Дэвид Хэллер.
Тайное знание в двух словах. Больше о нем ничего неизвестно. Доктор Баскер съезжает вниз, оттянув лицо ладонью, проехавшись краснеющим следом по щеке, размазав прямую линию нарисованной кирпичным скулы. Гро-теск. Квадратный вымазанный серебристым ноготь оставляет бороздку у подбородка. Доктор, сверкая потемневшими глазами, выглядывает из-под тонких очков. − Я забыла тебе рассказать, что твои мозги размешало вилкой. Давай посмотрим вместе, − вуаля, выпад рукой, и на бежевой стене позади кресла возникает увеличенная, и оттого искаженная, проекция его головного мозга. Прекрасная серо-розовая мякоть, чуть скользкая на вид, будто бы пульсирующая, покрытая странной, неправильной, противоестественной, вызывающей рвотные позывы слизью.Там что, копошатся черви?
Дэвид хрипло вздыхает и с влажным хлюпающим звуком засасывает пересохшими пергаментными губами тягучую струйку слюны, тянущуюся с краешка его рта перламутровой ниткой. От работы адского блендера в его воспаленной черепушке страшно зудит под макушкой, под копной соломенных волос, под стянутым скальпом. Он на секунду прикрывает дрожащие веки − глазные яблоки нервно дергаются туда-сюда на крупном плане, его гнилые сливы из ближайшего супермаркета неподалеку от старого дома − и подсознание услужливо подбрасывает кости, предоставив случайную картинку: гигантская открывашка консервных банок сияющим лезвием новенькой стали вскрывает голову у роста линии волос по кругу, вырезая ровный кровавый след. Голова Дэвида открывается с хлопком. − Как баночка из-под детского пюре. Верный знак того, что пюре внутри еще не сдохло. Пригодно для употребления. − Ленни остается серьезной, поджимает персиковый рот и театрально хмурится, качая головой в знак неодобрения. − Употребления внутрь. Я вижу, как мистер Мудак, мистер Пташка и мистер Волшебник с озлобленной девчулей − бах! − копошатся здесь вместе со мной. Гони их. Гони их, Дэвид! Что мы делаем с вирусом? Доктор Баскер подпрыгивает в кресле, отталкивается от подлокотников и рывком приближается к Дэвиду, застыв в ожидании прямого ответа. Не подведи. − Клик. − сложив руки на коленях как послушный мальчик, Дэвид сжимает челюсти и показывает пародию на говорящего робота. − Клик. Удалить-перезагрузить. Дэвид пассивен, Дэвид спокоен, Дэвид пьет таблетки. Дэвид смотрит на проекцию своего мозга в режиме онлайн: серо-розовая мякоть мерно пульсирует в такт сердцу. Ни одной извилины, сплошная гладкая взбитая масса. От жужжания миксера до сих пор гудит в ушах отголоском. − Ты-я, ты-я. Одно целое. Как взбитые на омлет яйца и молоко. Однородность − залог успеха. Птономи, Кэрри и Оливер расфасованы пылью, замурованы в стенах кабинета с лицами, искаженными от боли и ужаса; в одном из углов из-под облупившейся краски, отходящей пузырями, продолжает сочиться вонючая серая жижа, пахнущая хуже жидкого дерьма в высокой концентрации. Дэвид не обращает внимания уже давно, но Баскер, создавшую этот кривой дворец из картона и степлера, выбешивает до нервного тика. Ленни Баскер, воодушевленная, вдохновленная успехами, быстро переделывает их клетку на двоих, расширяет пространство, занимая больший кусок безграничной бесконечности ловушки подсознания. Тонкая материя − неизученный, но известный объект, который, при большом желании и способностях, реально поместить под лупу и разобрать на части в поисках Дэвида, забравшегося в прослойку между реальностью и не-реальностью. Дэвид в другом месте. Вещь в себе, Дэвид сам в себе, король и узник, зависимый от стража, также запертого изнутри. Им хорошо. Ленни дает волю фантазии и играет с формой, цветом, материей, создавая коллекцию миражей. Комнаты всего цветового спектра, выдержанные в одном тоне, от целиком белых до целиком черных помещений, гигантская телевизионная, о которой мечтает любой ребенок, где они с Дэвидом наперегонки щелкают каналы по телику двумя большими пультами размером с хорошую книгу − на экране белый шум, но Дэвиду весело, а это главное в их мире − возводит миксерную чашу вместо аттракционов, плавит