Часть 1
5 апреля 2017 г. в 09:18
***
Кто бы мог подумать, что у меня, простого юноши по имени Стивен Грант Роджерс, будет своя, полная тревог и приключений, захватывающая дух история. Непохожая ни на одну из тех, которые я слышал еще юношей, забившись в грязный угол таверны, куда сбегал от сальных взглядов и цепких пальцев хозяина корабельной верфи, дельца и пройдохи Обадайи Стейна.
Моя мать много лет прислуживала в его доме, пока не слегла и в одну ночь не отошла в мир иной. До этой поры я помогал ей, как мог, а после, не имея никаких средств к существованию, так и остался в доме в качестве прислуги.
Весь день я таскал корзины с продуктами от мясника и пекаря, дрова для камина и печи на кухне, воду для стирки, тяжелые бадьи с бельем, да еще успевал выполнять сотню мелких поручений.
В нескончаемой беготне между верфью и хозяйской конторой, ближе к ночи, руки дрожали, а ноги гудели от усталости, и я не мог дождаться той минуты, когда можно будет нырнуть в затхлую темноту таверны. Примоститься возле болтливого старика Криворукого Джима и, задыхаясь от восторга, слушать бесконечные рассказы о морских просторах, тугих парусах и шквалистом ветре.
О лихих разбойниках, отчаянной смелости моряков, о кровавой резне и несметных сокровищах. О клятвах на крови и леденящих душу легендах затерянных островов, о бесконечных пирушках и Веселом Роджере и, конечно, о страстной любви между пиратом и восточной красавицей, захваченной в плен посреди жаркой битвы.
Надо ли говорить, что я любил море, и оно манило меня с малых лет. Я родился и вырос в той части города, которая всеми своими улочками и неказистыми домишками выходила к набережной с ее борделями и тавернами, винными погребами и коптильнями для мяса и рыбы. С пестрыми базарами, крикливыми торговками и жадными перекупщиками, которые появлялись на берегу всякий раз, как только в гавань приходило торговое судно.
Каждую свободную минуту я торопился туда, где бурлила жизнь, и, если бы мог, рисовал все, что видел, но чернила и жалкие обрывки бумаги, на обороте которой я мог делать наброски, попадали в мои руки нечасто. Их можно было найти только в корзине хозяйского кабинета, да у конторки писаря.
И я подолгу бродил вдоль берега, глазея на изящные обводы деревянной кормы, высокие мачты и корабельные снасти. Жадно всматривался в пышные громады парусов и носовые фигуры, мастерски вытесанные из цельного куска дерева, чтобы они накрепко засели в памяти, и я мог повторить их при первой же возможности.
Рыбацкие лодки, фрегаты и легкие парусники выходили как живые, а шквалистые ветра, рев океана и крики чаек непрестанно звучали в моей голове.
Я мечтал, как однажды уплыву под парусом, подгоняемый попутным ветром, и мир с его тяготами и бедами переставал существовать вокруг.
Это случилось в один из таких дней.
Как обычно, я предавался свои мечтам, позабыв обо всем на свете. Я видел как соленые брызги летят мне в лицо, а порывистый ветер треплет полы рубахи. Чувствовал тяжесть штурвала, отполированного грубой матросской рукой, и не успел насладиться, потому что был схвачен хозяином за ворот рубахи и выброшен во двор, а мои рисунки — в огонь камина.
Жгучая обида подкатила к горлу, и я дал волю слезам. Я не чувствовал, как саднили ладони, как ныло ободранное в кровь колено — перед глазами стоял огонь, пожирающий мои корабли. В такие минуты мне хотелось шагнуть за порог ненавистного дома и отправиться куда глаза глядят, или, опрокинув в себя для храбрости кружку эля, отдаться в руки вербовщика Королевского флота.
— Эй! Хватит слезы лить! — кто-то окликнул меня совсем тихо и тронул за плечо. — Давай руку.
Передо мной стоял красивый темноволосый юноша, и его глаза были полны сожаления.
Этот парень появился в доме Обадайи недавно. Выходец из семьи благородных родителей он так же, как и я, был круглым сиротой. Только в отличие от меня, хозяин воспитывал и растил его как собственного сына: одевал и обувал, кормил и даже исправно платил за обучение, хоть и грязно ругался всякий раз, когда подсчитывал расходы.
Поговаривали, что именно он должен был унаследовать немалое состояние Обадайи, которое буквально в один день многократно умножилось загадочным образом.
— Вот еще! — я сбросил его руку со своего плеча. — Не хватало только, чтобы меня жалел хозяйский выкормыш!
— Очень надо, жалеть такого дылду.
— Кто дылда? — Я встал и отряхнул штаны от песка. — За такие слова можно и схлопотать.
