***
Преподаватель что-то нудно читал у доски, иногда оборачиваясь в сторону класса и награждая учеников цепким взглядом. Те, кто не успевал принять заинтересованный вид, получали мелком по голове. Хашираме до вырывающихся то и дело смешков импонировал такой метод обучения. Хината-чан, милая Хината-химе, которую ни за что осуждал её собственный отец, которая была пуглива, как лань, и добра, как ками-сама, в таких вопросах была скучна, как Мито в свои худшие годы, — скрупулезно записывала за учителем. На таких уроках Шодай или уходил, потому как, когда девочка не активировала своё додзюцу, то толку от его присутствия не было, или вынуждал её прятать лицо за волосами и слушать. Ну, как вынуждал. Улыбался, заглядывал в глаза, просил. Хината-химе соглашалась каждый раз. И каждый раз она бурчала, что просто не может отказать. — Милая, ну чего ты медлишь, — почти возмущенно твердил Хаширама; иногда то, что тебя никто — почти никто — не слышит, имеет свои плюсы. — Ну только посмотри на него: ему нужна твоя мягкая женская ладонь! Уход и поддержка! Ну а тебе не помешает такой друг, который мог бы защитить, — тут же авторитетно добавил он. «Нет», — упрямо написала на полях тетради Хината и тут же пугливо стёрла надпись. Хаширама подавил вздох. Возможно, Шинигами заберёт его за одну маленькую хитрость, но так дело идти не может. Он пробовал всё: он выигрывал и загадывал желание, от которого девочка со слезами на глазах просила отказаться; он уговаривал; он объяснял; он придуривался и был серьёзен. Ками-сама, именно поэтому, наверное, Мито и отгоняла его от детей! Он совершенно не знал, что делать с десятилетней девочкой и её милой влюблённостью. — Хотя, знаешь, наверное, ты и права, — задумчиво протянул он, словно совсем потеряв интерес; Хината-химе приподняла голову, и в глазах её была надежда напополам с разочарованием. — Я помню эту чакру. Мито ощущалась также. Парень джинчурики... опасно быть рядом с ним. Выгодно, но опасно. Хината-химе ещё ниже склонилась над тетрадью, и Хаширама увидел почти неразличимо, настолько мелко, написанные иероглифы. — Что такое джинчурики? Сила человеческого жертвоприношения. В парне сидит Кьюби. Тяжело ему. И тем, кто рядом с ним — опасно. Но не опаснее, чем играть в долг, конечно же, — тут же легкомысленно добавил он. На следующий день Хината-химе трясущимися руками предлагала не озаботившемуся обедом мальчишке часть своего бенто. Хаширама довольно щурился и подбрасывал монетку. Скоро у них будет ещё один урок азартных игр — а также умения врать, изворачиваться и манипулировать собственными реакциями. Кажется, он в ней не ошибся.***
Хаширама много чего знает и много чего умеет — у него была не только долгая жизнь, но и долгое посмертие. Но что делать с плачущими девушками, он слабо себе представляет: Мито была сильной, Цунаде он застал слишком маленькой для горестей. Хината-химе же горевала вполне ощутимо. Впрочем, Шодай всегда был неплох в том, чтобы зажигать чужие сердца. Хьюга-химе не была исключением. — Хината-химе, — мягко произнёс он, — это не причина. Он вдруг подумал, что произносит это в пустоту, но нет, девушка сжимается в комочек и, кажется, пытается успокоиться. Стены её комнаты с осуждением глядят мягкими бежевыми боками. И как он не заметил, что у неё вошло в привычку каждый раз активировать своё додзюцу, оставаясь наедине с собой или хотя бы прикрывая лицо отросшими волосами? — Я обуза, — глухо сказала она. — Киба-кун и Шино-кун растут над собой, а я... а я застыла. Я не знаю, почему. Я же вижу, я же не слепая. Шино-кун и Киба-кун ничего не говорят, а Куренай-сенсей просто смотрит, но... я... я... ох, Хаширама-сенсей... — Ха-ха, какой я сенсей, милая, — Первый замахал руками так сильно, что, кажется, ещё чуть-чуть — он оторвётся от земли. — Ты не слабая. Ты сильнее их всех. Внутренне. — Зачем мне эта сила, если я не могу защитить даже себя. Кажется, такая сила не в почёте, — горько процедила она, поднимая голову и смотря прямо на Хашираму. Он глядел в заплаканный активированный бьякуган и думал, что у него сотни слов. О том, что он всегда хотел мира, всегда хотел, чтобы дети были сильными именно внутри, не ломались, пытаясь стать сильными снаружи, не ломались от смертей, не умирали сами. Но слова эти сейчас не дадут ничего, он видит. Он ведь не глупый. — Тогда становись сильнее, Хьюга-химе, — сказал он. — Ты достигла своего потолка? Чушь! Нет потолков! Ты упорна и сильна духом, всё, что тебе нужно — ещё немного веры в себя, и всё получится. Но если ты мне не веришь, я могу попробовать показать тебе некоторые медицинские дзюцу. На все у тебя не хватит чакры, но ты сможешь спасать своих товарищей. — Я-я... да, пожалуйста! Хаширама-сенсей, — неистово зашептала Хината-химе, пытаясь успокоиться и вытереть слёзы. Хаширама подошел к окну. Замолчал. Хината застыла в неловкой позе, привыкнув всегда дожидаться от него ответа. — Сенсей?.. — Просто думаю, — сказал Хаширама, смотря на живописный ручей, один из тех элементов красоты квартала Хьюга, которыми хочется любоваться и любоваться, — что я — возможно, не единственный дух, который хочет тебе помочь. Так и оказывается.***