стены, пол, потолок, складывает северное крыло как инсталляцию в куб десять на десять, чтобы на месте образовавшейся пустоты придумать сад и озеро флуоресцентных рыб, кружащихся под музыку Чета Бейкера. − Под Чета Бейкера танцуется лучше всего! − Дэвид, взмыленный и раскрасневшийся, заявляет об этом каждый раз, как доктор Баскер выводит его на прогулку в сад. Музыка отовсюду, джаз души, мелодия тела, танцевать можно одному или с Ленни, двигаться, пока ноги не загудят от усталости, даже потом притоптывать носком по изумрудной траве и счастливо трясти башкой в такт до тошноты и головокружения. Этот мир иде ал ен. Этот мир рассыпается на куски, сухие, как труха, гниющие в ладонях Ленни. «Ленни» не знает, как удержать, «Ленни» понятия и не имеет, как выглядит настоящий идеальный мир. Помогает скрипучий снег в саду. Загребай руками, складывай в карманы оранжевых брюк с улыбкой блаженного идиота и падай, падай, падай в яму, теряя счет времени. Вдвоем набивают в десна кокаин как зубной порошок слюнявым пальцем и улыбаются в тридцать два, показывая белый рот, чихают от зуда в пересохших ноздрях и вечно падают до блевоты, пока Дэвида, циркулирующего в пространстве в газообразном состоянии, не разбивает об пол. В приходах Ленни теряет Дэвида и остается одна, зная, впрочем, что тот болтается где-то в воздухе, и пока его нет, можно подлатать их замок, сделанный из гнилого картона, покрытого черной плесенью. Ленни взбалтывает солнце, помещает его, яркое, огненное, на небосвод днем, обжигает руки о пластмассу и смеется от вида собственной крови. У неенего нет крови. Древнейшая тварь, даже плоти нет – забрал для этого чужую.где мой разум?
Лицо Птономи меняется с лицом неназванного Ленни старика, ухаживающего за роскошным садом. В укромном месте, в сырой жирной земле, Птономи делает ямку и оставляет что-то Дэвиду из реального мира, сверху – кривенький крест из двух веточек, прямо как на могилке. Дэвиду пока чуть за тридцать, он выкапывает пластиковый стаканчик из-под таблеток с помутневшими буквами его имени на пожелтевшей наклейке, изношенную черную женскую перчатку и дырявый носок в ромбик. Рябью колышется ровная гладь сознания: сэдди, синди, сидней.эй, мальчик на мескалине
Ленни жутко расстраивается и сжимает стальной обруч объятий, перед тем выбросив весь этот хлам из спальни Дэвида. Дэвиду запрещают говорить – наказан. Хнычет. Сэдди, синди, сидней. Ленни увлекает новыми играми, гигантскими ручными жуками, цветастыми леденцами, новыми сказками, сахарным сном. Большого Дэвида сложно удерживать, но с ним таааааак интересно. Дэвид версии восемь-лет-точка – простая задачка, купи ребенка за конфеты, и вместе с тем невыносимо однообразно это всё. Ленни не умеет ни с детьми обращаться, ни любить.пс, возьми трубку, алё, только не зови маму, тебе давно разрешено говорить с незнакомцами, большой мальчик
Птономи теперь вправду похож на старика, но восьмилетний Дэвид не помнит никакого Птономи вообще. Старик сует ему вторую перчатку и заторможенным старческим жестом морщинистой руки в пигментных пятнах подзывает к себе. Дэвид замирает, оглядываясь по сторонам: вот его сад, вон их дом, вон качели и жуки, Самый Злой Мальчик в Мире, верный дружок, лицо Ленни в окошке.кто такая Ленни, малыш, почему бы тебе не подумать наконец-то
Когда лицо Ленни в окошке исчезает только на секундочку, Дэвид подбегает к старику и вырывает мятую перчатку из дрожащих рук. Птономи, вероятно, не сможет больше вернуться, но в последний раз попытаться стоило, да и Дэвид обязан знать. Старик беззубо улыбается, так безобидно и тепло. − На прошлой неделе мы похоронили Сидни.С И Д Н И
Фиолетовым вихрем смазывается мир. СИДНИ! Всё кричало: С И Д Н И.сэдди, синди, сидней, сидни. не помнишь?
− Не дотянула до семидесяти двух всего месяц. Жаль-то как, да? Восьмилетний Дэвид сочувственно кивает. Наверное, так и полагается, если кто-то умирает. Что это – он понятия не имеет.итак, ты тоже мертв
Дэвид возвращается в дом, поблагодарив старика за подарок. Картонная голова старого друга широко улыбается в окошке.