через край и даже больше

Иногда, в какие-то моменты внутри просыпается приятное и довольно спонтанное ощущение уюта — такого невесомого, тёплого и в меру даже утешительного, как те же солнечные лучи, мягко согревающие кожу при малейшем прикосновении. Читтапон прикрывает свои глаза, слегка откидывая голову, вслушивается в шелест листьев и в чьи-то тихие-тихие голоса и чувствует, что сейчас ему действительно хорошо. Хорошо в окружении даже самых обычных вещей, звуков и запахов. И всё, что ему остаётся, — это только наслаждаться подобными довольно редкостными в своей жизни мгновениями. — Вот ты где, хён, — чужой до боли знакомый голос небрежно вырывает брюнета из этой небольшой эйфории, а его обладатель, чёртов Юкхэй, заставляет неохотно подвинуться чуть ближе к краю скамьи. — Я тебя обыскался. — Но всё-таки нашёл, — хмуро подмечает Читтапон и на рядом подсевшего друга переводит свой взгляд, улавливая ответный, несколько укоризненный уже на себе. — Только вот не надо так на меня смотреть. — Как тут не смотреть, когда у тебя под глазом очередной фингал, — не меняется младший в лице и тут же тянется своей широкой ладонью к Тэну. — Ты поэтому меня весь день избегал? — предполагает он следом и чужое молчание воспринимает как очевидное подтверждение; оттого Вон аккуратно касается читтапоновой щеки, подушечкой большого пальца приглаживает багровый участок кожи и шумно вздыхает, заметно хмуря свои брови. — Слушай, Тэн, это и правда переходит все границы. Ты ведь понимаешь? — Конечно, понимаю. Я же не идиот. — Идиот, раз всё ещё шляешься с этой сволочью, — отрезает Юкхэй и продолжает с осуждением смотреть в чужие глаза. — Я не могу его бросить, — в который раз повторяет Читтапон, грубо убирает от себя вонову ладонь и практически сразу же поднимается с места, пытаясь любым способом избежать ненужного разговора и, тем более, обвинений в свою сторону. Ведь он и так уже знает о своей наивности и неумении от людей, бесповоротно тянущих на дно, уходить; он и так уже злится, сильно и исступленно, по отношению к себе, так как понимает, что произойдёт ещё немало дерьма, а взять, отвернуться и уйти он всё так же не сможет. Вероятно, потому, что есть память, есть зависимость, и есть те моменты, крепко связывающие его с Ёнхо, или, вероятно, потому, что он всего-навсего не такой, как Юкхэй, — вразумительный и способный справиться с абсолютно любой тяжестью. — Давай я просто выбью из него всю эту дурь, — перехватывая читтапонову ладонь, шатен ту тут же ощутимо сжимает, поднимает на старшего тяжёлый взгляд и немного морщится из-за яркого солнечного света. — А потом уже его дружки сделают из тебя отбивную, ну да. — Предлагаешь мне в таком случае просто бездействовать? Наблюдать за тем, как ты загоняешь себя во всё больший тупик и из-за этого страдаешь? — не унимается Вон, образуя между бровями заметную морщину. — Не нравится — уходи. — Давай вот только без этого, — по новой хмурится младший и, тем не менее, несмотря на недовольный тон, аккуратно переплетается с читтапоновыми пальцами своими. — Ты же знаешь, что я никуда от тебя не денусь. — Как и я от него, — вырывая свою ладонь, несколько резко произносит Тэн, неуверенно мнётся на месте и всё же уходит, оставляя друга наедине. Он знает, что тот хочет сказать ему напоследок — всё закончится для тебя определённо хреново и чуть тише беги. Беги «от», а не «к», но брюнет его, несомненно, не слушает: за пару-тройку перекрёстков, бесчисленное количество поворотов и пешеходных переходов он сам добирается до джоновой квартиры, сам стучит по холодной металлической поверхности, не испытывая никакой принудительной на то воли, и сам всё прощает. К лучшему или нет — это не так уж и важно. — Джонни. — Чего тебе? — П-пожалуйста, прости, — не отрывая взгляда от пола, почти что одними губами произносит Читтапон прямо на пороге и, честно говоря, не совсем понимает, за что в этот момент извиняется. Просто так надо. Просто действительно есть какое-то необъяснимое чувство вины, поверх которого накрывает тупое ощущение, будто бы он старшего неимоверно злит. Абсолютно всем. Повсюду. Фактом своего существования и фактом того, что он ходит, кому-то улыбается и даже дышит. А после он слышит удовлетворённый смешок, служащий нечто вроде одобрения пройти вглубь квартиры, всё же заходит послушно внутрь, за собой плотно захлопывая дверь, и у той в течение получаса извивается от грубых торопливых толчков на сухую. Каждый раз, когда становится худо, когда Ёнхо по новой преподаёт Читтапону урок, оставляя очередные гематомы на теле, потому что нельзя забывать, что он только его, Юкхэй говорит, что тот — действительно полнейший ублюдок. Эгоистичная мразь. Редкостная иуда. Он повторяет это раз за разом, прижимая к