На измене

— Убирайся! — свист прямо у уха, который тут же превращается в оглушительный грохот. От стены отваливается небольшой кусок, оставляя после себя глубокую трещину в бетоне.       Джеймсу уже наплевать, что кто-то вызовет полицию. Ему просто нужно уединение и спокойный сон, неужели он так много просит?! Но нет, проклятый сосед опять лезет не в свое дело, не в свой дом. И опять окна бьются на осколки, которые, кажется, прямо сейчас впиваются в подошву джеймсовых поношенных кроссовок, а ключи пропадают с привычных мест, от чего самодельные отмычки, понапиханные по карманам, не становятся чем-то необычным. Не смотря на приевшуюся обыденность, сердце все так же барабанит в груди, а ладони потеют, когда мужчина оказывается слишком близко к цели.       В голове эхом щёлкает затвор дробовика, когда он нажимает на спусковой крючок.       Да, может Джеймс и слабее рослого мужчины, которого он часто видел по утру возвращающегося с пробежки, пока сам Джим густо намазывал очередной сандвич большим количеством майонеза после ночного кино марафона, но ружью покойного отца вряд ли есть до этого дело. Сначала он стрелял солью, да и не всерьез — часто промазывал, целился в землю. Но сейчас мужчина слишком близко, чтобы давать ему поблажки. Всё-таки, он незаконно проник в его дом, и Джеймс вполне свободно мог пристрелить мерзавца без разбирательств прямо на месте. Остальные соседи наверняка на стороне Джеймса — им не раз, и не два доводилось видеть, как Генриха со скандалом прогоняют из чужого дома. ≪А ведь какой человек был, вроде бы порядочный…≫       В ушах гудит от звуковой вспышки, разорвавшейся настолько сильно, что в глазах все плывет и двоится. Генрих, словно в бреду, отпрыгивает в сторону и бежит, куда глаза глядят, хватаясь за голову и скуля, как побитая собака. Результат подобной неосторожности не заставляет себя долго ждать, и мужчина едва не летит вниз по лестнице, но во время цепляется за перила, отделаваясь небольшим ушибом ноги.       Генрих слишком близко, ему нельзя проигрывать сейчас. Наверное.       На что он вообще надеется? На успокоение или на полное уничтожение? Душу Генриха рвет на части, когда он в очередной раз слышит жалостливый скрип по ту сторону двери, будто кто-то пытался вырыть себе выход из последних сил. И голос. Невнятный, приглушенный толстыми слоями металла. Голос зовет его во сне и наяву: в шелесте листвы на деревьях, в не смазанных дверных петлях, в каждом темном уголке его собственного жилища, такого же одинокого и запущенного, как и хозяин.       Генриха трясет при мысли о том, что сопляк прячет чужое, его счастье, которого было так мало.       Когда Генрих окончательно приходит себя после контузии, ствол ружья, раскаленный от частых выстрелов, уже у его затылка. Спусковой крючок щелкает. Ничего. Удача вновь на стороне Генри. — Дерьмо! — выкрикивает Джеймс и дрожащими руками ищет гильзы в карманах толстовки, пока Генрих тут же рвётся дальше вниз по ступеням. В этот раз, он не сбежит, если это даже будет стоить ему жизни. Он откроет ту чертову дверь во что бы то не стало, здесь и сейчас.       Вот и она.       Ключ-карта оказывается в замке; гвозди со скрипом выходят из досок; ржавый ключ поворачивается в скважине… — Я тебе башку снесу, если ты, блять, сейчас же не съебешься, — Генрих слышит роковые слова за спиной, не в силах оглянуться. Но он буквально чувствует, как ружье тихонько дребезжит от тряски. — Уходи. Сейчас же.       Наконец мужчина поворачивается, предупредительно подняв руки. Он видит, как Джеймс дрожит, словно в комнате минус двадцать, даже зубы характерно стучали; глаза, обрамленные потемневшими от недосыпа веками, едва ли не слипались от желания уснуть. — Парень, давай не делать глупостей? — Генрих нервно сглатывает, пытаясь унять пересохшее горло, от которого голос предательски хрипел. — И это ты мне говоришь, хренов дебил?! Это ты постоянно вламываешься в мой дом, психопат! — речь Джеймса несвязная, язык заплетается, а сам он фырчит и тяжело дышит — некоторые слова было просто невозможно разобрать. — Тише-тише… Ты давно не спал, Джимми, я ничего такого не делал. Тебе привиделось… — мужчина делает медленный шаг вперёд. — Не держи меня за идиота! Ты… Ты пришёл сюда ради своего сыночка, неправда ли? Так давай я открою тебе один маленький секрет: Я. ЭТОГО. НЕ-ДЕ-ЛАЛ. — Генрих стискивает зубы, пытаясь держать лицо, но брови сами хмурятся, на что Джеймс лишь усмехается, а после и вовсе нервно хохочет. — Бедный ублюдок не смог присмотреть за своим отродьем!       Тогда Генри и не выдерживает.       Джеймс не успевает и дернутся, как дуло ружья устремляется в потолок под давлением чужой руки. И обезоруженный парень падает на пол. Теперь он на мушке. Щелчок. И Джеймс опять заливается смехом: — Да ты реально псих! Даже усом не повёл, чтобы выстрелить, — сосед злостно продолжает жать на крючок, но ничего не происходит. — Он не заряжен, идиот.       Мужчина чувствует, как злость вскипает между ребер, разрастается и разливается по венам, пока не начинает пульсировать в висках, давя на рассудок. Ружьё ударяется о стену с такой силой, что висящие на ней картины слетают с гвоздиков. Джеймс, все ещё не унявший накатившую истерику, недоуменно смотрит на своего соседа, вытирая выступившие слёзы. — Не смей говорить о моём сыне, — Генрих сжимает его шею, поднимает перед собой и смотрит, как Джеймс хрипит, вырывается и… Смеётся?..       Губы парня синеют, в глазах меркнет, и ему уже не так весело. Джим царапает чужие запястья, пытается встать на ноги, делать хоть что-то. Генрих останавливается со скрипом двери за своей спиной. Холодок — реальный ли? — скользит по коже, вызывая мурашки по всему телу.       Подвал встречает их полнейшей темнотой, пробирающейся все глубже вниз по ступеням…