somewhere between

Надпись никогда не болела. Никогда. Кас задумчиво проводит пальцами по красиво вычерченному «Carry on my wayward son» на запястье и думает, почему так несправедливо. На самом деле мать-настоятельница всегда учила их не думать о несправедливости, не спрашивать у Небес «Почему я?», «Почему именно так?», «Почему со мной?», и Кас гонит эти мысли от себя изо всех сил, потому что, да, нельзя о таком спрашивать, это грешно. Но вопросы будто лезут сами по себе, не сдаются, полностью подчиняя сознание. И Кас знает, какой будет следующим. Ему почти девятнадцать. И надпись никогда не болела. Неужели Бог не придумал соулмейта для него? Или просто не хочет сводить их жизненные пути вместе? Не время? Не место? Не в этой жизни? Кас знает, что в его религии нет реинкарнации. Но чем, как говорится, не шутит тот, о ком лучше не говорить? Кас грустно усмехается. Ему почти девятнадцать, в его жизни — одни вопросы, а ответ — единственный, который он может получить, — это надпись на запястье, от которой толку — разве что красивый шрифт. И что с этим делать — один из тех самых вопросов, ответа на который у него нет. Кас хмурится и отставляет пустую кружку, выходя из-за стола. Ну хотя бы он знает место, где варят вкусный кофе, который он может себе позволить. Он быстро возвращается в приют и даже успевает на вечернюю молитву, избегая очередного выговора от матери-настоятельницы. Может, все не так уж и плохо, думает Кас перед тем, как уснуть. Надпись по-прежнему не болит. х х х Утро начинается с раннего подъема, быстрого приведения себя в порядок и общей молитвы в холле. Кас не раз видел такое в фильмах: толпа фанатиков показушно молится, уповая на чудо, и со счастливыми, почти безумными, улыбками расходится по своим делам. И как же он рад, что у них в приюте все совсем не так. Да, народу много: на утренней молитве присутствуют все воспитанники, но здесь все по-настоящему, каждый молится искренне, и нет этого странного напускного верования. Только голые чувства. И Касу это нравится. Хотя, может, он уже тоже докатился до слепого фанатизма. После молитвы все расходятся. У них необычный приют, Кастиэль понял это еще когда был ребенком. Здесь есть те, кому нет даже десяти лет, а есть те, которым уже за двадцать. Их отсюда никто не выгоняет. Кто-то уходит, кто-то приходит, кто-то возвращается, но все они так или иначе приносят приюту пользу. Кто-то здесь работает, кто-то работает в другом месте, но вносит довольно большой взнос в развитие приюта. Кас не знает, бывает ли так где-то еще, но он рад, что у них все идет именно таким путем. Потому что если бы было иначе, Кас не знает, где бы он сейчас был. И был бы вообще. Своих родителей Кас не помнит, и это, наверное, к лучшему, потому что, по рассказам старших ребят, этих людей назвать людьми можно было с трудом. И у Каса есть как минимум одна причина им верить — ряд розовых, отвратительно шершавых шрамов почти на ребрах, круглых и маленьких, как раз под размер окурков. Сам он после школы поступил в колледж. Даже на стипендию. Преподаватели, курирующие богословское направление, заинтересовались им еще на последних годах обучения в школе, и Кас был рад, когда ему пришло письмо, в котором сообщалось о том, что его приняли в университет. Радовались тогда всем приютом, особенно поздравлял Габриэль, который заменил маленькому Касу брата и даже теперь остается верным другом, хотя и появлялся в приюте довольно редко. Сегодня у него нет занятий, и Кастиэль идет в свою любимую кофейню. Она находится не слишком далеко от приюта, и это очень удобно, потому что иногда Кас засиживается там до поздна, думая о чем-то, разговаривая с кем-нибудь из однокурсников или переписывая лекции, приводя конспекты в порядок. Дверь открывается с тихим скрипом, призывно звякает колокольчик, и запястье пронзает болью. Резко. Сильно. Кастиэль только испуганно выдыхает, не понимая, что произошло. Он опускает взгляд на руку, задирая рукав свитера. Надпись на запястье, кажется, становится ярче. Кас удивленно хлопает глазами. Вчера, когда он был в этой же кофейне, такого не было. И вообще Кас ходит сюда уже несколько месяцев, такого не было ни разу. Здесь всегда полно студентов, которые забегают после занятий или по дороге домой, которые приводят сюда друзей, потому что здесь вкусно и недорого, а персонал улыбается каждому посетителю, не