Кусок мяса в форме руки

Первыми Виктор вынимает ногти. На удивление ровные, гладкие, коротко стриженные, они выходят хорошо, оставляя на своём месте красные выемки; из них течёт кровь — густая и тёмная. — Ты делаешь маникюр? — спрашивает Виктор. — Выглядит очень гигиенично. Приятно работать. Человек не отвечает. Достаточно ожидаемо; он кричал, конечно, пока Виктор отрезал ему кисть, но сейчас его догнал болевой шок, и он валяется на полу, корчась и прижимая обрубок к груди. Из обрубка виднеется ровный серый срез кости. Вытекает кровь — другая. Яркая, бьющая бурным маленьким фонтаном. — Ты выживешь, если наложишь жгут, — говорит Виктор. Он, в принципе, настроен доброжелательно к этому человеку. У него нет причин его ненавидеть, и нет приказа его убивать, и ему неинтересно смотреть, как люди скулят и истекают кровью у него в ногах — такое быстро приедается. Человек смотрит мутным взглядом — у него синеют губы, и Виктор на самом деле сомневается, что тот сможет перетянуть сосуды и позвонить в скорую, но это не его дело, — и начинает отползать, нелепо содрогаясь всем телом. Как гусеничка. Виктор посмеивается над этой мыслью, вытаскивая ногтевую пластину из чужого мизинца. — Вот поэтому тебя считают чокнутым садистом, — София перешагивает через человека, подталкивает его ботинком в бедро, чтобы он оказался в коридоре, и закрывает за ним дверь. Каира звучно шлёпает пузырём жвачки и кивает, демонстрируя солидарность. Виктор хмурится, дует губы: он уверен, что девочки над ним издеваются, но никогда не может этого доказать. Без ногтей рука выглядит неестественно, как плохая хэллоуинская декорация. Весь стол заляпан, и пол заляпан, и всё, что может быть в крови — в крови; Виктор вытирает перчатки о спинку дивана, меняет щипчики на нож. — Буэээ, — София подбирает руку, прижимает её к своей шее, пальцы ещё тёплые и гнутся, и она сгибает их, чтобы выглядело так, будто рука её душит, оставляя на коже мокрые красные отпечатки. — Рука-убийца! Серьёзно, зачем мы это делаем? Пузырь жвачки шлёпает заинтересованно. — Так надо, — Виктор напряжённо сдвигает мышцы в тех местах, где у людей брови, и протягивает ладонь. — Руку. София смеётся, вкладывает в его ладонь свою. Виктор тяжело вздыхает: — Другую руку, Софи, — Софии надоедает кривляться, так что обрубок Виктору возвращают. Ножиком Виктор проводит тонкие полосы по всей длине кисти. Он не любит снимать кожу, никогда не любил: свежевание — штука неудобная, люди часто умирают в процессе, не от кровопотери, так от болевого шока. Плюс это просто неприятно — и выглядит, и ощущается. Виктор тянет за краешек кожи, и она неохотно отрывается, открывая нижний слой. — Похоже на то, как чистят апельсин, — говорит София. — Или томат. Скорее томат. Виктор уверен, что томаты и апельсины чистят совсем не так, как снимают кожу с людей, но у него в целом не очень хорошо с аналогиями. Под кожей лежат мышцы, они тугие, тёмного багрового цвета; Виктор аккуратно обходит запястья — вопрос привычки. Там сосуды, при их повреждении жертва, скорее всего, не выживет, а свежевание обычно используют для устрашения, не для казни. Где-то в мышцах есть тонкие ниточки нервов. Виктора немного восхищает строение человеческого тела, его абсолютно нелогичная, но такая стройная организация; Виктор думал однажды, что мог бы стать врачом, но ему вряд ли хватило бы врождённой эмпатии. Хотя он бы хорошо проводил операции. Например, ампутации. Хех. — Я бы поняла, если бы мы делали это, пока рука крепится, ну, к телу, — София крутится рядом, присаживается на край стола, и Виктор сгоняет её, толкая локтем — он чистый. — Я бы поняла, если бы мы унесли руку. Трофей! Но это? Виктор не отвечает. Он решает сложную задачу — ему никогда ещё не приходилось вытаскивать из тела кости. Может быть, если сделать ещё надрезы... — Я просто хочу сказать, что при доне Фальконе... — Виктор хватает Софию за плечо, зажимает ей ладонью рот. София смотрит, широко раскрыв глаза. Удивлена? Боится? Каира шумно сглатывает — Виктор почти уверен, что вместе со жвачкой. Больше никаких пузырей. — Не. Надо, — говорит Виктор спокойно и раздельно, почти по слогам. Он не злится, нет; он просто хочет, чтобы его поняли, желательно — с первого раза, потому что второй раз люди обычно не переживают. София кивает, Виктор отпускает её и возвращается к делу — ободранная рука, маслянисто поблёскивая кровавой пленкой, лежит на столе. Под ножом мясо расходится легко, распускает волокна, как распоротый свитер, Виктор нетерпеливо подцепляет ткани, пытаясь обнажить кость, и они некрасиво рвутся. Виктор прикидывает задумчиво, какого цвета нитками это зашивать. София с Каирой шепчутся о чём-то, поглядывая в его сторону. Виктор надеется, что они не обсуждают его уши — они выглядят смешно с этого ракурса, он знает. * * * — Что это? — спрашивает Нигма. — Я принёс, — отвечает Виктор спокойно. Нигма всё ещё смотрит странно, и он развивает мысль: — Ты просил. — Я просил тебя принести мне... кусок мяса в форме руки? — Нигма брезгливо трогает его тыльной стороной карандаша. Виктор неловко переступает с ноги на ногу. — Без кожи, кости и ногтей пять пальцев; дай ответ скорей, — зачитывает он по памяти. Теперь он начинает задумываться, что, может быть, стоило принести только пальцы. — Я могу. Отрезать, — добавляет он на всякий случай. Нигма заходится кашлем. Потом снимает очки, протирает их платком. — Это загадка, — говорит он. — Зсасз, загадка. Ты знаешь, что такое загадки? — Виктор медленно кивает. Он слышал, типа, что-то такое. Раньше. — Я хотел — хотел быть с тобой — дружелюбным. Это загадка про перчатки. Потому что, — Нигма кивает Виктору на руки, — ты носишь перчатки. Вот и всё. Это... на самом деле многое объясняет. — Не нужно было отрубать руку? — уточняет Виктор на всякий случай. — Не нужно было, — подтверждает Нигма. Смотрит на неё, хмыкает снова. — Хотя работа хорошая. Очень... ровно. И шов аккуратный. Ты всегда выполняешь приказы так — буквально и без возражений? Виктор не понимает вопроса, но кивает. Нигма хмыкает ещё раз, надевает очки на нос, поправляет и осторожно отодвигает от себя папку, на которой лежит подношение. Виктор смотрит на свои руки, затянутые в перчатки, шевелит пальцами; их пять, и в перчатках нет ни ногтей, ни костей, и — о. О. Виктор медленно расплывается в улыбке. Берёт гостевой стул, ставит перед столом Нигмы спинкой к нему, садится и складывает руки на спинку. На руки ставит подбородок. — Загадки, — с улыбкой повторяет он. — У тебя есть ещё? — Хм, — Нигма трёт подбородок. — Ты снова будешь отвечать частями тела? Виктор не понимает вопроса, но теперь не кивает, только улыбается шире, и Нигма улыбается ему в ответ. — Значит, слушай. Два братца через дорогу живут...