Ночи, что остались

Куроко подгребает под себя подушку и поджимает ноги, утыкается лицом в мягкое и открывает рот, пытаясь закричать и выдавить из себя хотя бы звук, однако в горле сухо и ничего нет, только глаза печет. Он будто бы пустой, весь целиком. Почему-то он не может никак убить в себе эту тоску, эту печаль, это горе, что терзает его. Не может и не знает как — иногда ему кажется, что и не хочет. Его любовь к Тайге... — она терзает его, выедает изнутри и не дает временами нормально дышать. Никак не может потухнуть или забыться, отойти на второй план — как у всех остальных людей, нормальных. Как Тайга или Аомине, как Сацуки или Акаши, как тот же Кисе. Они почему-то смогли пережить расставание, боль от потери, предательства и одиночество. А Куроко вот не может, хотя уже больше пяти лет прошло. Он распрямляется на постели, вытирая набежавшие сухие слезы, и думает о том, что давно его так не накрывало тоской. Сначала это было нормой после переезда из их квартиры в новую однокомнатную клетушку с кухней, ванной, маленьким уютным балкончиком и панорамным окном с видом на город. Он приходил домой, растирал грудь, потому что плохо и больно ему было везде, ел, делал домашку, гулял с Ниго, снова ел, убирался временами, готовил себе обед, подготавливал на следующий день сумку и вещи, снова гулял с Ниго, мылся и ложился в кровать. Первые полчаса он честно пытался уснуть, а вторые полчаса он рыдал в стенку, в голос, потому что он все же человек, как оказалось, и эмоции ему не чужды. После он вставал, умывался, делал себе чай и долго сидел на пороге на балкон, закутавшись в одеяло по уши. Первые месяца три прошли как в тумане. Он как-то механически жил, все еще не понимая, почему Тайга — его славный, уютный и теплый Тайга — отказался от него, от его любви, оставил его и предал. Потом как-то на него наткнулись Сацуки и Кисе, узнав его только по собаке, что радостно к ним кинулась, когда Куроко не удержал поводок. После того, как они заставили его плотно поесть и выспросили все, о чем не знали (да и не могли знать, Куроко будто отрезало от мира после расставания с Тайгой), они долго его утешали, говоря, что все образуется. Куроко тогда лишь покачал головой и твердо, уверенно сказал: — Нет, ничего не образуется. Мне будто бы отрезали ногу: ходить могу только на костылях, но и тот у меня один. Тайга был моим миром, всей моей вселенной, а теперь... теперь у меня ничего не осталось, даже баскетбола. После окончания университета он уехал из Токио так далеко, как только смог — в Фукуоку, поближе к морю, подальше от всего и всех, что он любил и кого знал. В место, где не было воспоминаний о них с Тайгой. Ему стало легче только через год после переезда, когда он снова научился дышать самостоятельно и радоваться маленьким вещам и людям, что приносили ему радость. Он снова смог взять в руки баскетбольный мяч и выйти на площадку. Еще где-то через полгода он понял, что может вернуться. Оформил перевод в Токио, неверяще собрал вещи и вернулся к родителям. Мама была ему искренне рада, а отец лишь обнял его, сказав, что рад, что сын вернулся домой. Кисе, знавший о его возвращении, тут же предложил сыграть, как в старые добрые времена. Куроко попросил только не звать Тайгу. "Потому что я все еще его люблю", — просто ответил на закономерный вопрос он. — "И я не хочу его видеть, мне все еще больно. Я продолжаю гнить заживо, Рёта". И все же несмотря ни на что, Куроко интересуется, как там дела у Тайги. Он иногда спрашивает у все обо всех знающей Сацуки, обменивается новостями с Кавахарой и Фукудой, и те рассказывают, как дела у остальных погодок. Иногда Рико-семпай сама звонит ему и просит прийти на тренировку, потому что университетская сборная, где она работает тренером, — сплошные ленивые задницы, а он может и умеет вносить смуту, заставляя людей работать усерднее, по ее словам. Рико-семпай рассказывает, как дела у членов команды, иногда задумчиво говорит, что вернется в школу — в качестве тренера. На самом деле Рико-семпай знает обо всех своих игроках больше остальных. И к ней он особенно не любит приезжать, потому что она почти каждый раз после его возвращения из Фукуоки рассказывает о Тайге, искренне порой удивляясь его поступкам (а еще она призналась, что знает, что они с Тайгой встречались). Так Куроко — по ниточке от каждого — узнает, что у Тайги все относительно хорошо: он уезжал в Штаты на похороны матери почти сразу после расставания с Куроко (и все удивились, узнав, что Кагами не рассказал ему о ее смерти), что у него было несколько девушек и даже мальчик, а сейчас у него таинственная пассия, по которой он вздыхает и ни с кем из друзей не знакомит. Куроко слабо улыбается самому себе — а он так и не смог построить ни одних отношений после Тайги, спасаясь и забываясь случайным сексом. Хотя в Фукуоке у него был постоянный партнер, с которым он взаимно сбрасывал напряжение. Мужчина, с которым ему было легко почти год. Так Куроко знает, что Тайга все еще играет в сборной Японии, как и Аомине, хотя его вроде как приглашали то ли в Лигу, то ли в какую-то команду — Куроко так и не понял. Тайга продолжает бросать потрясающе красивые данки и делать сумасшедшие прыжки, чем дико раздражает тренера. Он много времени проводит на площадке, частенько вспоминая самого Куроко — как тот был тенью, перенаправляя мячи так, словно это была магия. Аомине при встречах, рассказывая, постоянно смеется, вспоминая, как классно было играть в старшей школе против них. У Куроко много таких "ниточек", но видеть Тайгу он все равно не может. Ему кажется, что тогда он действительно просто уйдет в никуда, потому что не выдержит. Ведь его Тайга уже давно не его: у него своя жизнь, свои взлеты и падения, свои желания и мечты — и самому Куроко там давно нет места. Он закутывается в одеяло, обнимает подушку и прикрывает глаза: в груди опять глухо ноет, а он снова замерз в жаркое токийское лето.