себе трясущегося Тэна в вонючей кабинке университетского туалета, утешительно перебирает пряди его коротких волос и совсем не понимает, зачем старший продолжает всё это терпеть. — Просто в отношениях люди всегда идут на какие-то уступки, — как-то объясняет вкратце брюнет и, кажется, совсем упускает из виду тот факт, что эти самые уступки ни в коем случае не должны происходить через силу и, тем более, наносить какой-либо вред. Хотя, наверное, ему всего-навсего приходится изо дня в день на подобные совершенно ненужные для него детали не обращать никакого внимания. Был же когда-то Джонни таким человеком, после общения с которым оставалось крайне тёплое ощущение внутри, а мысли заполнялись чем-то хорошим и ярким. Его появление в читтапоновой жизни походило на внезапный будильник от долгой, ничего не обещающей ночи. Правда, с несколько иными ощущениями — не такими, как при обычных утренних пробуждениях: что-то такое трепетное и тянущее в груди. Вместе с Джонни Читтапон чувствовал себя, наконец-то, живым, нужным и просто там, где и должен был находиться всё это время. А потом какой-то механизм в их отношениях попросту дал резкий сбой. Тэн, конечно же, винит в этом только себя. Ну, и ещё тот сильный проливной дождь, из-за которого он когда-то не сразу ушёл после пар и остался стоять под небольшим навесом, чертыхаясь под нос. Не будь тогда такой неумолимой грозы, он не познакомился бы с Юкхэем, решившим проводить его до метро под своим не таким уж широким зонтом, не сблизился бы с тем за последующий месяц и не сорвался бы на опрометчивый поцелуй из-за какого-то мимолётного желания, потому что было тепло, уютно и легко — не так, как в последнее время с Ёнхо. Старший ни о чём, к счастью, так и не узнал, но даже в этом случае он всё-таки вынюхал странные изменения в поведении своего парня — чрезмерную отстранённость, вечные отговорки и явную потребность проводить время с кем-то ещё. Вынюхал так, словно был псом — в отличие от Тэна, полностью верным, но в то же время всё же цепным и ужасающим в гневе. Тогда Читтапон впервые увидел Джонни с другой стороны. Он-то всё больше и больше начал себя уверять, что человек, которому он всецело отдался, — уж совсем эгоист, ведь всё всегда происходило только так, как тот говорил и, несомненно, желал; а после, как раз-таки в тот переломный в их отношениях момент он неожиданно понял, что обстоит всё совсем по-другому: пока человек кого-либо любит (неважно, что жадно и крайне по-собственнически), пока кого-либо ждёт и пока за кого-либо волнуется, он не эгоист; возможно, просто жестокий человек. И это осознание почему-то его действительно порадовало. Тогда Читтапон впервые ходил с синяком на глазу и считал подобное правильным. Он всё заслужил, Джонни был прав и по-прежнему остаётся таковым. Некоторые не приближённые, но всё же, так или иначе, знакомые люди, расплывчато и лишь со стороны знающие об отношениях Джонни-Тэн, время от времени шутят, что у тайца Ёнхо головного мозга — что-то вроде злокачественной и неизлечимой опухоли, так как тот практически всегда вьётся рядом с шатеном, а, будучи пьяным на каких-то непонятных вписках, в очередной раз устроенных друзьями Со, даже не в состоянии говорить всё равно бормочет себе под нос Джонни-Джонни-Джонни, словно молитва, и не видит абсолютно никого, помимо него. — Да в ванной он, в ванной, — недовольно выпаливает Джэхён, один из самых близких друзей американца, и предлагает Читтапону помочь добраться до необходимой локации, за что брюнет его, естественно, благодарит. Благодарит, а уже после, по прибытию, вовсю обнимается с унитазом под чоновый хриплый смех и под джоново детка, да ты пиздец здесь всё заблевал. И вроде бы звучит это, конечно, немного обидно, а вроде бы Джонни всё это время удерживает его одной ладонью за лоб, другой заботливо поглаживает спину и за любое неверное и, более того, оскорбительное слово по отношению к Тэну готов абсолютно всем перегрызть к чёрту глотку. Для старшего он неприкосновенный: Читтапон обязан страдать только по нему и при случае и «из-за» — тоже. — Вот ты вроде хуйло хуйлом, а с другой стороны всегда рядом, когда нужно, — с пьяной усмешкой подмечает Джэхён, и брюнет с ним безусловно соглашается. После, тот, правда, практически сразу же уходит, потому что Ёнхо его грубо посылает к собачьим чертям, и оставляет их, наконец-то, наедине друг с другом. — Сегодня ко мне сосаться не лезь, — с некой брезгливостью проговаривает Джонни, смывает в унитазе всю выбленную мерзость и заталкивает младшего в душевую кабину прямо в одежде, обливая его в итоге холодной водой. Она немного того отрезвляет, но Читтапон всё равно обессиленно опускается на колени, лениво промывает свой рот, в конце концов избавляясь от