Кровавая вишня

Над раскаленной дорогой висело марево пыли. Старый бьюик со скрежетом поднимался в гору, и вибрация от мотора сотрясала машину. Нил Доук выставил локоть в окошко и курил. В зеркальце над лобовым стеклом он видел выцветшие глаза с темными мешками под ними и впалые щетинистые щеки. Он, бывший полицейский, крепко пил после отставки. Нила списали в утиль, как ненужный хлам, когда на задании он словил две пули в колено и охромел на правую ногу. Он пил так, что жена забрала детей и ушла от него. Бедная женщина, и надо же ей было выйти за Нила, а не за красавчика Эрвина Смита. С Эрвином Нил дружил когда-то в другой жизни, они вместе отслужили в армии, но так и не сблизились до конца. Планета под названием «Эрвин Смит» всегда вращалась по своей собственной орбите и оставалась чужой и загадочной. И вот много лет спустя Нил ехал на своей развалюхе в маленький приморский городок, на краю которого жил этот самый Эрвин. У Нила в сумке на переднем сиденье была пухлая потрепанная папка с его последним, самым последним делом. И пусть он лишился полицейского значка, дело не давало ему покоя, засело, как тонкая заноза под кожей – колется и вот-вот начнет нарывать. Нил хотел задать Эрвину пару вопросов, а может быть, лишь молча осмотреть его дом. Бьюик дернулся на вершине холма и заглох, колеса перестали вращаться. Нил вздохнул, вышел из машины, оперся бедром о ее раскаленный бампер и раскурил новую сигарету. Отсюда открывался вид на галечный пляж. Пронзительно-синие волны с белыми бурунами раз за разом мерно разбивались о темные скалы у мыса с маяком. За скалами тянулась длинная полоса пляжа, пустынного из-за адского пекла, и выдавался вперед пирс. Качались на волнах яхты со спущенными парусами. А дальше раскинулся городок, такой крошечный, что самым заметным зданием в нем была светлая часовня с высоким шпилем. Даже издали было видно, что это чистенький тихий город, до оскомины скучный и до одури обыкновенный. – У вас все в порядке, сэр? – окликнул сзади юношеский голос. Нил обернулся. Он даже не заметил, как на холм взобралась патрульная машина, такая же старая и местами поцарапанная, как его бьюик. У распахнутой дверцы стоял молодой полицейский, совсем еще мальчишка, он изжарился в форменной одежде, а светлый воротничок потемнел от пота. У парня был красный, облезший от солнца нос и до блеска загорелые щеки, его русые волосы торчали короткими выгоревшими прядями. Парень окинул Нила тревожным взглядом и представился: – Служащий полиции Жан Кирштайн. Какие-то проблемы с машиной, сэр? – Да это не машина даже, а так, рухлядь, – после затяжки пояснил Нил и стряхнул пепел на обшивку бьюика. – Перегрелась. – Я вызову по рации эвакуатор. – Жан напряженно смотрел на него. – Как вас зовут? Вы проездом? «А он смешной, – подумал Нил. – Пытается вспомнить, где меня видел: на доске почета или на фото подозреваемых». Вслух он сказал: – Нил Доук. И после короткого рукопожатия неприятно мокрыми ладонями добавил: – Подвези-ка меня до закусочной. Есть у вас закусочная? И машину мою пусть туда оттащат. – У нас есть чайная. Хорошее место, там прохладно – кондиционер, – пробормотал Жан, в его светло-карих глазах все еще было недоверие. Нил уже привык, что ему, хромому мужику с испитым лицом и многодневной щетиной, редко доверяют. Ему было все равно. Он взял свою сумку с материалами по делу, забросил на заднее сиденье полицейской машины и уселся впереди на скрипучее, раскаленное солнцем кресло. Жан водил аккуратно, и они ехали так медленно, что их можно было обогнать пешком. Но Нил никуда не торопился, он вновь курил и стряхивал пепел за окошко. Жан косился неодобрительно, но молчал. Он явно собирался с мыслями, чтобы заговорить, и после того, как машина спустилась с холма, все же открыл рот: – Вы путешествуете? Куда направляетесь? – Да, я путешествую. Странствую, я бы сказал, – Нил произнес это, и ему самому сделалось смешно. – Вот заехал в ваш город. Здесь живет мой старый друг, хочу его навестить. – О! – губы Жана округлились. – Вы, наверное, друг мистера