Maxima culpa

Бекка была влюблена. Безумно. Безудержно. И безответно. Это она давно уже поняла, но все никак не могла принять и до конца поверить. В те секунды, пока Михаил был с ней, пока был в ней, Бекка чувствовала себя невероятно счастливой и не замечала ни отстраненного, как будто проходящего сквозь нее взгляда, ни сведенных бровей, ни поджатых губ. Она готова была снова и снова отдавать всю себя за редкие мгновения умиротворения и то удовольствие, которое ей дарили ночи, проведенные с Михаилом. О да, она ревновала к остальным девушкам. Еще как! Но разве она могла хоть что-то с этим сделать? Ей было в радость уже то, что Михаил "оставлял" ее напоследок, что кончал только вместе с ней и ей одной позволял оставаться рядом до утра. Бекке казалось, что большего ей и не надо. Но так было лишь сначала. Постепенно она начала ловить себя на ощущении, что теряет Михаила. Теряет те крохи счастья, что до сих пор были у нее. Теряет свой статус лучшей любовницы и самой преданной возлюбленной. Ей стоило бы задуматься о неоправданности этого ощущения, ведь невозможно потерять то, чего она никогда не имела. Но Бекка слишком сильно отдалась своим чувствам, чтобы думать о подобных вещах. Тогда она была слишком влюбленная и слишком наивная. — Каждый из нас предан кому-то или кем-то, — сказал ей однажды Михаил, глядя прямо в глаза и касаясь скулы кончиками пальцев. И Бекка буквально трепетала от восторга и внутренне кричала о том, что она предана Михаилу до самой смерти, что она принадлежит ему целиком и полностью, что любит его без оглядки на уставы и пересуды. В тот раз она еще не понимала, что она предана Михаилом. Хотя на самом деле это было лишь полуправдой. Она была предана не столько Михаилом, сколько самой собой. Она позволила себе прогнуться и отринуть собственную гордость ради того, кому этого совсем не было нужно. Впрочем, так ведь обычно и бывает в человеческой жизни. Но Бекке хотелось надеяться, что взаимность все-таки есть. Пусть и незаметная, неощутимая, но тем не менее. Бекка ошибалась, но осознала это отнюдь не сразу. Они лежали рядом, но Бекке казалось, будто между ними разверзлась километровая пропасть. Они были так близко и в то же время так далеко друг от друга, что это должно было пугать. Но Бекка была так влюблена, что совсем не замечала пропасти. Для нее существовал только Михаил, и то, что он в очередной раз не прогнал ее, а позволил остаться до утра, уже значило слишком много. Бекка лежала на боку, подсунув руку под голову вместо подушки, и смотрела на Михаила из-под полуопущенных ресниц. У него была обветренная кожа и сухие, потрескавшиеся губы, которые так приятно царапали кожу, когда Михаил целовал в шею или почти невесомо касался груди. У него были жесткие волосы, пропахшие морем и хранящие прикосновение ветра, а еще сильные крепкие руки, в объятиях которых было так приятно забываться. Улыбнувшись своим мыслям, Бекка положила ладонь на грудь Михаила, ловя кончиками пальцев его сердцебиение. Михаил не шелохнулся и, кажется, совсем не удивился подобному. Он продолжил лежать, глядя вверх, и даже его ровное дыхание не сбилось ни на секунду. Бекка вздохнула, убирая руку и переводя взгляд наверх, чтобы понять, на что смотрит Михаил. Над его огромной круглой кроватью, стоящей на постаменте в самом центре покоев, висела люстра, крепящаяся к куполу, на котором была изображена одна и та же сцена, нарисованная разными художниками. Прекрасный воин в сияющих доспехах пронзал копьем или мечом чудовище. — Что это? — спросила Бекка, слегка нахмурившись и явно не понимая, как можно было украсить подобным собственную комнату. — Напоминание, — коротко ответил Михаил, продолжая всматриваться в эти картины. — О чем? — Бекке и правда было интересно. Она хотела побольше узнать о возлюбленном, даром что Михаил никогда не отличался стремлением откровенничать. — О совершенном поступке, — Михаил так и не отвел взгляда от росписи на куполе, и Бекка почувствовала неловкость. Позже, когда Дэвид потребует у Бекки информацию о Михаиле, она скажет, что он самовлюбленный идиот, украсивший свою спальню картинами свержения Дьявола, что он так этим гордится, что, похоже, возбуждается от созерцания собственного великолепия. Еще она наигранно удивится, мол, как Михаил только не ослеп от сияния собственных доспехов? И как не подавился гордыней и тщеславием? А вот чего она никогда не скажет Дэвиду, так это того, что Михаил умеет быть нежным, заботливым и ласковым. О том, что он умеет любить. О том, что он верен своим идеалам и своему сердцу. И о том, что тому, для кого оно открыто, на самом деле очень повезло. Несказанно. — С чего ты взяла, что я способен любить? — спросил Михаил, сосредоточенно глядя на Бекку, только что объяснившуюся ему в чувствах. Снова. Она молчала, покусывая щеку изнутри, чтобы не расплакаться, чтобы не позволить Михаилу видеть себя слабой. Она молчала, качая головой, но внутри у нее все разрывалось от желания кричать. Будь она чуть более подчинена своим чувствам и эмоциям, она бы била Михаила кулаками по груди и плечам, сквозь слезы проговаривая то, что накопилось за время их связи. Но Бекка умела терпеть. И