О чем умолчал Эдуард Мелоун

Поскольку на данный момент в моем распоряжении всего один блокнот, а от карандаша остался лишь жалкий огрызок, я стараюсь вести свои записи как можно более сжато и, как может заметить читатель, скупо. Повторюсь, моя память в превосходной форме, и я буду помнить каждую мелочь нашего удивительного путешествия в страну Мэпл-Уайта до глубокой старости или, быть может, до момента, когда меня разобьет маразм. Так что читателю заметок об этом путешествии будут доступны материалы во всех подробностях. Но я отвлекся, впрочем, в своих мыслях я могу отвлекаться сколько угодно, поскольку не ограничен в средствах их изложения. Да, дорогой читатель, эти строки всплывают лишь в моей голове и никогда не будут перенесены на бумагу. Даже если мне предоставят целый грузовик бумаги прямо с целлюлозного завода и ящик самых лучших, хорошо заточенных карандашей, этого не случится. И прочитав дальнейшие строки, вы поймете почему. Нет, конечно же, вы их никогда не прочтете, но журналистская привычка побуждает меня даже в своих мыслях изъясняться языком корреспондента. К чему я подвожу, спросите вы? Зачем все это, если изложенное ниже никогда не будет перенесено на бумагу и опубликовано? Возможно, из-за того, что скоро наше путешествие подойдет к концу, или же мы все погибнем. И в том, и в другом случае я должен поделиться с вами невероятным открытием, прежде чем я потеряю такую возможность. Если вы внимательно следите за моими репортажами, то знаете, насколько трудное для нашей экспедиции настало время. А меня переполняют эмоции, которые слишком неуместны сейчас. И чтобы не держать все в себе, чтобы наконец очистить разум и сосредоточиться, я доношу свою тайну до вас, дорогой читатель. А вы уж не сердитесь на вашего покорного слугу за то, что я, в конечном счете, утаю ее от вас. Все случилось слишком неожиданно, чтобы начать с банального «одним теплым утром», поэтому я опущу эту бесполезную часть. К тому же погода в тот день преподнесла весьма неприятный сюрприз в виде нестерпимой жары с самого восхода солнца. И любые, даже незначительные работы в лагере вынуждали наши неподготовленные тела обливаться потом, к которому прекрасно лип не только загар, но и грязь. Что, как вы понимаете, несовместимо с обликом современного человека, пусть и оказавшегося в таких суровых условиях. Но поддерживать тело в чистоте на плато являлось сущей пыткой. Мы были окружены со всех сторон опасностями. Но самой неудобной лично для меня была опасность водных обитателей. Ни одно озеро или речка не внушали нам доверия, так как совершенно открыто демонстрировали нам богатство населяющего их мира. Наши ученые умы были, несомненно, в восторге и наперебой стремились охарактеризовать каждого паразита или монстра, то и дело являющего свое мерзкое тело на поверхности воды. Как джентльмен, я не мог позволить себе ходить и вонять грязью, но, как все тот же джентльмен, не мог преодолеть стеснения и купаться под струями водопада, как это делал профессор Челленджер. Поэтому мне пришлось освоить хитрую штуку «душ лорда Джона», как мы его называли, представляющего собой весьма причудливую конструкцию, а именно: чайник с подогретой на огне водой и ограждение из кустарника, точно такого же, которым был обнесен весь наш лагерь. — Эти колючки раздерут кожу в кровь! — возмущался я, глядя на свирепо ощетинившиеся стенки душевой. — Зато они предохранят ваше достоинство от местных обитателей, коим неведомо чувство такта, — от души смеялся лорд Джон Рокстон, непосредственный автор и строитель данного источника чистоты. У меня оставался выбор: я все еще мог присоединиться к профессору Челленджеру. Но смущение победило страх перед шипами. Опять же, опыт самого лорда Джона и профессора Соммерли доказал, что все получится и мой зад не пострадает. Стоя в ограждении из шипов, как праведник в меловом круге посреди геенны огненной, я тщательно намыливал тело, стараясь следить, чтобы ни одна колючка не приблизилась ко мне меньше чем на десять дюймов. Однако трудности только ожидали меня. Оказалось, что стоять ровно и не прикасаться к изгороди довольно легко, а вот поливать себя из чайника — практически невозможно. Ручка постоянно сгибалась, и чайник запрокидывался, выливая содержимое куда угодно, только не на мое тело. Приходилось придерживать его другой рукой, что делало невозможной