Дикие сливы. Часть 2.

      Выбравшись на волю из душного типи, как из чрева чудовища, Ричард несколько минут просто стоял рядом, разминая затекшие плечи, и с жадностью вдыхал острую свежесть осенней ночи, пропитанную горчаще-копченым дымком индейских костров, ароматами поздних цветов и трав с примесями шаманских благовоний. Ревность и обида на Текса, так легко променявшего объятия мужа на течную дырку постороннего омеги, все еще жгли нутро, но немного ослабели; захотелось отвлечься, и Декс зашагал куда глаза глядят, без определенной цели — до рассвета было еще далеко.       Команчи в своей повседневной жизни следовали солнцу: когда засыпало светило, засыпала и деревня, кроме дозорных и ночных охотников, уезжавших в прерию, да еще шамана, дружного с темнотой, ведь темнота любезна и духам. В хижине Синего Облака тоже наверняка спали, а если и нет — едва ли вождь сейчас ожидал гостей. Декс хорошо изучил его привычки. После обильных возлияний из «чаши дружбы» Синее Облако переходил к воскурению особых табачных смесей, питавших одновременно его мужскую и духовную силу, а затем много часов подряд либо предавался сладострастным утехам с самыми красивыми омегами племени, либо уединялся с Падающим Дождем для каких-то таинственных ритуалов, подглядывать за коими запрещалось под страхом смерти.       Не то что бы Черного Декса пугали запреты и возможные кары, но он уважал чужие тайны (если от этих тайн напрямую не зависела большая выгода или чья-то жизнь), и ноги сами понесли его подальше от жилищ, на окраину деревни, где в сизой сумрачной дымке мерцало красноватое пламя сторожевых костров.       Всего костров было три, они располагались по углам условного треугольника, вершиной обращенного к прерии, а основанием — к деревне. Возле каждого костра сидело по двое стражей и стоял сигнальный барабан. Поблизости находился небольшой навес, под которым лежали пледы и было устроено место для поочередного отдыха дозорных; здесь же, в подобии глиняного очага, пеклись лепешки и поджаривалось мясо, нанизанное на оструганные пруты, и подогревался в чайнике напиток из пятнадцати трав, с успехом заменявший команчам чай и кофе, привычные для бледнолицых.       Едва Декс вышел из темноты и ступил в круг света, отбрасываемый костром, ему навстречу поднялся высокий плечистый альфа, отдыхавший у очага в компании индейцы-беты, недавно сменившегося с поста, и бледнолицего-беты, которым был ни кто иной, как Эдди Барнс.       — Приветствую тебя, Зовущий Реку! — учтиво заговорил альфа, в то время как Барнс, завидев предводителя, тоже поспешно встал и развел руками, давая понять, что он здесь просто отдыхает на свой манер, пока братья спят.       — Прошу тебя, раздели с нами досуг, еду и питье.       — И тебе привет, Красная Сова. Я принимаю твое приглашение. — откликнулся Декс, без особого удивления увидев, что самому сильному воину и самому удачливому охотнику племени тоже не спится в эту темную и тихую осеннюю ночь. Безответная страсть Красной Совы к Лунному Оленю была известна всем, от вождя до самого юного и несмышленого омеги.       «Хорошо, друг… давай посидим рядом, поделимся небылицами и крепко выпьем, пока любовь всей моей жизни беззастенчиво ебет в оба отверстия любовь всей твоей жизни…»       …Когда узел стал опадать и Текс, наконец-то, смог высвободить член из омежьего плена, у него немилосердно болели колени и отваливалась поясница. Похоже, быть альфой куда тяжелее, чем омегой, по крайней мере, Сойер не припомнил, чтобы так уставал с Ричардом. И устыдился того, что даже ни разу не спросил у него, как тот себя чувствовал после случки.       Перекатившись на спину и закрыв глаза, ковбой какое-то время просто лежал на шкурах и отдыхал, стараясь не думать о том, что же он наделал, так легкомысленно согласившись лечь с сыном вождя. Но дух покойного Тони Куина, похоже, вознамерился снова сделаться его учителем и совестью:       «А ты как хотел — и сладкого омежку трахнуть, и чтоб совесть не мучила? Нет, дружочек, все имеет свою цену — и измена в первую очередь.»       «Ну почему сразу измена-то? Ричард мне сам предложил выбирать!» — возмутился столь безапелляционным обвинением Текс и вступил с собственной совестью, прикинувшейся духом Куина, в спор. — «Вот если бы я от него утайкой все сделал, то была бы измена… Я-то надеялся, он с нами останется, ему этот команч тоже, вроде, приглянулся!»       Мысль о том, что Ричард сам его подбил пригласить индейца третьим в их постель, была единственным его спасением, потому как если он ошибся и неверно понял слова альфаэро про свободу выбирать, то да, сделанное им никак по другому и не называется…       От сознавания того, что недолгие минуты удовольствия, полученные от его первой в жизни настоящей случки, явно не стоили доверия и любви Ричарда, принесенных им ему в жертву, на душе стало гадко.       «Ага, теперь ты понял кое-что про цену грехопадения. Соблазн тем и плох, дружок, что дарит краткое наслаждение, но долгую мучительную память о причиненной любимому боли. Иди, ищи теперь ветра в поле, вымаливай у своего истинного прощение, дурачок…» — незлобно, но печально приговорил его внутренний голос.       