Beastmode

— Посмотри на себя. Ты жалок. Пальцы грубо сжимают тёмные волосы и тянут, заставляя поднять голову. Дазай молчит, жмурится и ухмыляется, глянув на своё раскрасневшееся лицо в зеркале. Через отражение он смотрит в голубые глаза бывшего коллеги, что пристроился сзади, грубо толкнув к столу трельяжа и прижав к нему забинтованные кисти одной рукой. Осаму было даже смешно, что эспер так разозлился, когда его шляпа оказалась на полу. Удар в челюсть — и за шляпой вниз полетели светлые плащ и брюки. Он попытался дёрнуться, когда его укусили за шею, и захрипел, когда головка чужого члена коснулась сжатого колечка мышщ, сразу же грубо толкаясь. Внутри сухо, узко и ужасно больно, а Дазай боль не любил. Детектив непроизвольно шипит, и на глазах проступают слёзы. Его действительно рвут. Чуя поднимает голову Осаму за волосы чуть выше, склоняясь над самым ухом. — Ты можешь визжать, — звучит опаляющий ушную раковину жаром шёпот, — но сбежать от меня во второй раз я тебе не позволю. Зубы смыкаются на плече, кусают остервенело, будто пытаясь оторвать кусок мяса, но Чуя знает, когда нужно остановиться; знает — и поэтому продолжает. Он двигается резко, с каким-то садистским удовольствием вслушиваясь в болезненные вздохи и мычания. Дазай умеет терпеть. Но у каждого есть свой предел боли, не так ли? Свободная рука больно царапает бедро, отпуская волосы из хватки пальцев, и самоубийца упирается лбом в стол, сжимая зубы, хмурясь, не раскрывая глаз. Он чувствует, как по ногам стекает кровь, как их сводит судорогой, и вздрагивает при каждом движении чужих бёдер. Пошлые шлепки отдаются в голове шумной болью. Член входит с каждым разом всё больнее и больнее, острая резь отдаётся дрожью в коленях. Внутри узко, горячо, немного влажно, и Чуе как-то всё равно, что из-за крови. Ему тяжело двигаться в сжатом лоно, но как же, чёрт возьми, ласкают слух сдавленные хрипы, когда он наваливается сверху и кусает забинтованную шею. На бинтах отчётливо просачиваются кровавые пятна от следов укусов, повязки с каждым рывком спадают больше, и можно различить белеющие шрамы на бледной коже. Когда-то давно Чуя честно старался уберечь напарника от получения новых, но теперь он желает лишь добавить своих. Много. Глубоких. — Будешь знать, как сваливать в закат, мразь. В глазах темнеет, когда одновременно с грубым толчком на шее, почти на пульсирующей артерии смыкаются челюсти, зубами оттягивая кожу, остро царапая клыками. Дазай вскидывает голову, рвано вскрикивая, сводя колени и сжимая руки в кулаки. Тело покрыто испариной, дышать тяжело — Чуя, несмотря на свой рост, довольно сильно придавил Неполноценного собой. С губ стекает кровавая слюна. Темноволосый как-то не заметил, как прокусил нижнюю, и болезненно всхлипывает, снова утыкаясь лицом в мокрый от накапавших слёз стол. Остатки разума ещё цепляются за мысль, что стонать нельзя. Нельзя, ведь Накахара только того и ждёт. И Накахару это бесит. — Кричи! — эспер не выдерживает, отпуская чужие руки, хватая за волосы снова, резко поднимая, заставляя выгнуться, наотмашь шлёпая второй ладонью по раскрасневшимся ягодицам самоубийцы. — Почему, почему ты ухмыляешься, скотина?! Дазай через силу усмехается, и этот тихий смешок едва ли не наполнил голубые глаза алым. Чуя готов рычать, с силой вжимая голову Осаму в стол, не позволяя более поднять. Эсперу уже плевать, что его член в чужой крови. Он хочет подчинить. Хочет унизить. Почему он теперь чувствует униженным себя? Где-то в отвлечённых мыслях Накахара даже благоговейно поражался выдержке бывшего напарника. Теперь ему казалось, что, если Дазаю оторвать руку, он только охнет и пожмёт плечами. Что Чуя делает не так, что… Он знает, что суициднику больно. Внутри буквально всё