Смита? Я сейчас вспомнил, он о вас иногда рассказывает. Вы ведь полицейский? – Я в отставке, – буркнул Нил и прикусил сигарету. – И что Эрвин про меня говорил? – Что вы любите свою семью, – неуверенно ответил Жан. – Только хорошее говорил. Он про всех говорит только хорошее. – Да, он такой. – Нил щелчком отправил окурок на обочину. Эрвин Смит всегда был положительным и правильным, даже внешне: высокий, с идеальной выправкой, с зачесанными на пробор светлыми волосами, с открытым честным лицом и чистыми голубыми глазами. Эрвин ушел с войны калекой. Ниже правого плеча у него был забинтованный обрубок. Нил смутно припомнил, что видел, как Эрвин спускается с крыльца госпиталя, непривычно сутулый и едва волочащий ноги. Навстречу Эрвину тогда кто-то вышел, и Эрвин расправил плечи, вскинул голову и зашагал твердо. Должно быть, его из госпиталя забирал близкий человек. Тени исчезли, белый диск солнца расплывался в жарком мареве. Полицейская машина въехала в город и катила вдоль сквера у часовни, когда Жан шепотом выругался и повернул руль. Скрипнули шины. – Ну опять, – пробормотал Жан с явной досадой. – Сейчас остановимся на пару минут. Не выходите. Машина затормозила у каменных ступеней часовни – там что-то темнело и роились жирные черные мухи. Жан достал из бардачка тонкие перчатки, выскочил из машины и громко со злостью хлопнул дверцей. Нил увидел, как он открывает багажник и вытягивает пакет, а потом посмотрел на часовню. С виду часовня выглядела опрятно: стены недавно окрашены в белый, новенькая красная черепица, чисто вымытые окна. Но за оконными стеклами виднелось плотное полотно, а двери были заколочены досками. Жан горстью сгреб темную массу с крыльца, сунул в пакет и вернулся к машине. Послышался влажный чавкающий звук, когда пакет шлепнулся на дно багажника. – Что это такое? – спросил Нил. Жан ерзал на сиденье, снова и снова поворачивал ключ зажигания, двигатель то тарахтел, то затихал. – Не важно, – отмахнулся Жан. Он был бледен. – И все-таки? – Свиная требуха, – процедил Жан. – Какие-то ублюдки раз в месяц приносят к часовне требуху. – Она и вправду свиная? – Свиные внутренности были похожи на человеческие, Нил решил уточнить. – Свинее некуда. Уже пару раз проверяли на всякий случай, специалистам показывали. Нил хотел сказать, мол, не факт, что и в этот раз распотрошили свинью, но смолчал. Жан упрямо поджимал губы и явно не хотел больше об этом говорить. Он с досадой ударил ладонью по рулю, еще раз повернул ключ, и двигатель наконец завелся. У Нила лоб был мокрым от испарины, когда через два квартала машина остановилась у небольшого здания с резными ставнями и открытой верандой. На веранде стояли деревянные столы с зелеными скатертями, по столбам опор вверх вился дикий виноград, а с края крыши свисала на веревках вывеска «Чайная Смита и Аккермана». – И здесь Смит? – хмыкнул Нил и почесал щеку. – Совладелец. – Жан смотрел, как Нил ерзает на сиденье и неуклюже вытаскивает из салона свою хромую ногу. – Иногда он печет булки. Очень вкусные, с изюмом или с орехами. Даже булки Эрвин печет идеальные – Нил не сомневался. Он глупо злился на Эрвина те несколько чертовых минут, пока, взявшись руками за колено, ставил ногу на землю и тяжело переваливался, чтобы перенести свой вес. Жан, кажется, прощался и желал удачи, но Нил только отмахивался, ему было не до того, он пытался отдышаться перед подъемом на ступени крыльца. На веранде в углу сидели два древних старика. Один из них, возможно, был старухой, но такой ссохшейся и дочерна загорелой, что всякое сходство с женщиной оказалось стерто. Старики играли в карты, рядом с колодой были мокрые пятна от бокалов со льдом. Нил сглотнул, глотку драло от жары и дорожной пыли. Он заставил себя улыбнуться старикам, но те лишь проследили за ним напряженными взглядами. Нил вошел внутрь, и над его головой тихо прозвенел колокольчик. В зале было прохладно, гудел вентилятор, ему вторил старый кондиционер на стене. За стойкой из темного дуба протирал чашки человек – даже человечек – невысокий, но хорошо сложенный. У