Текс медлить не стал. Вскочив с лежанки, он нашарил в темноте джинсы и рубашку, потом нащупал и натянул сапоги и, даже не взглянув в сторону задремавшего омеги, выбрался наружу.       Ночь вокруг пахла осенью, вступившей в свои права. На деревьях, окаймляющих деревню, шелестели сухие листья, а темно-зеленые можжевельники застыли черными силуэтами, напоминающими в сумраке позднего вечера человеческие фигуры. Тишину павшей ночи нарушали лишь трели запоздалых цикад, редкие заунывные крики болотной выпи да жалобное яп-яп койотов.       Сойер поежился от свежего воздуха и потянул носом, стараясь уловить запах альфаэро. Но дымы индейских очагов забивали собой все прочие запахи, и ковбой понял, что ему придется использовать другие органы чувств, чтобы напасть на след мужа и найти его. Первым делом, он проверил коновязь — конь Далласа был на месте, как и две его лошади, стало быть, альфа не уехал в прерию, а просто ушел куда-то.       «Куда-то! Может, он решил уподобиться тебе, неблагодарному поросенку? И сейчас нежит какого-нибудь омежку посговочивей, благо у индейцев с этим все просто…» — снова издевательски пропел ему над ухом покойный Куин. Мысль о том, что Ричард мог так поступить, резанула куда больнее предыдущей, и Текс покраснел от стыда, на своей шкуре ощутив, какую боль может доставить влюбленному даже предположение об измене любимого… Заметавшись вокруг типи, он выбрал наугад направление и решил, что если для розыска Декса ему нужно будет заглянуть в каждое жилище, он сделает это, но найдет своего мужа и истинного.       Однако, выполнить свое решение оказалось куда сложнее — во-первых, вход в первый же попавшийся ему на пути индейский дом, оказался закрыт, причем изнутри. Когда он попытался подергать за шкуру, прикрывающую лаз, изнутри послышалось чье-то недружелюбное бормотание, смысла которого он не понял, но интонацию вполне уловил. Молча и быстро ретировавшись, ковбой выбрался в центр деревни, где еще днем горел костер, но теперь теплились лишь угли, подернутые золой.       При свете дня, он толком не успел разглядеть, как расположены типи и сколько их, видел лишь, что много, слишком много, чтобы суметь обойти их за остаток ночи, никого не потревожив.       Отчаяние и тоска подкрались к нему, как двое убийц, и поразив в самое сердце, лишили разом и сил и надежды найти любимого. Озвучивая плач раскаянной души, где-то в ветвях раскидистого дуба застонала сова, ей завторила другая, и где-то вдали протяжно завыл волк.       Повернувшись на вой, ковбой заприметил в отдалении отсвет костра, играющий на верхушках деревьев, и побрел туда, в слабой надежде обнаружить там гордого, но страдающего возлюбленного.       По мере того, как он подбирался ближе, его слух начал различать голоса, а когда он сумел уловить вместо слитого шума отдельные слова, его сердце подпрыгнуло радостным жеребенком — говорили по-техасски, стало быть, то был голос Ричарда! Ускорив шаги, через несколько минут он вынырнул из мрака в круг света и замер, ослепленный ярким пламенем…       — Это просто чудесная история про хитрого койота, Красная Сова, чудесная… — говорил Декс, вытирая слезы, выступившие от смеха. — Ты не только храбрейший на этих землях, но и искуснейший рассказчик!       — Ты слишком добр ко мне, Зовущий Реку, — усмехнулся Красная Сова и отпил из чаши большой глоток. — Я услышал сказку про койота от моего деда, и с тех пор столько раз ее рассказывал, что она никого больше не смешит.       — Ну, а я слышал впервые, и Эдди тоже, и видишь — мы чуть животы не надорвали. — Декс всвою очередь отхлебнул хмельного напитка и передал чашу Барнсу. Красный Сова, с виду бесстрастный, как тотем, был весьма польщен похвалами гостя, и сам обратился к нему с просьбой:       — Ты обещал и сам рассказать сказку… Про надменного красавца-омегу и про то, как его наказали боги…       — Ах, воин, конечно, я расскажу, раз обещал! Расскажу, несмотря на то, что язык у меня заплетается от хмеля, и все сказки о любви и о богах, наказывающих гордецов — просто утешительная ложь…       — Ладно тебе, босс, — шепнул Барнс, подливая в чашу из своей фляжки. — Дело житейское. Текс, небось, уже сто раз пожалел, что ввязался в этакое.       — Заткни пасть и не лезь, куда не просят. — тихо ответил Декс и для верности влепил бете хорошего леща между лопатками; после чего, прикрыв глаза, нараспев, начал обещанную сказку:       — Это было очень давно, когда никто из бледнолицых ещё не ступал по земле индейцев. У вождя одного из северных племён родился сын-омега. Издалека приходили люди посмотреть на него. Лицо мальчика было светло, как летний день, а глаза сверкали подобно звёздам. Потому дали ему имя — Сияющие Глаза. С годами Сияющие Глаза превратился в прекрасного юношу. Только речи его делались всё холоднее, а взгляд — надменнее, Тогда люди стали звать его иначе — Гордым Сердцем. Старый вождь качал головой, однако сыну новое имя нравилось. Слава о красоте юноши летела по индейским селениям, и многие храбрые воины приносили дары к вигваму вождя, надеясь породниться с ним. Гордое Сердце рассматривал меха или украшения, но как будто не замечал тех, кто принес их.       — В чей же вигвам ты хочешь войти? — спросил его однажды старый вождь. — Скажи, ведь многие ждут твоего решения.       — О, среди них нет достойного! — отвечал Гордое Сердце. — Не может же стать моим мужем вот тот, с рыбьими глазами! Или тот, у которого нос, как у селезня! — и юноша звонко рассмеялся. — А этот, вон посмотри, его зовут Большой Орёл, — продолжал прекрасный омега. — В его головной повязке перьев столько, будто он совершил все подвиги на свете! Почему же сейчас он боится даже пальцем шевельнуть? Может, замёрз, как река зимой? Тогда ему больше подойдёт другое имя — Большая Льдина!       Ни один мускул не дрогнул на лице воина. Он подошёл к старому вождю и тихо сказал:       — Я уезжаю.       — Тебя обидели насмешки моего сына?       — Он ещё пожалеет об этом. Прощай!       Трижды взошло солнце, прежде чем собаки домчали Большого Орла до стоянки его племени. В лагере все готовились двинуться на юг.       — Собирайся скорее, мы покидаем эти места! -кричали мужчины Большому Орлу, когда тот проезжал по селению.       — Не ждите меня, я догоню вас, — отвечал он…       Красная Сова слушал очень внимательно, боясь пропустить хоть слово — больно уж эта сказка была похожа на его собственную историю — и вдруг насторожился, поднес палец к губам и обернулся к деревне… В следующий миг и бледнолицые услышали быстрые шаги, а еще через мгновение увидели Текса, выпрыгнувшего из мрака подобно тому самому койоту из сказки.       — А, вот и ты, моя любовь! Не ожидал тебя увидеть раньше полудня. — приветствовал его Ричард и слегка потянул носом… ноздри тут же наполнились убийственно-сладкой смесью розового масла, разогретого меда и семени, щедро пролитого обоими любовниками. Дикие сливы и благородная смола смущенно прятались за этим бесстыдным шлейфом. По тому, как раздулись ноздри и сошлись в линию брови Красной Совы, Декс понял, что индеец-альфа тоже разнюхал аромат двойного сладострастия.       — Ты почему бродишь здесь? Ступай… спать, до рассвета еще далеко.       Даллас, веселый и хмельной, сидел у костра в компании одного из его близнецов-охранников и команча, кажется, того самого, чей недобрый взгляд Текс заметил, когда Лунный Олень подсел к нему в палатке вождя. Кажется, им троим было хорошо, и ковбой, нарушивший их круг, ощутил сперва смущение, совсем как когда-то в детстве, когда подслушивал беседы взрослых, и такую же обиду, когда они обнаруживали мальчишку и отсылали его спать к себе в комнату.       Но, по тому, как дрогнули ноздри Ричарда и застыло его лицо, о-Сойер тут же догадался, что от него все еще несет другим течным омегой, и обругал сам себя за то, что не догадался для начала хотя бы ополоснуться у ручья. Неудивительно, что Даллас не желал видеть его в своей компании, покуда запах предательства не выветрится. Но Текс сомневался, что это произойдет до завтрашнего полудня, а поговорить и попросить у истинного прощения, если даже придется вымаливать его на коленях, ему следовало не откладывая. Хорош же он будет, если сейчас развернется и уйдет, как ни в чем не бывало!       — Дик, я искал тебя. Без тебя для меня нет ночи и рассвет тоже не настанет. — сказал он тихо, глядя себе под ноги и сполна ощущая наказание в виде двоих свидетелей своего раскаяния.       Ричард пружинисто поднялся на ноги — как будто и не накачался под завязку сладкой водкой — и учтиво обратился к индейцу:       — Прости, Красная Сова, я закончу сказку в другой раз. Ты сам видишь, что мой муж искал меня повсюду, и предъявляет законные супружеские права.       — Чту обычаи твоего народа, Зовущий Реку, и терпение ваших мужей, — величественно ответил индеец, и если у команчей есть интуитивное понятие о сарказме, можно было не сомневаться: это он.       — Пойдем, — тихо сказал Декс, крепко взял младшего мужа за локоть и вывел из ярко освещенного пространства под защиту ночных сумерек.       Удалившись на достаточное расстояние от сторожевой зоны, но не дойдя до хижин, альфа остановился, достал из кармана фляжку, отпил немного и передал Тексу:       — Глотни, если хочешь. — и, пока ковбой решал, хочет ли он сделать глоток, Черный Декс спокойно и холодно поинтересовался:       — У вас с Лунным Оленем что-то пошло не так? Вижу, ты разочарован.       Текс взял фляжку, покрутил ее в руках, по-прежнему не имея смелости взглянуть Дексу в глаза, и, решив, что хуже уже не будет, приложился к узкому горлышку. Обжигающее пойло ударило в нос, он прижал к нему пальцы и, зажмурившись, тряхнул головой. От спокойствия альфаэро веяло могильным холодом, и Сойер мельком подумал, что брань и даже побои принял бы с большим облегчением, чем его подчеркнутую отстраненность.       Однако, вопрос повис между ними тонкой паутинкой надежды на лучшее, и требовал честного ответа.       — Да с ним все с самого начала не так… Вернее, он-то ни при чем. Это я… я был неправ, сделал неверный выбор. И сожалею теперь о нем. — Текс на мгновение вскинул на Ричарда глаза, но их окружала такая темнота, что вряд ли альфа сумел разглядеть в них ту боль, которую теперь испытывал неверный и наказанный за легкомыслие супруг.       Он протянул Далласу фляжку и замер, ожидая приговора.       