горит, и Осаму думалось, что его напичкали углями, а не всего лишь бывший напарник захотел взять. Голова настолько затуманена, что резь притупляется, и толчки уже не так болезненны. Голос охрип, слёзы высохли. Кажется, Неполноценный стоит только потому, что его так придавили к столу. В зеркале он выглядит жертвой. В реальности Дазай выиграл. Выиграл ценой девственности, боли, крови, но не позволил Накахаре добиться того, чтобы тот почувствовал себя сильным. Да, Чуя довольно грубый доминант, но как же упоительно наблюдать бурю эмоций на его лице, когда ему не достаётся то, чего он так рьяно желал. Такой ментальный всплеск случился с голубоглазым ещё и тогда, когда Осаму внезапно исчез из его поля зрения, из Мафии, из жизни. Было немного тревожно. Переживать резкий побег того, с кем ты вырос, оказалось тяжелее, чем представлялось, даже если тебе на него плевать. «Плевать». И в какой-то момент мафиози подумал, что это именно Дазай позволил бывшему коллеге его нагнуть, и как же это злило. Больно эспер может сделать ему всегда, а вот почувствовать себя властным над этим суицидальным гадом этот самый гад не разрешает. Не уступает. В рыжей голове пронеслась мысль о том, что такой порыв жестокости, стремления искусать, пометить, взять являлись ничем иным, как способом присвоить. Прицепить к себе. Привязать. Разум отрезвляется, когда до шляпника доходит простая истина; а ведь детективу она была давно ясна и понятна. Чуя останавливается, не отпуская Неполноценного, выпрямляясь, и именно сейчас Дазай поднимает голову, когда перестали прижимать к столу. Его руки дрожат, грудь тяжело вздымается, но проклятая уставшая ухмылка пробуждает тупую и бессильную ненависть. Накахара может его ударить, может ранить, может что-то ему сломать, но только ему, а не его. Эспер чувствует себя жертвой изнасилования. Морального. — Какой же ты мерзкий, Дазай. — Ты мне не менее противен, слизняк. Осаму тихо шипит, когда его подхватывают за задницу, из него же выйдя, и переворачивают, садя на стол. Чуя пристраивается между забинтованных ног, сжимая пальцами бёдра, вжимая детектива спиной в холодное стекло зеркала, и смотрит в карие глаза. Этот взгляд словно насмехается над ним. Даже сейчас. — Ты никогда не меняешься. Мафиози слизывает кровь с чужих губ, чуть вытянувшись, на этот раз двигаясь мягче. Боль всё ещё заставляет дрожать, опустив голову, но острой рези нет. Дазай терпит. «Дазай умница». Чужой язык проникает в рот, касается зубов, оплетает язык партнёра. Осаму тихо мычит, взявшись одной рукой за плечо Накахары, другой опираясь на стол, чтобы не съехать. Он догадывался, что когда-нибудь точно будет сидеть перед напарником с раздвинутыми ногами, но, в принципе, был не сильно-то и против. Конечно, самоубийца думал больше о том, что мог бы завалить мафиози сам, но перспектива быть взятым Чуей внезапно стала реальной, когда тот наорал на объявившегося гостя. Эспер не совсем понимал, что он хотел сделать с позорно сбежавшим коллегой, когда тот объявился на пороге. Первая мысль — хорошенько вмазать кулаком по морде. Вторая — обматерить и испинать. Третья же пришла неожиданно, когда суицидник сбросил шляпу с рыжей головы, и мысль эта оказалась самой действенной. Дазая подчинить нельзя, если он не захочет того сам. Неполноценный ахает, когда холодные пальцы касаются груди и соска, когда чужие губы целуют искусанную до синяков шею. Чуя обводит языком свои укусы, едва ли не… урча: зализывает собственные метки, а Осаму сладко вздыхает. Будет, будет Дазай шлюхой, если после этого закажет проституток или отдастся кому-нибудь сам. С окровавленных губ снова срывается стон, стоит горячей ладони обхватить истекающий смазкой член. Другая рука скользит по груди, по