Дождь.

Заиграли первые аккорды ненавязчивой мелодии, ласкающей слух, который, в последнее время улавливал только пронзительные крики психов, что проживали на территории психиатрической больницы имени Святого Павла. Местечко, если честно, было просто отвратительным: штукатурка уже давно слезла со стен, лампочки постоянно мигали, в длинных изворотливых коридорах, комнаты для особо буйных — давно нуждались в капитальном ремонте, впрочем, как и все здание. Всего два слова: недостаток финансирования. И сразу все становилось понятно. Пришлось встать с обшарпанного кресла. Тело все-таки не каменное и оно способно затекать, после чего появлялось ненавидимое чувство тыкания иголок в онемевшие конечности. От этих иголок хотелось лезть на обшарпанные стены и с разбегу вбегать в комнаты буйных. По крайней мере — молодому доктору, проводящему здесь свои, как выражались его коллеги, «ужасные» эксперименты. По мнению же молодого шатена ничего криминального и ужасного в его опытах не было. Все, что он делал — это лишь беседовал с заключенными, прошу прощения, людьми с психологическими отклонениями от нормы. Молодой врач был не виноват в том, что после их «милой» беседы все пациенты начинали раздирать стены, кататься по полу, держась за свои худые коленки и громко, буквально навзрыд рыдать, до противного скрежетания сжимая зубы. Он ведь не виноват, да? Он просто хотел им помочь. И он помогал. Ему было неприятно смотреть на пустые лица, со стеклянными глазами. Простые оболочки, в которых остались лишь отголоски души, и то, иногда даже они отсутствовали. Доктор вспомнил тот самый день, когда он поклялся, что излечит все больные души, которые только сможет…

*      *      *

Частый дождь барабанил за окном, врезаясь в землю и мгновенно впитываясь в нее. Просто переставая существовать… Счастливчик. Нет души — нет проблем. Так ведь? Он помнил тот день, когда к ним привезли молодую девушку, с бешенным взглядом серебристых глаз, горевший праведным гневом. Казалось, что в них сгустилась сама гроза, испуская молнии на всех тех, кто находился рядом. Ее короткие черные волосы — напоминали перо ворона, да и вся она напоминала эту мудрую птицу. Чем? Тогда он не знал… А дождь все врезался в землю. Ее привели к нему в кабинет. В смирительной рубашке. Она все пыталась вырваться. Зачем? Почему ей просто было не подчиниться судьбе? Почему она сопротивлялась? Почему она, будучи разъяренной волной все врезалась в камень скал, снова и снова? Пора бы ведь остановиться. Черноволосая смерила его презрительным взглядом глаз, цвета бури над океаном. Он тонул в этом океане и не хотел спасаться. Хотел раствориться в ней и распасться морской пеной на малейшие атомы, но не мог… Пришлось живо одернуть себя. Она лишь его пациентка. Одна из сотни. Нет. Тысячи. Он уже не помнил о чем они говорили. Не помнил о том, как невзначай приказал оставить их наедине и как неодобрительно зыркнули на него охранники, ведь она была убийцей, вырезала всю свою семью, но тупоголовые мужики поспешили удалиться. Это было так давно, что он не помнил о том, что было дальше. Он помнил лишь тот взгляд, те слова, клеймом впечатавшиеся в его память. Нет, в душу… -Я не больна. Я просто поняла и приняла ту правду, которую никто не хочет понимать, — тихий голос, а сколько боли и мягкости, бесконечной любви будто ко всему человечеству. Она говорила, что потеряла душу и не может ее найти. Она была вороном. Мудрой птицей, которую, по ошибке, принимают за вестника смерти. На следующий день ее нашли повесившейся на собственной одежде. Улыбка все не исчезала с ее лица. Если бы он, молодой доктор, нашел бы ее душу — она была бы жива?

*      *      *

Музыка перестала играть. Доктор улыбнулся и пошел длинными коридорами на улицу. Зачем? Чтобы посмотреть на дождь, такой же прекрасный как и душа человека, которая все стремится разбиться об землю, но в то время, пока она летит — у нее будто вырастают крылья. Вся ее жизнь проносится перед глазами, играя все новыми красками, но в конце концов все-таки долетает до земли и продолжает жить в ней, становясь частью чего-то большего. Его пациенты шли на поправку.