него были широкие плечи и крепкие руки для его от силы пяти футов и трех дюймов роста. Лицо человека хмурилось, под прозрачными серыми глазами лежали тени, будто он давно не спал. Его прямая осанка и по-армейски выбритый затылок наводили на мысли о том, что он служил, может, даже в одно время с Нилом или раньше. Он явно был из той породы людей, что мало меняются с годами – пара морщин, седой волосок на виске и все. На его белом фартуке было вышито «Леви Аккерман». – Добрый день, – голос у Леви оказался низким, с хрипотцой. – Что желаете? – Пинту пива? – вопросительно произнес Нил. Он изучал доску с меню, которое было выведено мелом крупным аскетичным почерком без завитушек. Кофе, какао, цикорий, черный и зеленый чай с добавками из сухих розовых лепестков, цедры апельсина и прочей дребедени. Алкоголя не было – у Нила раздраженно дернулся угол рта. – Спиртное наливаем с восьми до десяти вечера, – строго сказал Леви. – У нас чайная лавка, а не пивная. – А поесть можно в вашей чайной? – Нил говорил негромко, он всегда старался подавить свое недовольство. Леви указал на меню: – Овощной салат и вареная говядина – возьмете? «Чай, овощи, говядина. Господи боже, да они тут что, веганы?» – подумал Нил. По его мнению, по сравнению с хорошо прожаренным жирным свиным стейком, отварная говядина была овощем. А веганами он называл всех поборников здорового питания. Вслух он произнес: – Возьму. И еще холодный черный чай с сахаром. Только без ягод годжи, лимона и сушеных лепестков, пожалуйста. Леви выдал ему стакан, чек с номером заказа и разрешил выбрать любой свободный столик, а таких в маленьком зале было всего два. У окон уже сидели неприметные тихие посетители – мужчина в очках читал газету, две женщины беседовали, а в коляске спал ребенок. Близко к двери Нил садиться не стал и забился в угол, откуда был прекрасный обзор на всю лавку. Он наблюдал, прихлебывая из стакана, и постепенно его охватывала спокойная атмосфера этого места. Нил, старый курильщик, слабо ощущал запахи, но сейчас даже он улавливал слабые горьковато-сладкие нотки сухих трав, какао-бобов, цедры и кофейных зерен. Запахи усиливались, когда в лавку заходили покупатели и Леви набирал чайные смеси из банок и упаковывал их в бумажные пакеты. Все происходило неспешно, без лишних движений и суеты. Но заказ Нил получил быстро, не прошло и четверти часа. Леви поставил поднос на стол и посмотрел Нилу прямо в глаза. Это был взгляд, как колотый лед, – холодный, с острыми краями. – Спасибо, – сказал Нил и поежился, будто по мокрой от пота спине сквозил ветер. – Пожалуйста, – глухо прозвучало в ответ. Когда Леви вернулся за стойку, Нилу стало легче дышать. Теперь Нил знал, что не только он наблюдает за Леви, но и Леви следит за ним в оба. Странно было встретить в таком сонном уютном городишке настолько пугающего человека. Возможно, этот Леви даже отсидел в тюрьме, хотя вряд ли, он, может, и был преступником, но наверняка никогда не попадался, хитрая бестия. Нил знал таких – чертовы призраки, они сильно портили отделу статистику по раскрытию преступлений. После еды настроение у Нила улучшилось, он хотел закурить и уже похлопывал по карманам в поисках сигарет, когда снова ощутил липкий холодок. Он посмотрел на Леви. Леви молча указал на табличку «Не курить!» на стене. Сукин сын подмечал каждое движение. Нил выдавил вежливую улыбку и знаком заказал еще чая. Вместо сигареты он сунул в рот зубочистку, сильно прикусил ее и принялся за работу. Теперь перед ним на столе была раскрытая папка с делом, а рядом любимый рваный блокнот с кругами от рюмок. Нил вновь просматривал материалы и делал беглые пометки огрызком карандаша. Делу было уже десять лет. Тогда по весне в лесной низине за городом нашли труп. От тела мало что осталось, больше половины было сожрано зверьем, часть расклевали птицы. Марко Ботт – его быстро опознали, лишь он один значился в списке пропавших. Нил не стал открывать пакет со снимками, он отлично их помнил – фотографии трупа врезались ему в память и время от времени всплывали так отчетливо, что