боку, оглаживает бёдра, ноги, ягодицы. Накахара двигается гораздо нежнее, целуя острые ключицы, проводя пальцами по стволу. Дикая смесь экстаза и тянущей боли, когда и медленно надрачивают, и продолжают двигаться внутри тебя. Ходить будет больно. Чуя будто показал, кто здесь главный, так жестоко нападая, а потом якобы извиняясь. Что за прекрасная тварь! Эспер целует снова — сначала мягко в скулу, потом касается губами других губ, словно не позволяя стонать слишком громко. Головка остро касается простаты, вызывая лёгкую, но неприятную резь вновь, и как же, чёрт, внутри всё жжётся, когда напарник кончает. Он не выходит, продолжая дрочить Неполноценному, и тот болезненно вздыхает, хрипло охая, упираясь затылком в зеркало, вздрагивая и кончая следом. Становится ужасно жарко, и Чуя, кашлянув, отходит. Осаму медленно опускает ноги, чувствуя, как между них всё пульсирует и болит. Из ануса вытекает кровавая сперма, пачкает стол, и удивительно, что самоубийца никак не комментирует произошедшее. Он сидит, закрыв глаза, и видно, что терпит, сжимая зубы. — Можешь уходить, — Накахара щёлкает зажигалкой, закуривая, встав у стены, и не реагирует на показанный в его адрес средний палец. Рыжий преспокойно надевает свои чёрные брюки обратно, даже не смотря на оттраханную свою жертву. — Или вали в душ и утопись уже наконец. Дазай неожиданно подаёт голос и хрипит, согнув одну ногу в колене, стараясь более не шевелиться вообще: — Я лучше умру от того, что мои мышцы атрофируются, чем сдвинусь. — Слышь, ублюдок, не смей подыхать в моей квартире. Накахаре не составляет труда закинуть Дазая на плечо, не вынимая изо рта сигареты и ставя самоубийцу в ванной комнате, вынужденно придерживая, не желая, чтобы детектив распластался на коврике без признаков жизни. — И только попробуй насорить своими проклятыми бинтами. Убью на месте. Осаму как-то болезненно улыбается. — Я буду только рад. Кафель холодный. Самоубийца жмурится, сводя ноги и опустив взгляд на кровавую воду. Сидеть больно, стоять больно, и Накахара уже тысячу раз его проклял, ведь вынужден был придерживать бывшего коллегу, чтобы тот не приложился виском об угол и не запачкал светлый пол. Осаму невольно улыбнулся, стоило Чуе, цыкнув, огладить его по спине, когда суицидник снова вздрогнул от рези ниже пояса, а затем заправить тёмную прядь за ухо и невесомо поцеловать. — Не приходи ко мне больше, — рыжий вздыхает, вытирая мокрую суицидальную голову полотенцем. Другие бы на месте Неполноценного уже наверняка исстонались, но детектив держится, опираясь рукой на плечи мафиози. — Я надеюсь, что я в принципе смогу уйти отсюда. Чуя злобно щурится, останавливаясь и смотря в карие глаза, мысленно матеря, но почему-то лишь вынимая двумя пальцами сигарету изо рта и выдыхая дым в чужое лицо. Дазай жмурится, кашляя, и Накахара готов топнуть ногой, когда суицидник выхватывает штакет и закуривает сам. — Ты в своей жизни ничего не попутал? — Чуя приподнимает бровь, отпуская гостя, буквально заставляя сесть на кровать, лишив опоры в виде себя. — Не нравится непрямой поцелуй? — Дазай хмыкает, насмешливо глядя на рыжего, но тот внезапно наклоняется, опираясь руками в матрас и тыкая пальцем в забинтованную грудь. Осаму убирает сигарету тотчас же, слегка открывая рот. — Я захочу — я поцелую без всяких непрямых. Но сейчас ты меня конкретно достал. Накахара скалится, недовольно приподнимая уголок губ, и кусает детектива за нижнюю губу, оттягивая. Он отпускает лишь после тихого мычания, с минуту смотря в глаза напротив, и тянется рукой за сигаретой. — Верни мне моё курево. Дазай, облизав губу, вдруг усмехается и совершенно спокойно откидывается на спину, затягиваясь и выдыхая струйку дыма в потолок. — Верни мне мою девственность.