отвратительного вкуса желчи, и поднимает свой взгляд на Ёнхо, с ухмылкой наблюдающего за ним. Тэн знает, тому просто нравится, когда он перед ним на коленях. Потому таец мокрыми руками тянется к джоновым джинсам, нетерпеливо пытается расправиться с металлической пуговицей, не поддающейся ему так просто, и чувствует на макушке чужую ладонь, одобрительно сжимающую его тёмные пряди. Дальше, он всё-таки обхватывает своими губами твёрдую горячую плоть, трётся шершавым языком о головку, намеренно ту раздражая несколько грубыми и торопливыми действиями, и в конце концов берёт полностью в рот, позволяя Ёнхо самому задать темп движений. Однако старший в итоге всего-навсего начинает вбиваться в читтапонову глотку — неистово и жадно, собственноручно доводит себя до разрядки, по чужим губам размазывая смазку, и снова омывает Тэна холодной водой, уже после доводя до какого-то облезшего скрипучего дивана. В той комнате он, наконец-то, его раздевает, впоследствии натягивая на полностью обнажённое тело свою тёмную футболку, садится рядом и оглядывает брюнета хмурым взглядом, горячей ладонью накрывая худое бедро и молчаливо то приступая поглаживать. Каждый день Тэн отчаянно задумывается о том, как, наконец, ставит абсолютно на всём, связанном с Джонни, жирную точку, и каждый раз его всё же что-нибудь останавливает. К примеру, вот такие непринуждённые и по-своему нежные моменты, когда совершенно хреново и при этом слишком хорошо. Если когда-нибудь он всё-таки от Ёнхо убежит, то, наверное, он убежит также и от самого себя. — Я видел его с утра у главных ворот, — Юкхэй почему-то никогда не произносит джоново имя вслух, а использует скорее привычные оскорбления или просто «он», «этот» и «тот». — Зачем он приходил? — Я пах вчера твоими сигаретами, — монотонно объясняет брюнет, ковыряясь палочками в рисе. — Джонни взбесился и решил теперь меня до универа провожать и также забирать по возможности. — Серьёзно? — Ага. Так что либо бросай курить, либо просто не подходи ко мне больше, — добавляет он следом и шумно вздыхает, отталкивая от себя в конечном итоге поднос. — Но, если честно, я уже устал. — От него? — наклоняя голову к плечу, Юкхэй, как и обычно, тянется своей ладонью к читтапоновой, впоследствии её сжимает и даже поглаживает подушечкой большого пальца. — Нет. Я просто устал. Устал думать перед тем, как что-то сказать или сделать. Устал вечно скрывать общение с тобой и видеть в твоих глазах осуждение, потому что ты думаешь, что с тобой у меня всё будет иначе и даже лучше. Устал бояться чему-либо радоваться, ведь за это можно схватить удар по лицу. Я чувствую себя таким несчастным— — Но? — Я не хочу переставать его любить и не хочу любить кого-то другого. Я привык быть постоянно только с ним и всё, что у меня есть, отдавать именно ему. Понимаешь, мне ведь от него даже ничего не нужно. Всего хватает и так. Сколько бы он мне ни дал, я всегда буду считать, что этого много, и я, в принципе, того не достоин. Он ценит это и хранит в себе. Джонни там, в нём. И никуда не исчезнет. — Ты в своём уме? — привычно-укоризненно начинает Юкхэй и, вероятно, понимает, что ничего, вообще ничего не может с этим поделать. В глазах Читтапона Ёнхо всегда будет выше него. — Явно не в своём, — признаётся Тэн вполне откровенно, криво усмехается, отрывая взгляд от чужой тёплой ладони, и из-под той в конце концов убирает свою. — На самом деле, пока я буду продолжать с тобой общаться и вечно полагаться лишь на твоё понимание, всё будет только ухудшаться. А вот когда он станет действительно единственным, тогда всё будет на своих местах: я его, а ты просто хороший, но недолгий сон. — Я что-то сейчас не понял, — хмуря брови, Вон довольно быстро меняется в тоне. — Это ты меня так пытаешься бросить? — Я просто помогаю. Не себе, но хотя бы тебе поступить в данной ситуации правильно. А правильно — это всё-таки уйти. Когда-то Юкхэй ему дал обещание, что обязательно, несмотря ни на что, будет находиться с ним рядом. Тогда Тэн промолчал, но про себя непроизвольно отметил, что тот уже является предателем. Ведь он был уверен, от близких, которые упрямо тянут вниз, всегда найдётся повод уйти. И лучше всё же до подобной крайности им не доходить. Потому Читтапон поднимается со стула, берёт в руки поднос и впоследствии покидает, не проронив больше ни слова, не только столовую, но и юкхэевскую, к счастью, жизнь. В туалете, кусая ладонь, брюнет бесшумно разрывает глотку от тошнотворного комка и горьких слёз. После, он торопливо умывается, тренируется с улыбкой при виде своего отражения и конечный результат демонстрирует Ёнхо. Тот ему, естественно, верит, целует, сжимая пальцами бедро, и шепчет о том, как сильно хочет. Только его одного. Каждой твари — по паре. Всё верно.