Глаукома

Наверное, никто из нас не задумывался над тем, что же с нами случилось бы, если наше зрение в одночасье лишит нас красок нашей собственной жизни. Хотя, может, и задумывался когда-то, но откладывал это в дальний ящик, мол, сейчас я вижу небо, я вижу вкрапины мерцающих звёзд на нём, я вижу алую кровь на белом снегу. Неважно, что будет где-то там, за границей данного нам мгновения, я живу здесь. Я живу не завтра, не через месяц и не через год. Я живу сейчас. Сейчас… К сожалению, зачастую мы как раз не замечаем того, что происходит «сейчас». Взмах крыльев бабочки – естественно для этих насекомых. Мощнейший раскат грома с раскалывающими небо молниями – бунт погоды, тоже ничего особенного. Сорванный порывом ветра последний, покрытый сухой позолотой осени лист – всего лишь издержки времени года. А это время циклично, я непременно успею увидеть это в следующий раз, в следующем году. Хах. Я тоже думал так, я тоже видел венозные вина на снегу, которые пустила моя рука. Пока однажды не перестал видеть небо в чужих родных глазах. До боли, до дробящихся рёбер родных глазах. Я использовал всю свою мощь до последней капли, я испытывал свою грёбаную судьбу и не только свою, бездумно играя в шахматы со смертью. Увы, не физической смертью. И как-то раз мир просто потух. Будто свеча, бедно освещающая мой извечный смоляной бункер…погасла, зашипев напоследок. Да, больно было пропустить такой детский выпад, даже стыдно, но… … но какое теперь это всё имеет значение? Сейчас я лишь чувствую. Чувствую то, как жёсткие от тренировок пальцы изредка касаются моей кожи где-то в районе груди. Я не хочу понимать где, я хочу сломать эти пальцы вместе с его руками, чтобы те больше никогда не обжигали меня своим нужным теплом! Он увидел тогда, что я перестал сопротивляться. Я чувствовал злость, я чувствовал непреодолимую ярость, что вот-вот вспыхнет алым покровом поверх его тела, но он застыл. Он смотрел в мои невидящие ничего глаза. Невидящие. Этого слишком мало, чтобы я не понял, что он смотрит. Пожалуй, это отличный «стоп» для нашего очередного безумного забега, тайм-аут, передышка. Точка. Я проехался коленями по камням под водой, счистил ладони об их острые грани. Готовился увидеть красные завитки в бегущей вперёд воде, да они, оказывается, чёрные. Как и сама вода. Я моргнул. Лес чёрный. Я закрыл глаза и снова открыл. Просвечивающееся сквозь кроны деревьев небо тоже чёрное. Я молчу и терплю. Терплю эти невидимые даже для меня ожоги, терплю те бешеные удары, что рождаются за моей грудной клеткой, смотря вперёд…и не видя тех глаз. Да, мне не нужно это, синева самого настоящего неба отпечаталась в памяти выжженным клеймом, но… …я так хочу увидеть отголоски того, что сокрыто за зрачком для меня навечно. Навечно. Какая ирония. Он стоял позади меня, сжав кулаки, вероятно, чтобы нанести последний и решающий удар. Я ждал, я верил, что он обрушится на мою спину, избавив тысячи людей от нависшей угрозы в виде обезумевшего придурка. Но я знал, что его не последует, я знал, что только я способен так бесчувственно разрывать всё, что когда-либо было дорого для меня. Удара и не последовало. А потом я просто отключился. Очнувшись, поверил, что это конец. Так и было. Конец. Наш конец. Он сказал, что для всех я убит его же руками, что ему не сразу поверили, но это же чёртов Узумаки. Я не знал, где я, я не знал, что я. Я знал, что он рядом. А он обещал, что никогда не уйдёт. – Не трогай меня. Слышу тихий вздох, скользнувший по моей шее остывшим по пути дыханием. Пронеся свои чувства сквозь долгое время, Наруто перестал бояться коснуться меня слишком неправильно, слишком трепетно, так, чтобы я ощутил через этот тактильный контакт слишком многое. Как много «слишком». – Не отказывайся от того, что тебе нужно. Меня снова вырвало. Кажется, кровью. Треклятая наследственность и моё утихшее уже безрассудство. То, что ты когда-то считал своей сильной стороной, рано или поздно обернётся против тебя, будь то сильнейшие в мире глаза или непоколебимая смелость. – Мне не нужно это. Оставь меня, – прохрипел в ответ я, откашлявшись от крови. – Я знаю, – усмехается этот идиот. Горько, но я вижу улыбку, застывшую в сознании до его конца. А конец мой близок, похоже. Мы жили так месяц. Год. Или два уже, не считал, не запомнил. Он спрятал меня ото всех, уходя из деревни на месяцы якобы на тренировки. Только вот ничему новому не учился, спуская своё время в унитаз, пока находился рядом с почти трупом. Я чувствую полоску света из окна, горячо скользящую по моему плечу, пока я бездвижно