Темная половина души Черного Декса торжествовала при виде разочарованного изменника, чувствуя, как медовый соблазн обернулся тошнотворной липкой сладостью, а горделивая спесь альфы — растерянностью и стыдом омеги… Благая же часть была полна сочувствия к посрамленному любовнику, обманутому в своих надеждах на незабываемое блаженство.       Ричард Даллас хорошо помнил буйные юношеские годы: как тяжело переживалось постельное фиаско, какой муторной тоской наполнялась душа после соития с кем-то, кто очень старался, но так и не сумел стать большим, чем доступное тело.       Проще всего — и, наверное, правильнее — было бы крепко обнять мужа, прижать к тяжело бьющемуся сердцу, покрыть поцелуями его несчастное, опрокинутое лицо и вырвать из собственного сердца обиду, как докучливый сорняк. Если бы только не приторный запах чужой течки, яркий, явственный, назойливый — казалось, Текс насквозь пропитан омежьим секретом Лунного Оленя, и мед с розами проступает наружу сквозь поры. От этого тошнило и хотелось убивать.       Ричард прежде не замечал за собой подобной щепетильности, он спокойно ложился в постель с Тони, еще не остывшим после предыдущего клиента, в бытность того новоорлеанской шлюхой, да и со всеми прочими любовниками не разнюхивал оттенков, поскольку был равнодушен к их верности. С Тексом, как всегда, все оказалось по-другому… сложнее, больнее, трепетнее… пора бы ему уже привыкнуть к этому.       — Текс… — выдохнул Ричард и сжал резко заболевший лоб. — Ох, Текс… Никогда не сожалей о сделанном выборе. Верный, неверный, хороший, плохой — все это пустые слова. У каждого выбора есть последствия и цена. Важно лишь, что ты выбираешь и решаешь сам, а не оставляешь это кому-то другому… или не обвиняешь его, что тебе не дали выбора. Если кто сегодня и ошибся, так это я. Я думал, что ничего не почувствую, если ты ляжешь в постель с другим, но я ошибся. Мне и думать об этом невыносимо, не то что смотреть… или вдыхать…       Он отвернулся и, закрыв лицо руками, пробормотал:       — Уйди, Текс, уйди… ложись спать… Оставь меня одного! Я должен как-то справиться с последствиями своего выбора. Уйди, у меня нет сил слышать эту медовую вонь!..       — последствия и цена… не обвиняешь его, что тебе не дали выбора… — эти слова, сказанные Ричардом, могли бы пролить свет истины на причины всего случившегося сегодня с ними. Но Текс был слишком поражен тем, что Даллас не стал упрекать или обвинять его в измене, а вместо того заговорил о собственной ошибке и ее ужасных для них обоих последствиях.       Пусть его ошибкой было дать Тексу принять решение за них обоих, но ошибкой самого Текса было поддаться соблазну и тем самым пребольно ранить любимого в самую душу. И он, дурак, еще вообразил себе, что истинному будет приятно участвовать в том, что иначе как грязным блудом и не назовешь!       Теперь Декс справедливо отсылал его прочь от себя, честно признаваясь в том, как ему отвратителен поступок мужа и запах измены, пятнающий его честь. Но в ноги ковбоя будто бы вцепились высунувшиеся из-под земли пальцы покойника-Тони, чей голос тем временем визжал ему в самое ухо:       «Не вздумай бросать его с этим бременем наедине! Отвечай уже за то, что сотворил!»       — Не уйду. Прости. Никто другой мне не нужен. Теперь мой выбор оставаться с тобой всегда. В болезни и в здравии, в горе и в радости… — он шагнул к фигуре мужа, скорбно застывшей памятником собственной ошибке, и его руки бережно опустились на его напряженные плечи. — и я готов принять его последствия прямо сейчас…       Декс дрогнул, но не стал разыгрывать королеву драмы и не отстранился; нащупал в темноте ладонь мужа и прижал ее к своему пылающему лбу, чтобы успокоить лихорадочное биение пульса.       Текс решился и первый обнял его, он ответил на объятие, потом они обнялись еще крепче и простояли так несколько минут, смешав дыхание и слушая биение сердец друг друга.       — Сними рубашку, — потребовал Декс и, не дожидаясь, пока ковбой сделает это, принялся сам срывать с него ни в чем неповинный предмет одежды. Ткань трещала, и пуговицы, вырванные с мясом, сыпались в стороны, как пули.       Вскоре Текс остался с обнаженным торсом и, тяжело дыша, выжидательно смотрел на мужа — в его позе и выражении лица не было ни намека на страх или слабость, только мягкая покорность, готовность принять что угодно, хоть поцелуй, хоть удар ножом.       Он был прекрасен… настолько прекрасен, что низ живота у альфы немедленно напрягся, член налился горячей тяжестью, и все было бы просто и чудесно, если бы не запах меда и роз, все еще текущий по коже ковбоя, и еще не до конца смытый ароматом кофе и лимона.       — Черт тебя подери, Текс Сойер а-Даллас, что ты творишь со мной! — наполовину простонал, наполовину прорычал Ричард и толкнул ковбоя в направлении хижин.       — Пошли! И молись, чтобы у Падающего Дождя в типи нашлись нужные травы и камни…       Похоже, Даллас простил ветреного мужа, но задумал провести целый магический ритуал по изгнанию запаха течного омеги и его самого из их супружеской постели. Хотя Текс надеялся, что Лунный Олень, проснувшись и не обнаружив рядом Белого Ездока, все сам поймет и отправится восвояси.       