Вновь сигарета становится панацеей

Что значит любить? На тонких губах расцветает ухмылка. В последнее время Дима слишком часто задавался этим вопросом. С каждой новой сигаретой, с каждой новой затяжкой ответы уходили всё дальше, растворялись и исчезали в воздухе сизым дымком, наполняли лёгкие никотином, затуманивали разум. Пальцы уже давно привычным движением стряхивают серый, как и всё с недавних пор, тлеющий пепел, подносят сигарету к потрескавшимся губам. Снова затяжка, фильтр становится буро-коричневым, голова пустеет. Он открывает рот, и мутноватые клубки дыма вываливаются наружу, застилают взор лишь для того, чтобы через мгновенье бесследно исчезнуть, не оставив и следа. Как и ты. Что значит любить? Наверное, уметь доверять. Ларин определенно доверяет Юре, он не может не доверять. Хованский еще ни разу не подводил его, заставляя ненавидеть сильнее с каждым выпущенным видео, впиваться в волосы пальцами так, что белеют костяшки, беззвучно кричать, согнувшись на диване, тянуться за новой сигаретой, убивая лёгкие. Испытывать безгранично чёрную и желчную, ядовитую ненависть, перемешивающуюся с никотиново-горьким обожанием. Стоять ночью на балконе, смотреть на небо цвета индиго, такое же пустое и тёмное, как и покинутая мыслями голова Ларина, такое же безграничное, как любовь, застрявшая комом отчаянья в горле. Дима не плачет, нет — просто сигаретный дым неприятно щиплет глаза. И вовсе не он сползает по стене, опустошённым взглядом глядя куда-то поверх Питерских зданий. Черный свитер обязательно пропитается запахом курева и улицы, но какое ему до это дело? Кому вообще до этого есть дело? "Хованскому", — вкрадчиво подсказывает голос. Держа догорающую сигарету между пальцев, Ларин уверен, что Юра обязательно бы снял ролик, а может и больше, если бы только узнал, к чему пристрастился его лучший антагонист. Дима доверяет ему — обязательно бы снял, как всегда не пытаясь вникнуть в суть происходящего, разобраться в причинах и следствиях. Не понял он бы и того, из-за кого появилась эта пагубная привычка вдыхать едкий дым. Но разве это важно?.. Что значит любить? Наверно, не быть эгоистичным. О нет, Ларин вовсе не эгоист. Он делится с Хованским своим безграничным презрением, своей язвительной и иногда граничащей с абсурдом критикой, он посвящает ему своё время, выражая не в минутах рядом, но в очередных желчных роликах. Он вовсе не эгоист, нет — Дима давно запомнил наизусть, где искать Юру. В этих пропащих, темных переулках Питера не так уж и холодно, особенно если ты всегда задираешь ворот своего серого пальто как можно выше. Он никогда не смотрит напрямую, лишь изредка кидает косые взгляды и слушает. Слишком неправильно, слишком стыдно. Ларина тянет блевать, ему тошно от себя. Он готов вывернуть желудок, он хочет это сделать, только бы избавиться от этого тяжелого, медленно убивающего изнутри бремени. Бог никогда не посылает человеку больше испытаний, чем тот может вынести, да? Что ж, Ларин никогда не верил в Бога. Силуэт, движения которого Дима теперь знает наизусть, окончательно уходит, больше не слышно этого противного звучного, засевшего в голове голоса. Руки сами тянутся к карману, выуживают почти невесомую гладкую пачку, вытаскивают белую никотиновую палочку. В другой руке тотчас оказывается полупустой коробок спичек, и доносится запах горелой серы, спичка, издав резкий звук, сразу же загорается. Конец сигареты начинает тлеть, и в темноте видно, как небольшой огонёк спички падает вниз, на промокший асфальт, и исчезает под подошвой ботинка. Затяжка, выдох. Ему уже не так тошно, руки больше не ходят из стороны в сторону, и он даже готов признать, что нет ничего такого в том, что он любит Юру. Дима усмехается. Сколько бреда в его словах, сколько бессмысленности во всем том, что он делает в последнее время, сколько глупости в нем самом. Ларин даже не докуривает до конца — нескольких порций едкого дыма вполне хватает. Сигарета отправляется мокнуть и лежать туда же, куда ранее отправилась спичка. Блестящая пачка оказывается на дне