хотелось выблевать все выпитое и съеденное за день. После этого давнишнего дела Нил стал старше, может, даже умнее и уж точно циничнее. Он спокойно жевал булку с луком, а его ботинки были в паре дюймов от лужи густой человеческой крови. А сейчас Нил предпочел посмотреть на снимок живого Марко. Парнишка с открытой улыбкой, ямочками на щеках и темными веснушками на носу. Симпатяга, должно быть, его любили родители и друзья. Обычный подросток, каких миллионы, без проблем с законом, не дурак, но и не умник. В теплый зимний день пошел в гости к другу, но по дороге исчез. Его искали, но нашли, вот, только весной, когда стаял снег. Приняли бы за несчастный случай, но коронер все твердил, что перелом шеи неестественный. Будто вообще может быть естественно, если свернута башка. Нил всегда нервно посмеивался в этом месте доклада коронера. И десять лет назад Нил тоже не принял отчет всерьез. Его вызвали в городок на помощь местной полиции, которая не привыкла к преступлениям серьезнее воровства банки пива в магазине. Нил делал все как положено по протоколу, на всякий случай даже решил опросить священника местной церкви, которую посещал Марко, и мэра городка. Пастор оказался милейшим человеком, а мэр, Дариус Закклей, по-отечески ласково улыбнулся Нилу и предложил порекомендовать его нужным людям. Нил был из понятливых. Он хотел сделать карьеру, а проблемы полусгнивших мальчиков в оврагах его мало волновали. После он часто просыпался от собственного крика. Во сне к нему приходила половина Марко, неловко садилась на его кровать и беззвучно шевелила оставшейся частью рта. Но это прекрасно лечилось коньяком. А пять лет назад тот мэр и тот священник пропали – их так и не нашли. Свидетели говорили, что последний раз видели их на благотворительном ужине. Там мэр и священник поссорились с Эрвином Смитом. Но никто не слышал, из-за чего была ссора. А возможно, все молчали потому, что Эрвина в городе быстро полюбили, хоть он и поселился здесь совсем недавно. Что было удивительно, ведь в таких маленьких городках можно и за сто лет не стать своим, так и оставшись подозрительным чужаком. Но Эрвина сложно было не полюбить. Иногда даже Нил его любил. Утирал пьяные слезы и жалел, что не навещал Эрвина в госпитале – не хотел тогда смотреть на обрубок его руки. Смалодушничал. Иногда вместе с Нилом, по-скотски напившимся, плакал изуродованный мальчишка с веснушками на щеках, и это было той причиной, по которой Нил раскопал материалы дела и приехал в приморский городок. Он всего лишь пытался не сойти с ума. Вечерело. Из окон было видно, как вдали красный диск солнца сливается с полосой моря. В чайной лавке пара рыбаков тихо переговаривались, потягивая пиво, и было слышно, как приглушенно кричат чайки и шелестит прибой. Когда Леви поставил на столик бутылку темного, Нил спросил: – Есть у вас где переночевать? Леви не успел ответить, потому что раздался перезвон колокольчика у двери. В лавку вошел высокий и статный Эрвин Смит. Его светлые волосы были зачесаны на пробор, их отросшие и выгоревшие концы казались белыми. В больших голубых глазах, как и прежде, было любопытство абсолютно ко всему миру. Его правый рукав больше не пустовал – искусно выполненный протез делал увечье едва заметным. – Леви! – Эрвин привлек его к себе и крепко обнял. Нил отметил то, как левая ладонь Эрвина нежно легла на бритый затылок Леви. И то, как Леви приник в ответ и коротко вздохнул, будто выпуская накопившуюся за день усталость. Они не сразу отпустили друг друга, задержались на пару лишних мгновений и неохотно расцепились. Рослый Эрвин наклонился, чтобы не возвышаться над невысоким Леви, и что-то с живостью ему зашептал. Леви пальцем ткнул в сторону Нила: – Ему ночлег нужен. Мотель-то что? Заработал или все на ремонте? – На ремонте, – сначала ответил Эрвин, а потом в упор посмотрел на Нила и широко улыбнулся: – Да это же Нил Доук! Нилу захотелось спрятаться в своем углу – так лягушка забивается под лопух от яркого солнца. Эрвин сиял слишком мощно. Он шагнул вперед и протянул Нилу сразу обе