Наверное, это был первый раз, когда Хината мягко, одними глазами, попросила Хашираму уйти. Он не стал перечить: ушел, немного ошарашенный и до чертиков разозлённый. Злость его была такая же, как и весь он: чуть нелепая, чуть непонятная, во всех отношениях светлая. Хаширама понимал, как можно прощать. Конечно, он понимал. Он прощал сам, не раз и не два, друзей и врагов, он прощал и за большее. Но прощал он только за себя; за других он прощать не мог. И за задыхающуюся, истекающую кровью Хинату-химе её излишне зацикленного на судьбе брата простить не мог. Хината-химе — образец добродетели — наверняка сможет. Поговорит с ним, выскажет всё, что накопилось, и отпустит. Ну хоть чему-то он смог её научить: высказываться. Пусть нетвёрдо и негромко, но своё мнение химе отстоять могла. Хиаши смотрел на неё куда как более одобрительно, чем раньше, а уж после того, как за очередным приёмом пищи в обществе всей семьи (да что за семья вообще! Вот в его, Хаширамы, время, детей было больше... не все, правда, доживали) Хината-чан говорила витьеватыми, ускользающими этикетными фразами — и вовсе довольно. Чтобы это произошло, Хашираме пришлось не меньше двух часов медитировать, пытаясь вытащить из сознания нужную информацию. Сияющая Хьюга-химе того стоила. — Ты злой, — недоверчиво прошептала ему Хината первым же делом. Нельзя сказать, что такие слова не нашли отклика в душе Хаширамы. — А Неджи хороший. Он просто не понимает, что делает. Ему нужно лишь понять. Помочь понять. — Неправда, я не злой, — он покачал головой. — Я просто умею отвечать за свои слова. Я обещал тебе помогать, милая. Я помогаю. А он, будь хоть сто раз хорошим, за свои слова не отвечает и свои обязанности не выполняет. — Потому что они несправедливы! — И многое он докажет, действуя таким образом? — эмоционально замахал руками Хаширама. — Тогда надо убеждать, говорить с людьми, действовать мирно и правильно, быть полезным! Так, чтобы твой отец понял. Всё зависит от главы клана. Но что делает твой брат? Он избивает тебя. Как думаешь, каким образом это скажется на решении твоего отца насчет младшей ветви, если Неджи всё-таки одумается? Хината-химе молчала. Она умная и умеет просчитывать, на самом деле. Но сердце у неё всё равно всегда побеждает. Почти как у Хаширамы. Но тот умеет стоять за своих, и сердце у него чуть зачерствело от бесконечных войн. Хината-чан же добра настолько, что почти страшно. Такие цветки не должны расти в дикой природе, в мире шиноби; место им — в самых богатых садах дайме. — Я понимаю. И это мне не нравится, — тихонько сказала она. — Но Неджи всё равно хороший, он извинился. Я ему помогу. Если ты хочешь помочь мне... Она замолчала. Окончание фразы повисло в воздухе. Хаширама тихонько рассмеялся, думая, что принцесса-то растёт. — Конечно.***
Хината-химе умеет не держать в себе слова и чувства, умеет быть смелой и решительной. Она умеет принимать удар. Хаширама совсем не втайне восхищается ею. Он, конечно, чувствует почти отеческую гордость, ведь в раскрытии этих качеств есть его немалая заслуга. Хината-чан стойко приняла удар-неловкий отказ удивительно светлого Наруто Узумаки, который смотрит с таким сочувствием и пониманием, что у Хаширамы нет никаких сил винить его за этот отказ; как и у Хинаты, впрочем. Они с Наруто были неплохими друзьями. Для Хинаты — многим больше. Хаширама надеялся, что она выдержит, и её гаснущие от разочарования и горечи глаза не останутся такими навсегда. — Прости, но... Сакура-чан... — путался в словах он. — Я понимаю тебя. Мне тоже... но прости, пожалуйста, Хината-чан. — Ничего, — спокойно улыбнулась она. Наруто улыбнулся в ответ, но по глазам было видно, что не поверил. Когда Хаширама успокаивал после этого расстроенную в край химе, тихонько гладя её по длинным уже волосам, он начал смутно осознавать, что гордость его — не вполне отеческая.***