По первому впечатлению, так оно и было, но в итоге оказалось несколько проще и грубее, чем уже успел напридумать себе Сойер. Падающий Дождь сам встретил их на пороге своей хижины, стоящей так же особняком от прочих, и куда-то загадочно поманил, не говоря Ричарду и ему ни слова. Они последовали за шаманом, будто заколдованные, и вскоре все трое вышли к другой хижине, чуть пониже и пошире, стоящей возле ручья. Внутри дымил очаг, над которым грелся большой медный котел с водой, и на земляном полу вместо шкур лежали лишь решетчатые подмостки из толстых жердей, отполированные до блеска босыми ногами и обнаженными телами тех, кто приходил сюда… помыться.       Текс вздохнул с облегчением: все-таки скинуть остатки одежды и поплескаться в теплой воде — это было просто и понятно, в отличии от участия в каком-нибудь магическом ритуале с непременным жертвоприношением и плясками… Кроме того, их с Ричардом лица все еще были разрисованы красными полосками, нанесенными рукой шамана, и эта краска успела как следует присохнуть к коже. Это слегка раздражало Текса, не привыкшего носить ритуальные рисунки на теле, и ему хотелось побыстрее смыть эти знаки, что бы они там ни означали для индейцев. Ричард наверняка хотел того же ничуть не меньше, если не больше самого Текса.       — Оставьте старую кожу снаружи. — сказал шаман, прежде чем нырнуть внутрь хижины с пучком трав в одной руке и горстью гладких речных камней — в другой.       Текс понял, что индеец намекает на одежду и, быстро скинув сапоги и джинсы, подступил к Ричарду, даже не скрывая от него собственное возбуждение, возникшее в тот момент, когда альфаэро буквально разорвал на нем рубашку:       — Давай я помогу тебе снять сапоги и… все остальное. — он опустился перед мужем на колени, радостно ощущая, как его свежий кофейно-лимонный аромат начинает доминировать над приторным медом и розовым духом сына вождя.       Даллас не стал возражать, но, пока Текс бережно высвобождал его ступни из плена обуви, успел сдернуть галстук, снять жилет, рубашку и ремень с кобурою; все это без церемоний полетело на землю, в компанию к одежде ковбоя. Затем очередь дошла до штанов, и Декс, пошире расставив ноги, как будто заново уступил инициативу молодому супругу:       — Не скромничай… — хрипло бросил он.       — Не буду… — прошептал Текс, и, с удивительной ловкостью справился с пуговицами и основной застежкой, запустил руку в штаны мужа и вытащил наружу стоящий член.       Джинсы сползли на бедра альфаэро, а он тем временем, положил руку на затылок ковбоя и приблизил к себе Текса так, что член почти ткнулся тому в лицо.       Рот Сойера наполнился слюной от волны густого запаха альфы, к которому примешивался еще и запах возбужденной плоти. Жесткая ладонь Ричарда сказала ему даже больше слов, а налитый желанием член манил так, как ни одно лакомство в мире.       Текс кратко взглянул в лицо мужу, обвел губы языком и приник ими к темному навершию, придерживая могучий ствол Далласа одной рукой, а другой обняв собственный. Сдерживая собственное нетерпение, он сосредоточился на возлюбленном и медленно заскользил влажными губами по его члену, вбирая его все глубже и обнимая все плотнее. Его ладони начали собственный танец в том же ритме, а ладонь мужа мягко, но настойчиво управляла движениями головы, то понуждая почти выпустить горячий ствол из слишком тесного плена, то заставляя насаживаться на него как можно глубже и чаще…       Ощущая подступающее все ближе наслаждение, Текс в какой-то миг шумно задышал через нос, и Декс тут же высвободил его рот и склонился к нему с тревогой во взгляде. Но ковбой протестующе застонал и сам потянулся к альфаэро с мольбой о продолжении.       — Нет… нет… я в порядке… дай! — еле выговорил он, рискуя захлебнуться слюной, которая совершенно непристойно наполняла рот и капала на грудь. Его член горел, узел набух и пульсировал в ритме сердца, а весь остальной мир просто перестал существовать, уместившись в одного человека, стоящего перед и над ним…       Ричард хорошо помнил, что Текс совершенно неопытен в этом способе наслаждения, и после единственной неумелой пробы в день первой сцепки, произошедшей на расшатанной кровати в «Одноглазом койоте» урок особой любви так и не состоялся.       Декс, понимая, что юному супругу и так хватает впечатлений в постели, благородно не настаивал ни на каких дополнительных изысках, хотя был одинаково искушен и в том, чтобы принимать жадные ласки ртом, и в том, чтобы их дарить… но сейчас Текс набросился на него голодным зверем и в порыве страсти, смешанной с раскаянием, подверг член альфаэро настоящей пытке острым удовольствием. Впору было спрашивать себя, где и когда его стыдливый мальчик успел научиться приемам, известным не всякому публичному омеге?.. Неужели так хорошо запомнил наставления покойного Тони, или…?       О вероломстве Падающего Дождя не хотелось даже думать, а от воспоминаний о ретивом сыне вождя к горлу снова подкатывала удушливая волна ревности — и тогда альфа, стиснув затылок Текса, убыстрял движения бедер, яростно проталкивался в податливый рот мужа и ебал его без всяких церемоний и нежностей… впрочем, судя по реакции Текса, по дрожи тела и почти утробным стонам, подобная грубость супруга заводила его до крайности.       