Право победителя

Асторре лежит на кровати, отбросив одеяло и раскинувшись на шёлковых простынях. Хочется натянуть одеяло до подбородка, спрятаться под ним так, словно это и впрямь может его спасти, — но юноша понимает: так он будет похож на испуганную девственницу в первую брачную ночь. Правда, раскинувшись обнажённым в ожидании любовника, он, должно быть, похож на шлюху… но уж лучше на шлюху. В конце концов, кто он теперь, как не шлюха? Герцог Асторре Манфреди, бывший правитель Фаэнцы, — шлюха Чезаре Борджиа… О, разумеется, всё могло быть много хуже. Его могли казнить — его и брата… впрочем, вполне возможно, ещё казнят. Борджиа любит удовольствия, но никогда не ставит их выше политики. Возможно, то, что творится сейчас, — лишь отсрочка неизбежной казни. Вполне вероятно, что наилучшим выходом для него было бы самоубийство — и как можно скорее. В конце концов, кинжал у него не отбирали — как же, он ведь не пленник, он состоит в свите Чезаре Борджиа и обласкан его милостями… Но тогда не останется ничего, что могло бы отсрочить казнь его брата. А брат слишком юн, брат хочет жить, хочет насладиться жизнью до конца — пусть даже последние месяцы, недели, дни… …И что самое постыдное — Асторре хочет жить тоже. Он тоже слишком юн. Год назад он счёл бы оскорблением, если бы кто-то сказал ему, что наступит день, когда он поставит жизнь выше чести, — однако этот день настал, и он не сгорел от стыда. Он хочет жить. По возможности дольше — хотя бы ещё немного, даже если совсем чуть-чуть… Хочет наслаждаться ясным небом, светом солнца, прикосновением ветра, едой и вином… …и — ласками Чезаре Борджиа. Чезаре Борджиа воспользовался правом победителя — так рассказывали после пленения Катерины Сфорца. Асторре не слишком прислушивался к этим сплетням. Даже если так, то что тут удивительного? Все говорили, что монна Катерина, несмотря на свой возраст, очень красивая женщина, — так мудрено ли, что завоеватель, взяв её крепость, захотел взять и её саму? А может, и не было никакого права победителя. Не было насилия. Ведь про тигрицу Форли рассказывали и то, что женщина она весьма вольных нравов, — а Чезаре Борджиа и сам красив, как падший архангел… так может, пленница сама отбросила гордость и отдалась на волю страсти? Теперь Асторре всё больше верит, что так оно и было. Катерина отдалась Чезаре сама — возможно, в душе испытывая стыд, но не в силах устоять перед его дьявольским обаянием. Потому что перед этим обаянием не может устоять никто — ни мужчина, ни женщина — будь он хоть святым. Не устоял и Асторре — и теперь о нём, должно быть, рассказывают то же, что и о Катерине. Если не хуже — ведь она, в отличие от него, не вошла в свиту Чезаре Борджиа… не стала его постоянной шлюхой. Асторре был ошеломлён — и совершенно позорным образом залился краской — когда во время званого обеда, данного в его честь (ах, этот щедрый и милосердный герцог Борджиа!), Чезаре, посадивший его подле себя, положил ему под столом руку на колено и недвусмысленно провёл ладонью вверх по бедру, к мужской плоти, вопреки желанию Асторре начавшей напрягаться. Остаток вечера прошёл как в тумане — а потом была ночь… первая ночь… В ту ночь Асторре, лежавшему без сна в своих покоях и понимавшему, что сейчас к нему придут, ещё больше, чем сейчас, хотелось спрятаться под одеяло. Но он не стал — как и сейчас… просто лежал, раздевшись донага, и смотрел на дверь, пока в неё не вошёл Чезаре Борджиа. — Какой умный мальчик, — промурлыкал Борджиа тоном довольного сытого льва. — Умный