Как Мадонна

Лайза приближается, покачивая бёдрами, кладёт узкие ладони на плечи Фиш, садится, обнимая коленями её бедра. Фиш маленькая, понимает она с удивлением; Лайза возвышается над ней бледной фарфоровой башней, и Фиш приходится запрокинуть голову, чтобы смотреть ей в лицо. У неё блестят глаза — тёмные и, как кажется Лайзе сейчас, не совсем человеческие; и Лайза улыбается слабо, но довольно, потому что это — власть в самой чистой её форме, и даже иллюзия этой власти над такой женщиной, как Фиш, заставляет бурлить кровь. Ладони Фиш обнимают Лайзу за тонкую талию — кажется, совсем немного, и пальцы сомкнутся, собирая Лайзу в кольцо, в обруч, в пояс верности. Лайза дышит через приоткрытые губы и двигает бёдрами — вперёд-назад. — Неправильно, — говорит Фиш. Её ногти впиваются Лайзе в поясницу через тонкую ткань прозрачного топа, заставляя прогнуться — совсем не от удовольствия. Лайза уже знает — вскрикивать нельзя, морщиться тоже, и тем более — задавать вопросы. — Знаешь, в чём твоя проблема, девочка? — говорит Фиш и гладит ласковыми пальцами щёку Лайзы, трогает раскрытые нежные губы. — Ты мыслишь, как шлюха, а должна — как Мадонна. Это не звучит, как оскорбление, Фиш рассуждает об этом так же, как о закупках алкоголя в бар, и «шлюха» есть такой же термин, как «абсент» и «водка». Лайза вздыхает, ёрзает, садится, на этот раз опуская на колени Фиш весь вес своего хрупкого тела, подтягивает под себя ногу, неудобно оттопыривая колено — как если бы сидела в школе на столе, слушая отповедь директора. * * * Лайза старается быть лучше. Лайза не подходит к Фиш — это Фиш приходится встать и обойти стойку, и только тогда Лайза поднимает голову от бокалов, которые так старательно и бессмысленно протирает, и улыбается, робко поднимая уголки губ — как если бы Фиш была одновременно её деньрожденным тортом со свечками и рождественской ёлкой. Она не уверена, но ей кажется, что Фиш одобрительно кивает едва заметным движением. Фиш прижимает её к стойке, целуя в шею так, словно Лайза — источник воды в пустыне, и Фиш добиралась до неё ползком по колючему песку сутками, неделями, месяцами. Лайза не знает, куда деть руки, она слабо трогает волосы, плечи, спину с острыми крыльями лопаток — нервозность, которую не подделать никакими репетициями. Она чувствует ладонь на своём колене. Чувствует, как рука Фиш задирает длинную лёгкую юбку, как бродят пальцы по внутренней стороне бедра; Лайза вздрагивает со всей искренностью — нет лучшей лжи, чем полуправда, и ей сейчас поровну страшно и приятно. — Моя девочка, — шепчет Фиш. — Amore mio... Трусики на Лайзе кружевные, неудобные и тонкие, и Фиш могла бы порвать их одним сильным движением — но она берётся за резинку и тянет их вниз так бережно, что у Лайзы самую малость сжимается сердце. — Может, — выдыхает она еле слышно, — может — не здесь? Фиш вздыхает, звук долгий, протяжный, очень усталый; она шлёпает Лайзу по лицу раскрытой ладонью — не сильно и не больно, без особого интереса. — Ну и зачем ты это сделала? — спрашивает она укоризненно, сжимая в пальцах подбородок Лайзы, и нужно это, чтобы Лайза не вертелась и смотрела ей в глаза, но Лайзу очень остро накрывает тем, какие эти пальцы тёплые и как от них едва заметно тянет солоноватым возбуждением. — Но это же незапертое помещение, — говорит Лайза; ресницы хлопают, демонстрируя растерянность и искреннее желание оправдаться, но на деле ей хочется уйти от Фиш в подсобку и закончить начатое начальницей. — Кто угодно может войти. Как же моя девичья честь? Это такая незнакомая территория для неё, но она старается, она представляет себя — чистой невинной девочкой, которая ходит в церковь по доброй воле и мечтает о первой