Хаширама, конечно же, помогал Хинате-химе на Четвёртой мировой войне — а как могло быть иначе? Он короткими рваными командами предупреждал об опасности, советовал различные тактики нападения и защиты — Хината-химе ведь была джонином, у неё был свой отряд. А ещё он подсказывал, где на поле боя можно найти какого-нибудь духа. И, возможно, даже сам договаривался о помощи. Как он как-то услышал от одного из призраков, помощь эта могла бы быть посущественнее — если бы Хината-химе умела что-то ещё. Этим они с ней планировали заняться в ближайшее время, но, вот незадача, — война. Когда перед глазами всё померкло, на секунду стало почти страшно. Потом Хаширама почувствовал на плечах тяжесть брони, под ногами — твёрдость пола, лёгкими — воздух... Открыл глаза. Он был полностью реален, рядом с ним стояли ещё трое Хокаге, одним из которых был Тобирама, а напротив — Орочимару, Саске и кто-то ещё. Хаширама неожиданно для себя хохотнул: — Как же приятно снова быть живым! — Вы о чём, Шодай? — любопытно высунулся из-за чужих спин Четвёртый. — Не обращай внимания, — легкомысленно отмахнулся Хаширама. «Ох, милая... — Брат?.. ...я иду».***
Хаширама не смотрел на Мадару — он понимал, чего тот ждёт, и был уверен, что дождётся. Клоны из дерева передают воспоминания хуже, чем теневые клоны брата, но слова Мадары не запомнить было сложно. — Я не собираюсь драться с твоим клоном, — злобно заявляет он; нечесаная, как и при жизни, черная грива волос — за спиной. — Тогда тебе придётся дождаться конца этого всего, — Хаширама обводит рукой поле боя. — Я собираюсь помочь. — Глупец... — выдыхает Мадара и усаживается на землю, словно обиженный ребёнок. Клон качает головой: — Подожди, а лучше помоги, и мы сможем биться целую вечность. — Я не собираюсь помогать. А на вечность тебя не хватит, — его губы расплываются в издевательской улыбке, — Хаширама. — Мы оживлены Эдо Тенсей. Только на вечность нас и хватит, — тянет клон, развоплощаясь и отдавая чакру Хашираме, оставляя Мадару по-странному задумчивым. Хашираме не привыкать драться. Половина его жизни — это сплошные кровавые битвы, которых он хотел бы избежать, да не смог. Учитывая масштаб этой битвы: так ли преуспел он в своём желании дать детям детство, а не смерть? В деревнях шиноби всё осталось точно так же, как и в разрозненных кланах, неистово сражающихся за честь, земли и уже погубленные в битвах жизни. Хината-химе смотрит на него широко раскрытыми глазами, бледная и своим поведением вызывающая здравое недоумение у своих напарников. Хаширама следит за ней краем глаза почти по привычке. Он сражается так, как не сражался никогда из предыдущих сотен, тысяч битв. На нём висит судьба мира, судьба Хинаты-химе и всех остальных стоящих рядом людей. На нём висит обещание, данное Мадаре, а Хаширама привык обещания исполнять. Не удивительно, что он его исполняет. — Что бы ты ни хотел сделать, — говорит Хаширама Учихе, — я надеюсь, что наш бой будет честным. Или ты трусишь? Сенджу кажется, что подействовала именно последняя фраза. Что бы ни хотел сделать Мадара, а Хаширама видел, что он что-то задумал, от этой идеи он отказался. — Я всегда могу сделать это позже, — мягко тянет Мадара и смотрит на свою собственную руку. Трещины Эдо Тенсей слетают с неё, оборачиваясь прахом. Хаширама вдруг понимает, что и его руки теперь также чисты, как и при жизни. Он вертит головой и видит людей, которые ещё совсем недавно были мертвы. И, кажется, не только ему это кажется настоящим чудом: отовсюду начинают раздаваться крики радости. Мадара же невозмутимо-надменен, как и всегда. — Рано ещё радоваться, — кидает он, и Хаширама с ним согласен. Ему ещё рано предвкушать встречу с Хинатой-химе. У него есть бой, который он обязан выиграть. ...И он выигрывает.***
Хината-химе сияет, смотря, как её брат с неверием трогает собственный лоб: он девственно-чист, на нём нет никаких зелёных линий. Хината-химе мягко улыбается, смотря, как Наруто вцепился в Четвёртого Хокаге и что-то тараторит ему без умолку. Хината-химе смотрит на Хашираму с таким восторгом и неверием, что не описать словами. — Там Цунаде, — ненавязчиво, но очень прямолинейно говорит ему Тобирама. Хаширама смотрит на брата так, будто и не заметил его прихода, что просто возмутительно для шиноби такого уровня, как он. Впрочем, как раз пришло время для очередной возмутительной вещи. — Я скоро вернусь, Хината-химе, — лукаво говорит он и мимолётно целует мягкую ладонь девушки, прямо как в романах про рыцарей. Хината-чан тут же краснеет так, будто решает взять пример с цветков мака. Всю дорогу до громкой, волевой женщины, в которой так сложно узнать милую внучку-Цунаде, Тобирама выразительно молчит.