важно, впервые ты у них оказался или здесь тебя знают давно. Почему теперь? Что происходит? Все еще удивленный, он проходит за свободный столик у окна, и, потирая запястье, усаживается там на стул. — Плохой день? — раздается над ухом, и Кас вздрагивает. Официант — кажется, новенький, — стоит над ним, улыбаясь так ярко, что Кас невольно задается вопросом — не сводит ли у него скулы. — Нет, — говорит он, — все в порядке. — У вас просто такой уставший вид, — продолжает официант, и Кас улыбается уголком губ. Наверное, боль в запястье не добавила ему привлекательности. — Не выспался, — отмахивается он. — Тогда, может, хотите попробовать наш новый кофе? — А с чем он? — заинтересованно спрашивает Кас. Официант улыбается, заговорщицки подмигивая. — А это секрет заведения, — говорит он шепотом, наклоняясь ближе к Касу. В нос ударяет приятный запах корицы, но Кас все равно морщится. Чертова аллергия. Но этот аромат идет официанту как само собой разумеющееся, и Касу кажется это забавным. — Я готов рискнуть, если там нет корицы. — Официант смотрит непонимающе, явно думая, что это намек на его парфюм. — Аллергия, — поясняет Кас. — О, бывает, — говорит парень. — Что-нибудь еще? — Нет, только кофе. — Хорошо, скоро ваш заказ будет готов, — все так же ярко улыбаясь, быстро проговаривает официант и уносится куда-то в служебные помещения. Кас все еще не особо внимательно смотрит по сторонам, а потому даже не знает, как зовут его официанта. Боль в запястье не дает сосредоточиться на чем-то. И он даже не сразу замечает, что заказ уже готов, монотонно обводя пальцем красиво выведенные буквы. — Болит? — интересуется официант, ставя перед Кастиэлем чашку с кофе. — У меня есть охлаждающая мазь, мы используем ее от ожогов, но я могу дать ее вам, чтобы не так сильно болела рука. Кас машинально бросает взгляд на запястье официанта и видит там напульсник, из-под которого не видно ни буковки. — Если вам будет не трудно, — улыбается Кас, вымученно и слабо, потому что тянущее ощущение занимает все мысли, дискомфорт пульсирует под кожей, с каждой секундой становясь сильнее, и официант, улыбаясь в ответ, снова покидает его, возвращаясь буквально через пару мгновений и протягивая тюбик с мазью. — Я Дин, — представляется он наконец, — и я очень надеюсь, что вам это поможет. Кас благодарит его и снова остается один. Мазь действительно облегчает его положение.Теперь руку тянет уже не так сильно, и потом, расплачиваясь за кофе, Кас еще несколько раз благодарит Дина за то, что тот помог ему. Дин отмахивается и говорит, что рад помочь такому милому парню, и Кас, чувствуя, как краснеют щеки, спешит скорее уйти из кафе, не замечая, как Дин сам потирает свое запястье. Вечером после молитвы, лежа в комнате, Кас мысленно говорит себе «спасибо» за то, что когда-то накопил денег на плеер. Дин не идет из его головы, и это так неправильно, так неестественно, что Кас не знает, куда себя деть. Да, в их мире соулмейты — это обычное дело, тут скорее засмеют, если ты родился без надписи на руке, чем если у тебя будет какой-то дефект во внешности. Но одну вещь не поощряют до сих пор — соулмейты своего пола считаются чем-то неправильным, не естественным, возмутительно некрасивым. И как назло — процент таких пар ничтожно мал. И Кас знает, что так нельзя. Нельзя влюбляться в парней, даже в таких красивых, как Дин, даже в таких, чья улыбка заражает светом. Особенно в таких нельзя. Поэтому он включает плеер и позволяет любимой песне унести себя на своих волнах, укачать и успокоить. Позволяет строчкам проникнуть в себя и вновь обернуться мурашками, которые непременно идут после незатейливых слов «Don’t take that sinner from me». Кас знает, что ходит по краю. Он ведь обязательно пойдет в ту кофейню еще раз, возможно, пересечется с Дином, и, вероятно, позволит себе влюбиться. Он не знает, готов ли он к тому, чем все это может обернуться (может, Дин окажется его соулмейтом?). Он не знает, готов ли он выбрать между религией и собой, потому что его учили совсем другому. Но сейчас все, о чем думает Кас, это улыбка Дина и запах корицы, который делает его особенным. Кас слушает песню на повторе, бесцельно гладя запястье, и так и засыпает, не догадываясь, что на другом конце города Дин сидит на кухне и зачарованно обводит пальцем ту самую строчку, бережно ведет по змеящейся «s» и надеется, что Кас придет в его кафе еще раз.