Когда наслаждение приблизилось к пику, и оргазм стал неотвратимым, как удар грома после электрической вспышки, Декс оттолкнул любимого, удерживая от продолжения дразнящих действий, высвободил член из сладостного захвата, и, кусая губы, чтобы не кричать слишком громко, с глухим рычанием кончил прямо на лицо своего омеги.       Тугая липкая струя ударила Текса прямо по глазам и растеклась по лицу сетью розовых ручейков, растворяя и унося засохшую алую краску. Сойер ощутил на губах горьковато-соленый вкус альфаэро, втянул полной грудью острый мускусный запах его соков и, застонав в ответ, вслепую выстрелил собственным секретом. Его бедра, уже давно скользкие от собственной смазки, мелко дрожали, и оба отверстия, предназначенные для альфы, призывно содрогались в сладких спазмах предвкушения…       Размазав смесь краски и спермы мужа по щекам и губам, буквально умывшись ею, Сойер понадеялся совершенно отбить посторонний запах Лунного Оленя, но теперь его ладони окрасились так, что при неверном лунном свете руки казались покрытыми кровью. Так что индейская баня была не зря приготовлена для них двоих провидящим все шаманом.       Однако, встать с колен на ноги, все еще дрожащие от бродящего по крови возбуждения, оказалось не такой простой задачей, и Текс протянул к Дексу красные ладони:       — Помоги подняться… или я заставлю тебя повязать меня прямо здесь… — он кивнул на траву, уже влажную от холодной осенней росы и близости ручья.       — Ну нет, я не хочу, чтобы ты слег… тебе не полагается лежать иначе, как в моих объятиях, — усмехнулся Ричард, окончательно освободился от остатков одежды и с чувственным наслаждением растер по животу и бедрам пролитое Тексом семя. Посторонний запах, если и не исчез полностью, ослабел настолько, что альфа перестал его замечать.       — Иди ко мне, моя любовь… Теперь нам обоим нужны вода и тепло.       Разбойник из прерии имел средний рост и обманчиво-изящное телосложение, в нем трудно было заподозрить значительную физическую силу, однако же, поднимая мужа с колен, он рывком взвалил его на себя и занес в хижину, как будто ковбой весил не больше новорожденного жеребенка.       Внутри таинственно мерцал очаг, выложенный из крупных черных камней, вода в котле, зеленоватая, сильно пахнущая сосновой хвоей и разнотравьем, ворчливо булькала, к потолку поднимался густой пар…       Падающий Дождь сидел поодаль на деревянной подставке, с трубкой в зубах, он выглядел полностью отрешенным и погруженным в себя — но когда двое из внешней тьмы вступили в уютный пропаренный и влажный полумрак, шаман поднял руку и указал на предназначенные им сиденья.       — Очиститесь оба, — только и сказал он, прежде чем исчезнуть.       Текса уже давно, с самого детства, никто не носил на руках, если не считать шуточных альфо-бетских потасовок, когда ковбои могли тягать друг друга за пояса и приподнимать от земли, чтобы тут же на нее и бросить. Но так, как это сделал Ричард… Сойер только и успел, что ухватиться за шею альфаэро, когда тот попросту подхватил его с земли и втащил внутрь хижины, наполненной клубами горячего травяного пара.       Шаман темной тенью выскользнул наружу, оставив их вдвоем, и Текс немедленно стиснул мужа в объятиях и жадно прошелся руками и губами по его коже, еще сухой и холодной, покрытой мурашками. Перемазанные краской пальцы оставляли на ней замысловатые узоры, и пальцы и губы альфаэро отвечали тем же.       — Хочу тебя… — выдохнул он в шею Далласу, скрестив руки у того на пояснице и вжимаясь бедрами в бедра мужа. Едва разрядившись, он снова уже возбудился, да и член Дика набирал силу и выпрямлялся, потираясь о напряженный ствол ковбоя.       Опасаясь случайно столкнуть котел с железной треноги, Текс отступил в дальнюю часть хижины, увлекая за собой альфаэро, и поискал глазами, на что мог бы опереться, чтобы впустить его в себя и выдержать долгую желанную сцепку. Но вся мебель, которой располагала индейская баня, сводилась к сомнительной жердочке, на которой только что сидел Падающий Дождь, да паре грубых плетеных табуретов. Ни то, ни другое не показалось Тексу достаточно надежной опорой, но в их распоряжении всегда оставался пол, покрытый гладкими жердями. Для коленей жестковато, конечно, но если испробовать позу на боку или спине…       Ричард без слов понял, что беспокоит Текса, и с улыбкой прошептал ему на ухо:       — Эта хижина полна сюрпризов, как мешок Папы Ноэля… (1) Закрой глаза, моя любовь. Ну же, закрой!       Текс с подозрением посмотрел на лукавое лицо мужа, как будто ожидал подначки или подвоха, но когда альфа нетерпеливо поторопил его, послушно зажмурился…       Нескольких мгновений было достаточно, чтобы вытащить из-под скамейки пару свернутых бизоньих кож, мастерски выделанных до мягкости, и расстелить их на полу, а сверху разбросать пучки душистых трав из личной коллекции Падающего Дождя, доступной Зовущему Реку по праву давнего друга и ученика.       Ричард опустился на пол и, обхватив Текса под колени, увлек его вниз, где и принял в жадные объятия.       — Попался, красавчик… попался, ветреник… — рыкнул Черный Декс и без всяких церемоний всадил член в горячий анус мужа, истекающий смазкой.       