ближайшей урны, с которой давно уже слезла краска. Сейчас главное сделать вид, что эта зависимость не его, что эта привычка не его, что эти чувства не его, что всё это — плод его больного воображения. Конечно потом, встав посреди ночи, он обязательно натянет джинсы и какую-нибудь футболку, спустится вниз, дойдет до одного из множества мелких, никому кроме пьяниц не нужных магазинчиков или ларьков и купит новую порцию яда в привлекательной бело-серой обертке, но не сейчас. Ларин вовсе не эгоист, нет — он отдаст Юру и пришедшие с ним ощущения своей убогости любому, он ведь не собственник. Ему не сложно это сделать, гораздо сложнее заполнить ту образовавшуюся с приходом Хованского опустошенность в голове и унять вновь дрожащие руки, вымыть из себя всю горечь и желчь. Возможно ли это вообще? Что значит любить? Наверно, испытывать влечение. Среди всех роящихся мыслей, наслаивающихся ощущений и перемешавшихся воспоминаний Ларин раз за разом выуживает одно: лучи света, направленные на них, запах пива и заинтересованная толпа. Бар 1703. День версуса. Первый раз, когда они встретились лицом к лицу, два злейших врага, два лучших лжеца, ядовитая гадюка кинулась на дворового пса и... Сломала клыки. Дима бы очень хотел отмотать время назад и никогда не приходить туда, никогда не видеться с Хованским, никогда не курить, упиваясь никотином, пытаясь заглушить влечение. Это слишком глупо, слушком сложно, слишком... Не так. Мерзко, противно, хочется избавиться от этого тела, от этих мыслей. Ему просто необходимо еще раз ощутить рядом теплое дыхание, увидеть улыбку на лице и открыто посмотреть в глаза своей самой прекрасной ненависти, своей самой больной фантазии. Чтобы потом снова ненавидеть себя, забившись в угол квартиры, искать спасения у молчаливых стен. Ларин думает о том, что в какой-нибудь другой вселенной, при каких-нибудь других обстоятельствах он бы обязательно поднял руку и нажал на злосчастную кнопку звонка. Юра бы открыл ему дверь, удивившись, но нисколько не сопротивляясь поцелую. Водил бы теплыми руками по спине, смог бы вновь наполнить некогда живое тело энергией. Но здесь и сейчас, в этом гребанном мире, рука все так же засунута в карман, а ноги уже несут человека в чёрной куртке вниз по ступенькам, мимо тёмных лестничных пролётов. Здесь нет места мне. Нет места ни в квартире Хованского, ни в его жизни, отличной от интернета, ни тем более в его мыслях. Ларину и не надо, он не хочет ненавидеть себя еще больше. Просто все тяжелее становится бремя, все увесистей становятся удары по рукам, которые он себе наносит, чтобы не думать о Юре, чтобы иметь возможность просто снять еще один видеоролик и не показаться фанатам странным. Сидя дома на диване, не замечает, не пробует замечать, как прикусывает губу настолько сильно, что из нее начинает сочиться кровь. Хочется снова увидеть его глаза, часто полные презрения по отношению к Диме, услышать оскорбления в свой адрес, прочувствовать горечь унижений и может наконец-то перестать испытывать влечение. Хочется снова взглянуть на него. Всё напрасно. Что значит любить? Дима давно перестал задаваться этим вопросом. Зачем искать ответы, если не хочешь их найти? Вторая по счету сигарета неприятно отдает горечью во рту. Как давно он начал курить? Наверно, с того момента, как слово "гей" начало иметь к нему прямое отношение. Дима усмехается. Никотин помогает расслабиться, забыться, уйти от проблем, не так ли? Проще сдохнуть от рака легких. Гладкая белая пачка блестит под первыми лучами солнца. Ларин встречает рассвет на балконе, подставляя свое тело под прикосновение холодного ветра. Но не такого холодного, как ты. Такой правильный восход солнца. Такой неправильный человек. Ненависть, зародившая любовь, и любовь, зарождающая новую ненависть. К себе. Так привычно... Ларин давно перестал чувствовать отвращение. Затяжка, выдох. Он давно перестал чувствовать хоть что-то. Пепел отслаивается и медленно падает. Ведь зачем нужно чувствовать, если не знать, как надо любить?.. Сигарета летит вниз. Как надо любить?