— А ты и драться умеешь? — Парень смотрел на меня насмешливо, но во всем его облике не было ни капли превосходства. Того, что отличает всех состоятельных сынков. Просто человеческое участие, да еще чуть-чуть любопытства.
— Никогда не бегаю от тех, кто сильнее.
— Чего так?
— Один раз побежишь – и будешь бегать всю жизнь.
— А чего тогда ревел?
— Я не ревел. — Я помрачнел и насупился. — Соринка в глаз попала.
— Соринка? — Хитрые черти заплясали в его глазах. — Это ерунда, глаз не задница — проморгает, точно тебе говорю.
Мы оба прыснули и уже через минуту держались за животы, покатываясь со смеху. Но долго сидеть без дела мне не пришлось. Грозный окрик Обадайи вернул меня на место, а еще через минуту я несся на рынок за рыбой и зеленью.
С этой минуты не было дня, чтобы мы не виделись. Мой новый приятель оказался начитанным, и его знания во многих областях поражали мое воображение. Он часами пропадал с книгами, а как только выдавалась свободная минута, тащил меня в свою мастерскую.
В дальнем углу захламленного чердака был расчищен угол для стола, а вдоль стены приколочены длинные полки. На них Энтони — так звали моего нового друга — хранил всякую всячину. Особой гордостью Энтони были стеклянные колбы с отбитым горлом, которые он выторговал у местного аптекаря. А еще верстак и самодельные инструменты. Необычно легкие и аккуратные, они здорово смотрелись в его крепкой руке.
Мне очень хотелось нарисовать его за работой. Я вытащил из-за пазухи обрывок старого чертежа, найденного в большой мусорной корзине, кусочек угля и вскоре профиль Энтони, склоненный над небольшой наковальней, ожил под моей рукой.
— Смотри! — я протянул ему изрисованный обрывок бумаги.
Энтони поднял голову и уставился на мой нехитрый рисунок.
— Здорово! — он улыбнулся, и щеки его тронул легкий румянец. — Только имени художника не хватает.
— Да какое-там, — засмущался я и опустил глаза.
— Нет, правда, — Энтони обхватил меня за плечи и заглянул в глаза, — художники всегда так делают.
Такое знакомое, давно позабытое чувство охватило меня. Мне казалось, я могу читать его мысли и знаю о нем гораздо больше, чем он рассказывает, но я не решался об этом говорить. Но тепло и внимание, которыми Энтони так щедро одарил меня, пробуждали странные ощущения. Так обнимала меня в детстве только мать, и сейчас этот необыкновенный юноша был таким же близким и родным.
Вот и сейчас, испытывая неловкость, я хотел сказать ему это и обернулся, но слова замерли на устах. Мой взгляд упал на шею Энтони. Синие пятна от следов чужих пальцев не оставляли сомнений в природе своего происхождения.
Его грустные глаза, отсутствие по нескольку дней, когда я ждал и не мог дождаться его у порога, задушенные всхлипы за закрытой дверью — все вместе вдруг собралось в страшную и ужасающую в своей действительности картину.
Я протянул руку и дотронулся до свежего синяка на шее:
— Что это?
— Незачем тебе знать. — Глаза Энтони потемнели, а улыбка пропала с лица. И я не посмел больше расспрашивать.
Подтверждение моих догадок не заставило себя долго ждать.
В тот день хозяин снова застал меня за рисованием, за что я получил звонкую оплеуху и приказание скоблить пол в коридоре и на лестнице, а после нестись на другой конец города со срочным поручением.
Вернулся я за полночь: большая керосиновая лампа уже была зажжена над входом, а взмыленная лошадь, запряженная в повозку, стояла у самого крыльца. Напрасно я думал, что хозяин не станет больше бранить меня – стоило мне переступить порог дома, как он потребовал, чтобы я пришел в его кабинет.
Обадайя был изрядно пьян, но твердо стоял на ногах.
— А ну-ка, подойди ближе! — рукоятью короткой плети Обадайя заставил меня вскинуть голову. — Значит, хочешь марать бумагу?
Он наклонился ко мне совсем близко и властно сжал мой подбородок, требуя немедленного ответа. И я кивнул, с трудом сдерживая нервную дрожь, которая охватила все тело.
— Ну, так заработай это, тощий гаденыш!
Обадайя одним движением дернул завязки на широких штанах и вытащил наружу свой налитой, багровый член. Пихнул меня к столу, навалился грузной тушей, пропахшей потом и еще бог знает чем, и надавил локтем на горло.
Ужас сковал меня, я хотел закричать и не смог. Я задыхался, молотил руками по жирным бокам, брыкался, но одолеть распаленного борова был не в силах.
— Немного удовольствия для папаши Стейна. Поработай-ка языком, детка!
У меня темнело в глазах, я задыхался, но Обадайя, наконец, ослабил давление и схватил меня за волосы, принуждая встать на колени.