Парень честно стоял зажмурившись, пока сильные руки альфаэро не увлекли его вниз. Сойер хотел было лечь ничком на шкуры и травы, неизвестно откуда взявшиеся в хижине, но Ричард воспрепятствовал ему и усадил верхом на свои бедра. Головка члена тут же толкнулась в плотное кольцо мышц и раздвинула их так же легко, как рука — кожаный полог хижины, утонув во влажном горячем соке омеги.       Текс лишь на мгновение замер, приноравливаясь к позе, такой привычной для ковбоя, проводящего по много часов в седле, потом задвигал поясницей и начал слегка приподниматься и опускаться, как если бы сидел на лошади, идущей размеренной рысью. Слегка поджимая ягодицы, он ощущал, как внутри тела горячо ходит мощный ствол, ощущал толчки крови в нем и острую дрожь удовольствия, когда головка прокатывалась по самой глубине ануса, задевая там какие-то особенно сладкие струны. Его член при этом тоже оказался в выгодном положении — руки мужа ласкали и нежили его, даря отдельное наслаждение…       — Оххх, Дики… теперь езда верхом всегда будет мне напоминать об этом… и я буду просить тебя делать так каждую ночь… и не только так, но и в тайную щель тоже… — скользя ладонями по увлажнившейся от пара груди мужа, честно признался ковбой. Подхватив со шкуры несколько жестких травинок, он игриво провел ими по соскам Ричарда и наклонился вперед, желая дотянуться до них языком и губами…       Да, скачка была жаркой, и обещала продлиться долго — узел в основании члена, набухавший все больше и готовый вот-вот превратиться в замок, не позволял ошибиться в этом.       Альфаэро только усмехался нежно и жадно, слушая омежий любовный лепет из уст своего ковбоя, который всего пару часов назад примерял на себя роль неумолимого похитителя невинности, а теперь выплясывал на его стержне и, получая много, жаждал еще большего… Ричард не отставал и, отвечая на признания мужа, то убыстрял, то замедлял движения, то проникал глубже, то почти выскальзывал наружу, и эта дразнящая ласка особенно возбуждала Текса.       Теперь, когда их тела основательно притерлись и приспособились друг к другу, у омеги исчезла всякая боль, а вместе с болью улетучился и страх альфы сделать что-то не так, повредить любимому в порыве страсти.       — Оооо, Текс, мой Текс, дааа, сейчас… — выдохнул он, чувствуя, что кончает, и тесно прижал мужа к себе, сливаясь с ним в одно целое:       — Ты мой! Только мой!       Ароматный пар поднимался к потолку хижины и, усиливая сладострастие, навевал обоим чудесные мечты и видения.       Ричард выпустил в него свой первый сок, и тут же узел его члена расширился, а мышцы ануса судорожно сжались вокруг него и под ним, замыкая сцепку в крепкий неразрывный союз двух тел. Внутри него будто расцвело огненное облако, Текс выгнулся, запрокинув голову:       — Да… да! Дики… оххх… — и залил живот и грудь альфы тягучими каплями. — я весь твой, да… и ты… ты мой до конца моих дней!       Он немного отдышался и, потянувшись вперед, провел пальцами, смоченными в жемчужном пряном соке по губам Далласа, и, вспомнив внезапно, как тот посмотрел на него и сына вождя, когда они только обнялись, испытал глубокое раскаяние в том, что вообще посмел возжелать кого-то еще, кроме законного мужа.       — Клянусь, Декс, клянусь, что больше не взгляну ни на одну омежью задницу! Это все моя вина, моя чертова альфья гордыня…       Запоздалое раскаяние всегда лучше его полного отсутствия — так не раз говаривал Ньюби, приучая Текса и Марка отвечать за детские шалости, а позже и за более серьезные проступки. Но Сойер дорого заплатил бы за то, чтобы сегодня ему вообще не нужно было ни в чем раскаиваться перед мужем.       Однако, река времени не может поворотить вспять свой поток, и что сделано — то сделано. Зато теперь он мог сравнить то, что переживал, уступив своей омежьей части, в объятиях альфы, и что сам испытал, как альфа, покрывший юного омегу-индейца.       Сравнение всяко выходило не в пользу Лунного Оленя, и дело было вовсе не в том, что они были неопытны и неуклюжи, а альфаэро, напротив, весьма искушен в любовной науке. Нет, что-то подсказывало Сойеру, возможно, его же омежье чутье, что ни с кем и никогда он не сумеет достичь такого же полного единения, как со своим истинным. Так стоило ли проверять это, оскорбив чувства мужа своим легкомыслием?       Желая искупить вину, Текс закрутил бедрами, заставляя внутренние мышцы тереться об узел альфы и побуждая его член выстрелить снова…       Это была их третья сцепка, но, пожалуй, они никогда еще так не наслаждались друг другом, даже на кукурузном поле — тогда Декс осторожничал и сдерживал себя, пока мог.       Здесь, в диких местах, в окружении индейцев, смотревших на все иначе, чем бледнолицые, превыше всего ценивших свободу, ни к чему было строить из себя паинек и соблюдать скучную благопристойность. Когда Текс, сидя на нем верхом, задохнулся от страсти и забился в почти одновременном оргазме, Ричард почувствовал, что его разум полностью капитулировал перед безудержным телесным влечением, и без стыда присоединил собственные вздохи и стоны к стонам и вздохам, вырывавшимся из груди мужа.       