руки, будто на выбор – хочешь здоровую левую, а хочешь протез правой. Нил поколебался и пожал его левую ладонь, теплую, шершавую от мозолей. И выдавил: – Сколько лет, сколько зим. Рад тебя видеть. – Мы живем тут недалеко, у моря, – звучный голос Эрвина наполнял всю лавку. – Есть свободная спальня. Погостишь, отдохнешь. У нас редко бывают гости. «У кого это "у нас"? – подумал Нил. – Не иначе женился, и по дому бегают двое, а то и трое светленьких крепких ребятишек». Ребятишки были для Нила больной и ноющей, как старая рана, темой – жена запретила ему видеться с детьми. Он был глубоко погружен в свои мысли, когда все вокруг вдруг пришло в движение: лавочка явно закрывалась, посетители прощались. Леви закрыл кассу на замок, снял фартук и кивнул Эрвину. Оба они вышли на веранду и спустились к припаркованному на обочине зеленому пикапу, на дверцах которого были нарисованы белые крылья. Подле пикапа стоял бьюик Нила, и записка под дворниками на лобовом стекле гласила «Тачка сломана. Могу починить», а дальше был крупно выведен номер телефона. – Не переживай, – беспечно сказал Эрвин и похлопал по крыше своего пикапа. – Полезай на заднее сиденье. – Я поведу. – Леви отнял у Эрвина ключи и забрался в машину. – Пристегивайтесь. За окнами пикапа мелькали деревья, за ними – песчаная коса и темно-фиолетовые волны. Нил искоса посматривал на Эрвина, который сел сзади вместе с ним. Иногда Нил видел в зеркальце над лобовым стеклом бледное лицо Леви с морщинкой между тонкими черными бровями. Леви молчал всю дорогу, а Эрвин говорил о своем, об Эрвиновом: о том, что хорошо бы организовать рейсовый автобус, чтобы возил детей в школу; и что на субботнике надо бы почистить реку от мусора; а в следующие выходные будет день рождения у одного старика, и значит, нужно испечь его любимый тыквенный пирог. Если бы Нил чуть хуже знал Эрвина, то подумал бы, что все это пустой треп. А так было ясно, что скоро и автобус выйдет на маршрут, и река станет кристально чистой, и старик съест пирог из тыквы, самый вкусный за все свои девяносто лет. Нил слушал вполуха, его больше интересовало зарождающееся подозрение, что Эрвин живет не с женой и детьми, а с этим угрюмым и странным Леви. И между ними... Черт их разберет, что между ними. – Как ты сам, Нил? – деликатно спросил его Эрвин, когда под плеск волн пикап спускался в темную низину. – В отставке. – Нил попытался улыбнуться, но не смог. – Вот... путешествую. Когда-то был в этих краях по работе. Здесь красиво. Он кивнул на свою сумку с материалами и соврал: – Пишу книгу. Мемуары. На последнем слове Нил не удержался от сухого смешка и все же выдал улыбку, но кривую. – Я помню твои стихи, – совершенно серьезно произнес Эрвин, явно вспомнив о тех жалких строчках, которые Нил черкал в армии после отбоя. – Уверен, проза тебе дается лучше. Нил помрачнел. Эрвину ничего не стоило соврать, мол, отличные были стишата, пиши еще, и перейти к другой теме. Но Эрвин никогда не врал. Пикап повернул, и на фоне бархатистого черного неба показалась остроконечная крыша с рыжим фонарем над окном мансарды. Заскрипел под колесами гравий подъездной дорожки, и из тьмы выступила белая изгородь в стеблях вьюнка. За изгородью виднелись ровные грядки и клумба у маленького пруда. Тропа из плитки вела к светлому дому из дерева и камня. Пикап затормозил, и его фары выхватывали из черноты за домом силуэт огромного раскидистого дерева с мощным тройным стволом и переплетением тонких ветвей. Кажется, это была японская вишня, и она цвела, как ранней весной – отчаянно и мощно. Она пахла медом и горьковатыми ягодными косточками, ее аромат наполнял вечерний воздух, струясь в соленом морском ветре. Отчего-то Нилу почудилось, что он улавливает в запахе вишни знакомые тревожные ноты – так пахла кровь. – Нил? Он встрепенулся. Дверца с его стороны была открыта, Эрвин протягивал ему левую руку. Нилу всегда было тяжело вылезать из машины – заволакивать его хромую ногу в салон легче, чем вытаскивать наружу, особенно из пикапа с высокой подвеской. Внимательный Эрвин Смит все видел