— Держи рот открытым и не вздумай сжать зубы, иначе пожалеешь об этом!
Спасительный воздух обжег легкие, и я закашлялся, но Обадайя, не давая опомниться, надавил на челюсть и запихнул свой отвратительный член мне в рот. Дернул бедрами, проталкиваясь глубоко, и завыл, едва головка ткнулась в стенку гортани.
Я непрестанно сглатывал, чтобы хоть капля воздуха попала в легкие, не понимая, что тем самым только распаляю похоть своего хозяина.
— Тише, куколка, — Обадайя трясся от предвкушения, — тише, голубоглазая…
Боров скулил от удовольствия. Он двигался медленно, а потом все быстрее и глубже. Он стонал и выплевывал ругательства, вбиваясь в мою глотку до тех пор, пока все его тело не начало мелко потряхивать, как от судороги. Тогда он остановился и мерзкая, похотливая улыбка расползлась по пьяной роже.
Я надеялся, что он оставит меня в покое, но Обадайя рывком вздернул меня вверх, содрал штаны и, подхватив под колени, завалил на спину. Не давая сомкнуть ног, ткнулся между ягодиц, но не смог преодолеть тугое кольцо мыщц. Тогда он поднес к глазам рукоять плети, хищно улыбнулся и, долго не раздумывая, ткнул её между моих ног.
Невыносимая вспышка боли пронзила тело, и я закричал. Заметался, уходя от настырного, неумолимого, раздирающего всё моё существо надвое хлыста. Если бы я мог потерять сознание, но я видел и чувствовал все так ясно, как никогда.
— Убери от него руки, мерзкое чудовище! — Чей-то гневный окрик, заставил его остановиться. Обадайя пьяно пошатнулся, выдернул рукоять и попятился назад.
Сквозь слезы я смотрел на своего спасителя и не верил собственным глазам. Энтони тяжело дышал и, стараясь не глядеть на меня, шел на Обадайю.
— Тронешь — убью! — В руках у него был нож. Он выбросил руку вперед, держа лезвие наготове.
— Ах, ты неблагодарный щенок! — Обадайя размахнулся и полоснул плетью. Выбил нож из рук и, зверея, двинулся на своего воспитанника. Хлесткие удары сыпались на него один за другим, заставляя уворачиваться и отступать. Обадайя рассек ему щеку, и кровь проступила крупными каплями.
Ужас, отчаяние, боль и жгучая ненависть сплелись в один тугой узел. Я схватил тяжелую чернильницу со стола и, не ведая, что творю, со всего маху двинул разъяренного борова по башке.
Обадайя пошатнулся и рухнул мне под ноги.
В наступившей тишине мы стояли друг против друга и не могли отвести глаз от лужи крови, которая медленно растекалась по полу.
Первым отмер Энтони.
— Уходи! — Он бросил на меня всего один взгляд и прикусил губу. — Совсем уходи!
Туман в голове мешали мне соображать, а страх — двигаться.
— Сейчас! — закричал он что было мочи. — Я сказал тебе — беги! Исчезни! Ну, же!
Не чуя под собой ног, я встал, кое-как натянул штаны и, превозмогая боль, бросился бежать. И бежал до тех пор, пока впереди не показалась гавань и стоящие на рейде корабли. Я плохо помню, как бросился в воду и сколько проплыл, пока меня втащили на палубу. Помню только, как ткнулся горящим от лихорадки лбом в мокрую парусину и, наконец, потерял сознание.
Волею судьбы я попал на торговый корабль и вскоре был завербован в матросы. И, возможно, так и остался мальчиком на побегушках, или в крайнем случае юнгой, если бы счастливый случай не изменил всё в моей жизни.
Капитан судна. Филипп Кларк Аддингтон. Это ему я буду благодарен за все те перемены, которые вскоре произошли в моей жизни.
За послушание и отличную службу я был отмечен сэром Аддингтоном, и благодаря его поручительству был принят на обучение. А спустя некоторое время, снова вернулся под его командование.
Мои юношеские мечты оживали и с каждым днем, обретали реальные черты. Все то, о чем я грезил по ночам стало частью моей жизни, заполнило все мои мысли, спасая от теней прошлого.
Но не было такой минуты, чтобы в своих мыслях я не возвращался в тот день, вспоминая Энтони. Все эти годы я так и не смог его забыть, но не имел никакой возможности разузнать о нем хоть что-нибудь.
Лишь однажды по прибытии в порт я услышал новость об ужасном пожаре на верфи и страшной и мучительной гибели этого мерзавца Обадайи Стейна. Но как ни старался, так и не смог ничего узнать об Энтони, который исчез, будто его никогда и не существовало.
Прошло ещё не мало времени, прежде чем судьба снова сделала неожиданный поворот, а следом за ним с головой окунула меня во все те невероятные события, которые в корне изменили мою налаженную жизнь.