и послушный, да? Научившийся послушанию? Наверно, это была последняя возможность сохранить гордость. Асторре не знал, что последовало бы, вздумай он в тот миг надерзить своему победителю, — мгновенная казнь… или насилие? Или если бы он не проявил покорность, Чезаре не стал бы брать его сам, а отдал своим солдатам? Асторре не хотел этого узнать. Он боялся. Постыдно боялся — и постыдно желал того, в чьё красивое лицо глядел, того, кого должен был лишь ненавидеть. — Да, — глухо ответил он. И, глядя в колеблющемся свете свечей, как Чезаре начинает раздеваться, совсем уже глупо добавил: — Но… я ничего не умею. Он и впрямь не умел. Прежде ему доводилось бывать с женщинами — ласковыми и умелыми куртизанками — но не с мужчинами. — Это не беда, — утешил его Борджиа, в несколько мгновений сорвав с себя всю одежду. Его обнажённое тело было прекрасно; так прекрасно, что Асторре чуть не застонал сквозь зубы от возбуждения — и ненависти к себе. — Я тебя научу, — шёпот Чезаре стал бархатным, он обволакивал, как кольца эдемского змея — горячие, нежные, упругие, бархатисто-мягкие, словно человеческая плоть… Борджиа одним прыжком оказался в постели, навис над Асторре, припечатал его руки за запястья к подушке над головой — не с чрезмерной силой, но вырваться Асторре бы не смог, даже если бы захотел. — Научу. Всему. — Хорошо, — почти неслышно выдохнул Асторре, и губы его змия-искусителя накрыли его рот. Это было странно, невозможно, неправильно — целоваться с мужчиной, отдаваться мужчине… отдаваться тому, кто завоевал твой город, кто лишил тебя всего, кого ты должен лишь ненавидеть… Но Асторре отдавался. Стонал от наслаждения, когда Чезаре Борджиа резкими размашистыми толчками вбивался в его тело, принимал его ласки, забывшись, ласкал в ответ… Даже не попытавшись отстраниться, обхватил губами напряжённую плоть, когда Чезаре притянул его голову к своему паху, — и некоторое время спустя ощутил во рту густую солоноватую влагу… — Глотай, — приказал тогда Чезаре, надавив большим пальцем на его губы. Асторре подчинился — и получил в награду поцелуй; Борджиа явно не брезговал привкусом собственного семени. — Ты прекрасен, как юный ангел, — с улыбкой сказал Чезаре, окончательно насытившись Асторре в ту ночь, распутывая пальцами его льняные кудри. — Такой искренний и невинный — но так жаждущий падения… Признаться, я надеялся на меньшее. Асторре не знал, на что надеялся Чезаре. Возможно, рассчитывал, что ему придётся овладеть своим пленником силой. Что ж, в таком случае, они оба получили больше, чем надеялись, верно? Асторре ведь тоже не надеялся, что Чезаре будет его так ласкать. Долго, умело, заставляя всхлипывать и умолять… или ему просто нравилось видеть, как герцог Фаэнцы теряет последние остатки гордости? В любом случае, Асторре пал окончательно. Он больше не мог ненавидеть своего пленителя — он слишком им восхищался… слишком желал. Чезаре Борджиа оказался воистину змием-искусителем. И хоть и развлекался чаще с женщинами, но, как выяснилось, в содомских утехах был не менее искусен. …Асторре лежит на кровати и смотрит на дверь. Как и в первую ночь, как во многие другие ночи, в неё входит Чезаре Борджиа — сегодня одетый лишь в отороченный мехом шёлковый халат. Чего ему стыдиться — победителю, завоевателю, пришедшему к пленнику, который сам раздвигает под ним ноги? — Ты ждал, — констатирует Чезаре и улыбается, окидывая плотоядным взглядом обнажённое тело Асторре. — Я ждал, — подтверждает Асторре. И приподнимается, чтобы обнять своего победителя.