычу не упустит. Майк приземлился прямо перед носом. Тросы с шорохом убрались в привод. Он повел носом, глянул внимательно, но ничего не сказал, пошел себе дальше. Уже серьезный, уже командир. Уже не было зябко, но Нанаба все равно подтянула обе руки под плащ, притиснула у груди. Вот так, здесь тепло. Она это тепло за день не растеряет, а ночью они снова лягут на тесную чужую кровать, и будет их только двое во всем мире. Не минуту даже, а часов шесть обнявшись. Шесть часов совместного сна. Нанаба прошла до угла, остановилась, стиснула рубашку у нагрудного ремня. Отчего Майк проснулся так рано? От чего проснулась она сама? Она постояла, зажмурившись, словно опять навалилось то странное, придавило: проснись, проснись, нет лишней минуты на сон, тревога! Ерунда. Времена смутные, ничего не ясно, с вылазки прошло всего ничего, не оклемались, столько потерь, а тут ещё это всё, с аномальными. Теперь вот дает о себе знать. И у Майка то же. Она постояла ещё, подождала, пока всё внутри разделится надвое: тут служба, бдительность, Майк — командир, и новобранцы при нем подбираются и чуть не звенят от макушки до пяток, а тут её личное, и рука Майка на виске, и его сердце размеренно толкается в щеку, и никому у неё этого не отнять. И всё, можно приступать к обязанностям. Нанаба вышагала на уже залитый солнцем двор, приставила руку ко лбу, оглядела новобранцев у бочки. Ну-ка, кто из вас титан? — Предлагаю, — сказал Гергер, возникнув вдруг за плечом, — изъять по праву старшинства у салаг шахматы и устроить турнир. А то ж завянуть можно со скуки. Майк стоял на другом конце двора, у колодца, слушал доклад часового, и всё водил носом по сторонам. Что он принюхивается, подумала Нанаба, чаще, чем всегда. И проснулся рано. — Тебе лишь бы детей обобрать, — ответила она Гергеру, умыкнула едва раскуренную папиросу, стала к командиру спиной. Колотится за грудиной, и хоть ты тресни, сил нет. Ничего, у Майка отличный нюх, всё, что надо, вынюхает. Титан грызнуть себя не успеет, а Майк уже всё поймет и примет меры. И всё будет хорошо. А табак-то до ночи выветрится.