процедуру смывания мыла. Наверное, все же стоило посетить водопад. Выплеснув мимо третий чайник, я зарычал, и тогда за моей спиной раздался тихий голос лорда Джона: — Вам помочь, юноша? Я отпрянул от неожиданности, едва не налетев на шипы, и постарался максимально прикрыться, что, разумеется, мне не удалось. Реакцией на мое глупое поведение был короткий смешок. — Вам многому нужно научиться, милый юноша, — по-отечески пожурил меня лорд Джон. — Чистота тела бережет дух. Давайте я помогу. С этими словами он отобрал у меня чайник и легонько надавил пальцами на мое плечо, разворачивая спиной к себе. Я услышал скрип и понял, что лорд Джон оттащил часть изгороди и теперь стоит за моей спиной. Неожиданно мне на плечи полилась вода, и я тут же энергично стал работать руками, смывая с себя мыло. Вода лилась то на голову, то на спину, и я быстро следовал за ней, боясь не успеть смыть мыло до того, как струя вновь переместится. — Не торопитесь так, Нэд, — словно гром, раздался его шепот у меня над ухом. Я инстинктивно сжался, втягивая голову в плечи. Лорд Джон опять нашел в этом что-то смешное, впрочем, его смех никогда не звучал обидно, и мы продолжили мое омовение. — У вас между лопаток пятно грязи. — Где? — я стал рьяно шарить ладонями по спине в неуклюжей попытке стереть невидимое пятно. — Ах, все мимо! Позвольте я сам. Горячая широкая ладонь легла мне на шею и уверенным движением прошлась между лопаток, затем вверх и чуть в сторону, чтобы вновь проскользнуть ниже, чуть ниже, чем в первый раз (во всяком случае, так мне показалось). А затем его рука так же уверенно прошлась по спине, пока он лил туда воду. — М-м-м… такая очаровательная ямочка на пояснице, прямо ложе для озера. Сейчас мы устроим ему небольшой сезон дождей… Мне стало жарко и от его слов, и от его действий. Он дурачился, я знаю, пытался рассмешить меня, обращая довольно неприличные действия в шутку. Но мне не было смешно, ведь я понимал, что хочу лорда Джона в самом порочном смысле этого слова. Хотел уже давно, и мне удавалось тщательно маскировать свои желания. Но не когда объект несбыточных фантазий стоит позади и моет твое обнаженное тело, касаясь самым откровенным образом. Волна стыда накрыла меня, заставляя мурашки строем маршировать по спине. — Милый юноша, с вами все в порядке? — его участливый голос звучал как-то странно теперь. — Вам неприятны мои прикосновения? — Нет, — выдохнул я, бесстыдно выгибаясь под его руками. Я пропустил момент, когда обе его ладони стали оглаживать меня по спине и пояснице. — Мне нравится. Продолжайте. Это был будто сигнал, который он, вероятнее всего, ждал от меня. Движения ладоней стали настойчивее, и вскоре меня уже гладили вдоль линии живота, осторожно лаская промежность. Стоило чужим рукам коснуться сокровенной части моего тела, как эта самая часть предательски задвигалась, толкаясь в чужие ладони, одна из которых тут же выполнила безмолвную просьбу и обняла меня крепче, уверенно и одновременно нежно доводя до пика возбуждения. От обилия нахлынувших ощущений я подался назад и вдавился в тело лорда Джона, задев бедром его напряженный орган. — Мой милый Нэд, — горячие губы сомкнулись на моей шее, запечатлевая первый поцелуй, затем соскользнули ниже, острые зубы чуть прихватили торчащий позвонок, и дальше в дело вступил гибкий язык, такой же горячий и вызывающе нежный. Я полностью потерял контроль над ситуацией, моим телом теперь владел лорд Джон Рокстон, а мой разум отказывался здраво оценивать происходящее. Я просто утопал в новых для себя ощущениях, погружаясь все глубже в дикое удовольствие, которое приносили мне эти ласки. Нет, я даже не думал, что сзади, прижимаясь поджарым телом, чуть отираясь об меня, стоит мужчина, я знал только имя — лорд Джон, и все остальное было не важно. — Позволь мне, — хрипло прошептали у меня над ухом, и в следующий момент я почувствовал прикосновение чужой плоти, более не скрываемой тканью брюк. Лорд Джон провел свободной рукой по моим ягодицам, чуть раздвигая их пальцами. Я хотел ответить, но лишь безвольно глотал ртом воздух, задыхаясь и вздрагивая от каждого движения. Полностью лишенный собственной воли, я расставил ноги в стороны, страха не было совершенно. Все, чего я хотел в ту минуту, — немедленной разрядки. Мне думается, что в тот момент я мог вытерпеть все, даже coitus ani, но вместо этого лорд Джон