брачной ночи, после которой семья мужа покажет гостям замаранные кровью простыни, и кровь эта будет не из порезанной артерии скоропостижно скончавшегося супруга. Ей немного жалко ту Лайзу. Сколько дерьма в её хорошенькой головке, и как же ей не хватает хорошего секса, чтобы её прочистить. — Вот именно, — Фиш качает головой, будто Лайза не понимает элементарных вещей. — Последнее, что тебе нужно — чтобы Фальконе вспомнил о твоей девичьей чести в самый ответственный момент. Он получит моральную травму, ты — пожизненное содержание и домик в деревне подальше от Готэма, а я? Она уходит, и даже каблуки её цокают с укоризной; Лайза выжидает, пока за ней закроется дверь; стянутые наполовину трусики висят у неё в районе колен, и она прыгает на одной ноге, потом на второй, чтобы стряхнуть их совсем, опирается на стойку бедром, задирает подол юбки, закусывая край зубами; к чёрту подсобку — она справится быстро, никто не успеет войти. * * * Фиш допускает её до постели только на пятую неделю тренировок — только когда Лайза привыкает ходить легко, как пугливая лань, а не размашисто, от бедра; Лайза уже умеет петь по-итальянски песни, смысла которых не понимает, и готовить безвкусные, но полезные кексы, и прятать выбеленные волосы под лёгким шёлковым шарфом. Лайза помнит, что нельзя быть агрессивной, и даже если шея Фиш выгибается рядом так соблазнительно, она не может впиться в неё зубами, и если хочется сжать в горсти густые тёмные волосы, лучше комкать простыни, и от этой странности Лайза чувствует себя скованно — но Фиш говорит, так даже лучше. Ты должна показать, что хочешь его, объясняет она — но он не должен думать, что для тебя это рядовое приключение. Это — точно не рядовое приключение для Лайзы, она не была в постели с другой женщиной ни разу, если не считать поцелуев с подругами, за которые в барах наливают бесплатно второй коктейль; сможет ли она показать такую же беспомощность перед Фальконе? Кто знает. Лайзе почему-то кажется, что дон не будет таким строгим судьёй, как Фиш. Они нежатся с полчаса или около того. Лайза в основном лежит на спине, Фиш гладит всё её тело, целует неожиданные местечки, шепчет влюблённые глупости на мешанине языков. Лайза слушает внимательно — нельзя упустить ни слова, никогда не знаешь, когда Фиш придёт в голову остановить её посреди рабочего дня и потребовать повторить слово в слово всё, что было сказано в спальне. Пальцы входят в неё — сначала два, потом три; покачиваются еле ощутимо, сгибаются — Лайза прикрывает глаза, это не то что бы феерически приятно, скорее похоже на расслабляющий массаж. — Лайза, девочка моя, — говорит Фиш ласково, и Лайза чувствует себя так умиротворённо, что на какое-то мгновение отвечает ей рассеянной улыбкой и только потом понимает, что Фиш не была бы нежной просто так. — Да? — спрашивает она сипло, поднимается на локтях, фокусирует на Фиш мутный плывущий взгляд. — Я уже пятнадцать минут тебя трахаю, — говорит Фиш обыденно и скучно. — У меня затекла рука, а будь у меня член, так он бы вообще отвалился. — Ммм, — тянет Лайза то ли согласно, то ли вопросительно, потому что совсем не уверена, чего от неё ждут. — Ты уже должна была кончить, милая, — поясняет Фиш нежно. Лайза замирает на мгновение, потому что — как прикажете сказать своей начальнице, что она ровным счётом ничего не сделала для того, чтобы этому поспособствовать? Фиш спасает её от этой неловкости, убирает руку, вытирает об простыню пальцы, недовольно качает головой. — Мы тут не для того, чтобы доставить тебе удовольствие. Давай, — она делает приглашающий жест. — Покажи мне. Чувствуя себя всё более неловко, Лайза откидывает на подушки голову, раскрывает рот в страстном придыхании