Синева зовет

Когда-то он называл себя Мариллоном. Теперь же — нет; имя стало для него чем-то ненужным, отвлеченным, пустым. Зачем имя смертнику? Зачем имя тому, кто спит на краю пропасти? Признаться в убийстве было очень легко. Сопротивляться не было смысла — какая разница? Ему не оставили выбора. Перед ним не было перекрестка дорог, он бежал по раскачивающемуся веревочному мосту, зная, что никогда не достигнет твердой земли. Гостиница на перекрестке дорог… Он был там, когда Кейтилин Старк схватила карлика Ланнистера. Тогда Мариллон вызвался проводить их в Орлиное гнездо. Он мог продолжить свой путь по любой из дорог. Но выбрал эту. Когда-то Мариллону казалось, что судьба сделала ему подарок — в самом деле, что может быть лучше, чем стать фаворитом одинокой леди, правительницы Орлиного гнезда? Он получал от нее дорогие украшения, одежду, Лиза даже подарила ему любимого сокола старого лорда Аррена. Но подношение изменчивой фортуны рассыпалось прахом в его руках. Лорд Бейлиш назвал его убийцей. Быть может, так и есть? Наверное, он сошел с ума в этой небесной камере, и память услужливо стирала то, чего он не хотел помнить. — Ты убил леди Лизу, — прозвучал вкрадчивый шепот возле его уха. — Ты был зол. Ты ревновал. Она ведь сказала тебе, что беременна от меня, верно? Ты не смог справиться с собой и толкнул ее. Она вылетела через Лунную дверь и разбилась. Я не успел тебе помешать. Теперь ты вспоминаешь… Мариллон? Кровь обильно текла из его пустой глазницы, смешиваясь со слезами. Он облизал сухие губы. — Да. Да, я помню. — Ты должен признаться, Мариллон, — жарко зашептал голос у его уха. — Тебе сразу станет легче. Он поступил так, как от него требовалось. Он слишком устал, чтобы воспротивиться. Ему вернули арфу и плащ из шкуры сумеречного кота. А больше ничего и не было нужно. Он вспоминал все печальные песни, которые знал, и с трудом перебирая искалеченными пальцами, играл. Его голос был полон отчаяния и муки, но стал красивей и сильнее, чем когда-либо. Голос Мариллона уносился в небо, эхом отражался от скал и наполнял Орлиное гнездо своей тягучей, устрашающей мелодией. Он был предсмертным криком, последней просьбой. Сами того не желая, его слышали все обитатели замка, и им казалось что этот голос пронизывает их до самых костей. От него нельзя было спрятаться, нельзя было заставить его замолчать. Пока. Иногда он задремывал, и замок снова погружался в тишину. Мариллон спал беспокойно, дергаясь и ворочаясь, и часто, просыпаясь, находил себя лежащим на самом краю своей камеры. Поначалу это приводило его в ужас, он вскрикивал и отползал подальше в угол, прижимая к груди арфу. Едва ли не больше всего на свете он боялся ее потерять. Арфа была для него единственным способом хоть как-то излить свою боль. Морд, принося ему еду, говорил: «Синева зовет тебя, Мариллон. Все, что тебе нужно — это сделать один чертов шаг». Но он медлил. Однажды он проснулся от острого укола боли. Какая-то хищная птица сидела на нем и клевала его руку. Мариллон в ужасе закричал, спугнув ее, и она улетела с недовольным клекотом. — Я не мертвец! Не мертвец! — кричал он ей вслед. Он все еще боялся смерти. Та была с ним неотступно, долгими днями и ночами, словно верная жена, и все же он не мог привыкнуть к ней. Все, что оставалось — играть и петь, дрожать по ночам от холода, кутаясь в шерстяной плащ и давиться той гнусной едой, что носил ему Морд. Он почти не помнил, как оказался в этой камере. Прошлое заволоклось туманной дымкой. Когда он видел солнце в последний раз? Этого Мариллон тоже не мог вспомнить. Во снах оба его глаза были на месте, а пальцы левой руки были целы. Он просыпался, радуясь, но потом вспоминал. «Синева зовет, Мариллон». Стоять в полный рост было тяжело. От слабости он шатался, так что ему приходилось опираться о стену. Пальцами он ощущал какие-то неровности, и предполагал, что это надписи, сделанные узниками, сидевшими в этой камере до него. День был прохладный и ветреный. Арфу он бережно поставил в углу и положил рядом свернутый плащ. Ветер вцепился когтями в его волосы, заполоскал просторную рубаху. Где-то под ним расстилался целый мир, но певец его больше не видел. Он сделал шаг.