прижался своим органом к моей мошонке лишь затем, чтобы стиснуть его между ягодиц. Он двигался резко, непроизвольно толкая меня вперед. И если бы не его сильная рука, удерживающая меня поперек живота, то я, верно, напоролся бы на устрашающие шипы изгороди. Когда до финала меня отделяла лишь тоненькая грань, лорд Джон вдруг остановился, взял меня за руку, которой я каким-то образом вцепился в его предплечье, и завел ее мне за спину. Я ощутил под своими пальцами его горячую плоть, так удобно легшую в мою ладонь. И, не анализируя, я стал делать то, что делал лорд Джон. Его низкий гортанный стон стал наградой за мои труды, но я не смог в полной мере сорвать плоды успеха, так как сам находился уже не здесь. Наверно, так выглядит загадочный космос: мириады звезд и вакуум, в котором меркнут не только звуки, но и запахи, и даже бренность своего тела. Все меркнет, кроме одного — всепоглощающего чувства свободы. — Простите меня, — очень знакомый голос вырвал меня из океана блаженства, безжалостно вернув в наш несовершенный мир. Я не смог произнести ни слова — так сильно перехватило горло. Разочарование и страх от осознания произошедшего заставили содрогнуться. Я обернулся, чтобы посмотреть в лицо человека, возможно, разрушавшего сразу две жизни. Лорд Джон Рокстон выглядел очень усталым и, казалось, постарел лет на десять. — Мне не стоило потворствовать своим желаниям, юноша, — он с трудом выдавливал из себя каждое слово (уж мне-то хорошо известно, когда респондент не хочет откровенничать). Но здесь было что-то иное. — Я должен был умерить свои порывы. Вместо этого я воспользовался вашей беспомощностью. «Беспомощностью»? Кого он тут назвал беспомощным? — Вы сожалеете, все ясно, — жестокие слова сами собой сорвались с языка. Он вскинул голову, словно я ударил его по лицу. Ноздри его горбатого носа раздулись от возмущения, а благородное лицо побагровело. Даже его усы, казалось, встопорщились от гнева. Я ощутил, как чужие горячие ладони крепко сжали мои бока. Не боясь окончательно замочить свою одежду, лорд Джон властно притянул меня к себе и посмотрел прямо в душу. — Я никогда не пожалею о двух вещах! Об этой авантюре, что мы затеяли с профессором Челенджером, и о том, что полюбил вас. — Вы… меня… полюбили? — мое красноречие куда-то испарилось. Я даже рот открыл от удивления, как в тот раз, когда впервые увидел доисторического ящера. — Конечно, — он виновато улыбнулся. В тот момент для меня все стало на свои места, и я понял наконец, чего мне не хватало на плато и почему я все меньше думаю о возвращении в Англию. Уважаемый читатель, ты будешь возмущен тем, что я позабыл о долге и любви ради мужчины. Но когда передо мной нет моего потрепанного блокнота и огрызка карандаша, я могу быть откровенным с самим собой — почти всегда непозволительная роскошь для журналиста. Как и сейчас, когда я описываю то, что произошло со мной… с нами, так и тогда я не сомневался и был предельно откровенен. — Если все так, как вы говорите, тогда не смейте нести всю эту чушь про насилие! — я перевел дух, потому что собирался сказать слова, которые уже никогда не смог бы взять назад. — Нэд… — Лорд Джон будто чувствовал, что я намереваюсь сделать величайшую глупость в своей жизни, и взяв мои ладони в свои, крепко сжал их. Предостерегал ли он меня или подбадривал, наверное, так и останется загадкой. Но я уже избрал свою судьбу. Осталось положиться на него, и я решился. — Я и сам люблю вас, лорд Джон, — уверенно произнес я, не споткнувшись ни на одном слове, — так что… Наверное, мне не стоит более называть лорда Джона образцовым джентльменом. Прервать собеседника на полуслове, наглым образом закрыв ему рот поцелуем, — абсолютно вопиющий поступок для воспитанного цивилизованного человека. Но тогда мне и себя придется причислить к животному или дикарю за неуемную страсть, пробудившуюся во мне после непристойных откровений в «душе». Мы не могли уделить друг другу много внимания, но минуты уединения, вырванные у суровой природы плато, мы тратили на безумие нашей страсти, каждое мгновение которой могло сто раз погубить нас. Но, как я уже сказал, все останется между нами и для широкой публики будут представлены лишь мои действительные записки, а причиной нашего второго совместного путешествия, если, конечно, мы до него доживем, разумеется, будет страсть к исследованию и ничего больше.