сидел на кровати, ожидая новой порции боли. Желанной боли. И вот чужие родные руки предсказуемо сомкнулись за моей спиной, его нос уткнулся в изгиб шеи, а я вдыхал запах его волос так, словно через секунду перестану иметь возможность дышать. Я не видел пшеничный цвет его вечного гнезда на голове, мне достаточно чувствовать этот запах, и образ самостоятельно рисуется по чёрному полотну непозволительно для этого мира яркими красками. Вот светлые вихры, посмотри. Вот забавные полосы на одаренных солнечным светом щеках. Всегда насмехался над этим. Вот улыбка, способная вытащить тебя из Бездны грязи, яда и чернильных смол. А вот глаза. Их нет. Вместо неба – чёрные дыры. Я так хотел увидеть то небо, я так боялся, что его затянули свинцовые тучи… Я не вижу. Не вижу. Не вижу… – Не вижу… В ответ он стискивает мои рёбра так, что я уже на полном серьёзе не могу нормально вдохнуть, говоря этим жестом своё заклятое «не оставлю». Я знаю, что ты не оставишь меня. И я ненавижу за это. Я так хотел убить тебя, так хотел избавиться от твоих чувств, чтобы они не мешали мне добиться своей никчёмной цели, но я так боюсь умереть… Нет, не ада или что там предначертано для таких как я боюсь. Боюсь твоей боли. Мы жили так месяц. Год. Или два уже, я считал, я запомнил. Не хотел признавать, что отсчитываю каждый твой грёбаный день, который ты тратишь на неизбежно умирающее ничто. – Наруто. – Нет. Сказано, как отрезано. Он понял без слов всё то, что копится во мне тягучей, липкой, беспросветной пустотой, отождествлённой его именем, которое я ненавидел. Ненавидел, ненавижу, и буду ненавидеть. А знаешь, почему, Саске? Признайся себе, ничтожество. Хоть раз за свою грязную, окровавленную жизнь. «Потому что люблю» – эхом звучит в голове. Через минуту это признание себе сотрётся, изгадится ненавистью, так и не вырвавшись наружу ни разу. А нужно ли это озвучивать, собственно? – Ненавижу… – шипят мои пересохшие губы. А руки забираются под лёгкую майку, желая сделать больно, желая содрать кожу и отогнать наконец, но своими едва ощутимыми движениями умоляя: «не отпускай меня». Он плюнул на все мои самые жестокие, бесчеловечные поступки, на мои грехи, на мои руки, что по локоть в уже загнившей крови. Он не боялся коснуться их и испачкаться, потому что прикосновения единственное, чем он сейчас может со мной говорить. Я не вижу… Зато теперь я чувствую. В этой смертельной глаукоме я чувствую, как губы неправильно правильно касаются моих, чтобы те перестали нашёптывать ненужные для обоих слова. Они же лживы. Спрятав меня ото всех, Наруто прекрасно знал, насколько эгоистичен его поступок даже по отношению ко мне. Он знал, что запер меня в себе же, не позволив подохнуть подобно моему брату, знал, что запер в моём теле, из которого я мечтаю выбраться. А я ненавижу своё тело. Я не хочу на него даже смотреть. Забавно, но такого больше и не выйдет. Я ненавижу свою душу, если в этом гнилье может зародиться что-то подобное. Я оказался в ловушке, вынужденный своими медленно теряющими чувствительность руками смотреть на то, как с этой болезнью моё тело обращается в обтянутый кожей скелет. Сам звук моего дыхания – мука для меня. И убежать от себя я не могу, потому что дышу для этого идиота, который посчитал когда-то, что именно его тепло спасёт меня от холодных ночей. От ночей в месте, о котором я не знаю. И тепло это спасало ведь… Я так боюсь умереть, Наруто. Беги… «Ни за что», – безмолвно вторят тёплые губы, скользнув по моей щеке, по которой вот-вот скатится что-то непозволительное, что-то, способное одним своим обманчиво чистым видом убить нас обоих. Поэтому я отталкиваю, вставая с кровати, чтобы на ощупь дойти до вроде как кухни. Не знаю, что я буду там делать, обо что споткнусь на этот раз, но что-то буду. А Наруто не двинется за мной, не побежит наседкой, потому что знает, каково мне – ощущать себя не то что не шиноби, а банально инвалидом. Ведь я даже чакры не чувствую больше. Ни чужой, ни своей. Хотя, с другой стороны это даже легко – ощутить себя самым обыкновенным человеком. Человеком, которому не нужны видящие слишком много глаза, умеющие слишком много руки, бегущие слишком быстро ноги. Просто тем, кому отныне дано только чувствовать кожей. И да, той самой любимой Узумаки мышцей, хорошо. Наверное, никто из нас не задумывался над тем, что же с нами случилось бы, если наше зрение в одночасье лишит нас красок нашей собственной жизни. Теперь я задумался. Неужели чтобы осознать чьи-то чувства, принять их и поверить впервые за свою нежизнь… …нужна лишь глаукома?..