и стонет; для достоверности даже вздрагивает всем телом, впервые задумываясь, насколько, должно быть, глупо выглядят оргазмы для людей, в них не вовлечённых. Фиш со вздохом закрывает ладонями лицо. — Это ужасно, — говорит она. — Ты безнадёжна. Оставь меня, просто оставь. * * * Они занимают столик в тёмной части зала. Вечер пятницы — пока что тут не слишком многолюдно, но скоро совсем не останется мест. На сцене настраивают инструменты какие-то малоизвестные музыканты, и Лайза косится на солиста с ноткой зависти: она планировала так же стоять у микрофона в ярком пятне света — и где оказалась в итоге? Конечно, её миссия интереснее в разы, но любая девочка в глубине души считает, что в её жизни слишком мало блёсток. — Я хочу, — говорит Фиш спокойно, тоже наблюдая за музыкантами и не бросая на Лайзу ни единого лишнего взгляда, — чтобы ты демонстрировала мне лучший в своей жизни оргазм каждый раз, как я буду трогать твоё колено. Это звучит так смешно и абсурдно, что Лайза хихикает — тут же получив шлепок по губам, смазывающий старательно наложенную помаду. — Что я говорила про зубоскальство? Лайза покорно опускает голову, щёки застенчиво розовеют, светлые локоны падают на лицо, и Фиш убирает их, нежно заправляя пряди за ухо. — Так-то лучше, — мурлычет она. Лайза напряжена, как перед выступлением, даже хуже — это самый странный перфоманс в её жизни. Она занималась сексом в публичных местах, бога ради, как-то раз они с парнем ласкались прямо в толпе на танцполе, но в такие моменты ей было глубоко насрать, кто может обратить на них внимание, всё смывала волна адреналина и удовольствия; сейчас всё иначе, ей скорее хочется писать, чем заниматься сексом, и она очень остро понимает, как будет выглядеть, заходясь в судорогах и покрикивая в разгар концерта. Девять-один-один, пришлите помощь, тут человеку хорошо. Она смеётся снова и едва не пропускает первое лёгкое прикосновение к колену; замирает всего на долю секунды — потому что это не рука, Фиш толкает её колено своим, и было ли это сигналом, или она просто неловко пошевелилась? Промедление наказывается немедленно — Фиш стискивает пальцами её лицо, сжимает так, что губы складываются в тугой бантик. — Уволю, — говорит она жёстко. Лайза сглатывает и пытается в этой железной хватке как-то кивнуть. * * * После секса нельзя закурить, и это убивает Лайзу больше всего. Она думает о сигарете, как о чём-то невообразимо далёком и желанном, пока лежит у Фиш на груди, и та лениво играет с завитками её волос. — С чего вы взяли, что Фальконе будет так ужасен? — интересуется Лайза сонно. Засыпать сразу тоже нельзя. Чёрт бы побрал эти сложные социальные пляски. Она ждёт очередной оплеухи за наглый вопрос, но Фиш смеётся негромко и проводит ладонью по её спине, крепче прижимая Лайзу к себе. — Ни один мужчина с самомнением его размеров не умеет доставить женщине удовольствие, — доверительно сообщает она. — Кроме того, я каждый месяц пью чай с его женой. Лайза глухо смеётся ей в тёплое плечо. — Всё ещё гогочешь, как пьяный грузчик. Нужно мягче, женственнее, — поправляет Фиш. — Но твои оргазмы стали более-менее терпимыми. Можно было бы лучше, — она вздыхает тяжело. — Но будем надеяться, что в пылу страсти Фальконе не заметит мелочей. Лайза думает сонно, что в чём-то может понять мадам Фальконе: в конце концов, фальшивые оргазмы — выгодная валюта, и неважно, покупаешь ты за них вес в обществе, новое платье или чью-то ласку. — Попрактикуем утренние часы, — говорит Фиш ей на ухо. — Ты должна проснуться первой, но не подавать виду, чтобы он мог понаблюдать за тобой, такой юной и мирной, в рассветных солнечных лучах. Поняла? Лайза засыпает раньше, чем Фиш заканчивает говорить.