Разговаривать не хотелось — для разговоров у них теперь целая жизнь, одна на двоих, а прямо сейчас они предпочитали использовать губы и языки совсем иначе. И все-таки его ковбой, не успев толком придти в себя после сладостной судороги, уже запертый любовным замком и очень довольный этим обстоятельствам, нарушил добровольный обет молчания и принялся виниться за содеянное. О, Текси был настроен весьма серьезно, он каялся и клялся, едва ли не бия себя в грудь, как учили в доме молитвы — но выглядел при этом так мило и соблазнительно, что Ричард, пряча умиленную улыбку, закусил нижнюю губу… и столь же серьезно кивал, давая понять, что ценит искренность любимого. О бесполезности клятв подобного рода можно было поговорить позднее, сейчас Декс просто наслаждался моментом, и…оооо… совершенно новым блаженным чувством, когда юный муж умудрился особым образом потереть его узел.       От этого Ричард совершенно потерял голову вместе с даром речи и дыханием, и, обхватив Текса за спину, излился в него самым непристойным и жарким образом…       Пережив новую яркую вспышку обоюдного удовольствия и немного передохнув, Текс обнаружил, что водяной пар уже достаточно увлажнил их тела, и, скатав в жгут пучок душистых трав, принялся бережно растирать грудь и живот альфаэро. До котла с водой дотянуться ни у одного из них не было пока возможности, но влаги, оседающей на кожу, вполне хватало, чтобы очиститься от пыли, грязи, краски и чужого им обоим запаха. По щекам, шее, груди, спине и рукам Текса уже сбегали крошечные мутные ручейки, руки альфаэро скользили по его влажным бокам и ягодицам, и под бедрами тоже было скользко и горячо от пролитых обоими соков…       Наклонившись к Далласу, он провел травой по плечам и шее мужа и поманил к себе:       — Приподнимись, я сотру краску с твоих щек. А то мы оба с тобой сейчас походим на команчей куда больше, чем пристало двум бледнолицым. Не знаю, зачем шаман нанес нам на лица эти полосы. Ты расскажешь, что они означают? — спросил он, движимый искренним интересом к совершенному над ними обряду, и, на всякий случай, уточнил — Может, нам теперь все время надо ходить с раскрашенными рожами, пока мы тут живем? Ну, чтобы ничем не отличаться от… краснокожих! — глядя на Ричарда и представив, как он сам сейчас выглядит с размазанной по всей физиономии красной краской, ковбой искренне развеселился. Смех, неожиданно спровоцировавший новые сладкие спазмы, быстро перешел в постанывание, и Сойер полностью отдался новым ощущениям в теле, размеренно двигаясь на узле альфы, насколько это было ему доступно.       Ричард, как утомленный кот, привалился спиной к деревянной опоре, и позволял Тексу играть с ним, как тому хотелось, и вообще вытворять все что в голову придет. Каждое движение любимого, резкое или плавное, заново погружало его в глубины чувственного удовольствия, и время от времени он взлетал на самый гребень волны, на пике нового оргазма…       — Тшшшш… мальчик мой… — он придержал Текса за бедра, чтобы не дать мужу упасть назад или соскользнуть вбок. — Побереги себя, жеребчик, иначе наутро ты не сможешь не то что ноги свести, но и попросту встать. Дай-ка сюда, ты больше размазываешь по нам священную шаманскую грязь, чем смываешь…       Выхватив из руки супруга импровизированную мочалку, он взялся за дело сам и довольно успешно избавил сперва Текса, а потом и себя от таинственных индейских узоров.       — Эти знаки — символы любовного союза, они сулят быстрое зачатие, легкую беременность и благополучное разрешение. Но поскольку нам с тобой покамест не нужно ни первого, ни второго, ни — черт возьми — третьего, то я не вижу смысла сохранять живопись Падающего Дождя на наших телах. Или… ты уже передумал, ветреник, и жаждешь подарить мне кучу малышей, чтобы я точно никуда не делся?       Ох, зря Декс избавил его лицо от остатков краски: услышав последние слова Ричарда и тут же вспомнив о том, что Лунный Олень потребовал от него именно зачатия, Текс густо покраснел и опустил глаза.       — Нет… я не передумал. — тихо и серьезно сказал он в ответ. — Имея такого мужа, как ты, Декс, я не хочу принадлежать кому-то еще, кому-то, кроме тебя одного…       Подкрепляя слова делом, он медленно и чувственно сжал кольцо мышц и покрутил бедрами, лаская заполнивший его узел, и обжимая плотный ствол глубоко внутри тела. Член ковбоя опять выпрямился, дразняще покачиваясь над животом альфы, а припухшие створки омежьей щели во влажной истоме терлись о жесткие волоски, покрывающие лобок Ричарда.       До самого восхода они могли бы тешиться страстной любовной игрой, и хотя Текс не замечал усталости — так были возбуждены нервы и обострены все чувства ковбоя — но Ричард видел, что силы его мальчика на исходе.       Как только узел на члене альфы уменьшился настолько, что смог без особых усилий покинуть тело омеги, Декс разомкнул объятия и уложил мужа ничком на бизоньи шкуры, позволяя блаженно вытянуться и дать отдых натруженным мышцам. Затем, наконец-то добравшись до котла с ароматной теплой водой, он принял на себя обязанности банщика и как следует отмыл и почистил своего избранного…       Но еще прежде чем Ричард закончил, Текса сморил такой глубокий и сладкий сон, каким он не засыпал, должно быть, с самого детства.