умела вести себя достойно. Она молчала, спокойным взглядом скользя по лицу Михаила, а потом даже позволила себе легкую улыбку. Она могла бы сказать: "Я женщина, Михаил, а женщины такое чувствуют. К тому же, думаешь, я не заметила, что каждый раз, когда ты в добром расположении духа, когда чувственен и неспешен в постели, от тебя пахнет морем, а на губах остается соленый привкус? Думаешь, я не заметила, как меняется твой взгляд, как сквозь боль и отчаяние проступает надежда?" — но Бекка молчала, потому что боялась, что скажет совсем не это. "Знаешь, что бывает с отверженной влюбленной женщиной? Она превращается в фурию. Ее сердце каменеет, а душа чернеет. Она становится жестокой. И начинает мстить", — вот что она могла бы сказать. — Тебе нужен другой мужчина. Тот, который сполна оценит твою верность и твою любовь, — Михаил выглядел мрачным, но Бекка уже знала, куда он отправится, чтобы это исправить. — Но я не хочу никакого другого мужчины, кроме тебя, — она все-таки позволила себе слабость и этот умоляющий тон, который так ненавидела у других. Михаил сделал шаг в ее сторону и, протянув руку, погладил по щеке. Бекке снова пришлось укусить себя, чтобы не совершить еще какую-нибудь глупость. В одном из вариантов ответа, которые она проигрывала в голове, Михаил должен был ответить что-то вроде "Ты любишь меня, а я люблю море", но, конечно, он ничего такого не говорил, вместо слов он всегда целовал. Глубоко, медленно, страстно. И Бекка давно поняла, что это значит. Всего лишь то, что Михаил не хочет говорить на означенную тему. И ничего более. С каждым таким поцелуем сердце Бекки разрывалось на части, она чувствовала, что падает в пропасть. И тем стремительней она летит, чем сильнее пытается удержаться, хватаясь за воздух. Однажды, когда боль станет сильнее любви, когда обиду невозможно будет проглотить, когда после возвращения с очередной своей вылазки к морю Михаил в порыве нежности и вожделения назовет ее Люси, Бекка обязательно возненавидит его. Возненавидит и пожелает уничтожить не только Михаила, но и весь его род. Однажды. Всенепременно. Но пока она могла лишь таять от его прикосновений и поцелуев, снова и снова проклиная себя за безволие, которое охватывало ее всякий раз, когда Михаил оказывался слишком близко. — Я люблю тебя, — прошептала она, не сдержавшись, но тут же уткнулась губами в губы, предпочитая сделать вид, что ничего такого не говорила, потому что терпеть молчание в ответ на признания с каждым разом становилось все труднее. Бекка засыпала, сжавшись в комок под покрывалом, а Михаил никогда не спал, если находился в покоях не один. Был случай, когда Бекка застала его дремлющим, он тогда восстанавливался после тяжелого ранения, был вымотанным и уставшим. В тот раз она смогла приоткрыть для себя завесу его тайны. Михаил метался в бреду и все повторял, что это его вина. О чем он говорил, Бекка не понимала, зато прекрасно понимала, почему он обычно не позволял себе даже на секунду прикрыть глаза. — Твоя любимая погибла? — спросила Бекка, поддавшись романтическому настрою и отчего-то решив, что Михаил согласится с ней поговорить. — Любимая? — Михаил выглядел немало удивленным, так что Бекка даже слегка растерялась. — Ну, я подумала, ты тоскуешь о ней. И твое "это моя вина" значило, что ты думаешь, будто она погибла из-за тебя, — пояснила Бекка, а когда Михаил притянул ее к себе и стал целовать, лишь разочарованно выдохнула, холодно приняв ласку. — Что-то не так? — Михаил отстранился, и на секунду Бекка увидела в его глазах искреннее недоумение. До этого мгновения она хотела высказать ему все, что о нем думает. О нем и его привычке уходить от ответа. Но не стала. Видимо, посчитав, что Михаил не понимает, что обижает ее своим молчанием. Да и в любом случае все должны иметь право на тайну. Как бы ей ни хотелось обратного. — Все в порядке. Я просто устала. Бекка торопливо чмокнула Михаила в уголок губ, поднялась с кровати, спешно оделась, накинула на плечи плащ и спряталась под капюшоном, после чего направилась к выходу. Лифт еще не пришел, чтобы увезти ее из этой обители горя и разочарования, а Михаил уже улетел. Бекка слышала шорох его крыльев и стояла, закрыв рот ладонью, чтобы не проронить ни звука, пока слезы текли по ее щекам. Неужели он не мог подождать лишних пару минут? Бекка жалела себя, лежа в ванне, наполненной душистой пеной, и допивая четвертый бокал вина. Она жалела себя и корила за то, что так глупо влюбилась в мужчину, который и человеком-то не был. А может, потому она и влюбилась? Ведь это выглядело так сказочно: союз архангела и обычной девушки. Разве могло быть что-то прекраснее? Бекка размазывала по щекам потекшую тушь и тщетно пыталась проглотить комок обиды. О да, ее величайшей виной было открыть сердце и душу тому, кому это оказалось вовсе не нужно. Величайшей же виной Михаила стало слово, которое он не сдержал. Ведь он поклялся, что позаботится, что всегда защитит и убережет от любой беды. Но в итоге сам беду и принес. Не единожды. Бекка, по собственным убеждениям, оказалась предана Михаилом. Михаил же был предан Люси. Люциферу. И в этом тоже была его величайшая вина.