и все подмечал, поэтому и поспешил на помощь Нилу Хромоножке. От этого было и больно и сладко. Нил сжал его широкую ладонь и оперся на нее. Неловко подался вперед, нога подвернулась, и он тяжело, всем весом навалился на Эрвина. – Я как мешок с дерьмом. Ты прости... – Глупости, – добродушно сказал Эрвин и поставил его на ноги. – Машину в гараж отгоню. Умывайтесь и садитесь ужинать, – бросил им Леви. Нил ел тушеные овощи, потому что неудобно было отказываться, а в голове мухой зудело: «Чертов здоровый образ жизни... образзз жизззни... жжжизззни». Тарелка стояла на такой белой скатерти, что было страшно к ней прикасаться. Нил порадовался, что перед ужином тщательно вымыл руки. И вся кухня, и весь дом, и сад были чистыми, светлыми, без пылинки, соринки и темного пятнышка. Как картинка или старое воспоминание, с которого время стерло все лишние подробности и оставило только уют и тишину. Нил ловил себя на том, что ему кажется, будто ему лет десять, он дома и вот-вот с вечерней рыбалки вернется отец. И все хорошо, а впереди – бесконечная счастливая жизнь. Он молча жевал брокколи и слушал негромкую беседу Леви и Эрвина, а говорили они об урожае зерна, своей ферме в трех милях от дома, о контракте с рыбаками и о том, что барбарис уж больно разросся. Нил плохо помнил, как ему показали гостевую комнату, его слишком сильно клонило в дрему. Он принял душ, потому что боялся грязным ложиться на свежие простыни. С мокрыми волосами и в халате на голое тело он, наконец, упал на кровать и провалился в сон под громкий стрекот цикад за окном. Проснулся Нил внезапно, словно кто-то толкнул его в плечо. Молчали насекомые, только море шелестело. По оконному стеклу ползали черные тени от ветвей, пронзительно-ярко горела холодная луна. Нил поднялся и медленно, чтобы не скрипнули половицы, подошел к окну. На заднем дворе все небо загораживала цветущая вишня, ее лепестки укрывали землю тонким слоем, похожим в лунных лучах на сигаретный пепел. У корней стояли Эрвин и Леви. Они были близко, и Нил смутно видел белеющее в ночи лицо Леви и светлые волосы Эрвина. На лунный диск набежала тень. Эрвин наклонился и тронул губами губы Леви, а потом тьма заволокла двор. Теперь Нил различал лишь качающиеся ветви вишни и смутные очертания двух силуэтов, сливающихся в один. Он отошел от окна, лег на кровать, отвернулся к стене и крепко зажмурился. Сон ударил, как обухом по голове, и пришло забытье. Нил видел лишь черноту и всполохи, но один раз ему показалось, будто кто-то склоняется над ним. Нил вынырнул из дремы поздно, солнце уже перевалило за полдень. Только сейчас, при дневном свете, Нил увидел, что вишневое дерево цветет темно-красными, как кровь из вены, лепестками. Вчера Нил забыл забрать из багажника бьюика сменную одежду – в последние месяцы он был рассеянным, особенно в непривычной трезвости. Сейчас у его кровати лежала местами потертая, но пахнущая чистотой одежда, должно быть, Эрвина. Брюки и рубашка болтались на исхудавшем теле, рукава и штанины Нил подвернул и вновь вспомнил детство – почувствовал себя ребенком в отцовских вещах. Он умыл лицо, но забыл побриться, так и явился на кухню с заросшими щеками, бледный и угрюмый. На столе в пищевой пленке стояла тарелка с блинчиками – Нил проткнул пленку пальцем, выковырял блин и надкусил. С яблоком и корицей. С блином в руке Нил вышел на крыльцо и поежился от влажного прохладного ветра. Темно-серое небо низко нависло над полосой свинцового моря, со скрипом раскачивались ветви деревьев, гнулись к земле цветы на клумбе. В шорохе и шелесте был четко различим монотонный металлический скрежет. Звук привел Нила на задний двор к маленькому светлому сараю с инвентарем. Подле ряда лопат на жестяном ведре сидел Леви и точил лезвие топора. Нил некоторое время стоял сзади и наблюдал, как движется рука и напрягаются сухие мышцы, а под рубашкой двигаются лопатки. Длинные черные пряди на макушке растрепались от ветра, торчали дыбом короткие волоски на бритом затылке. В распахнутом вороте у выступающего седьмого позвонка виднелось темное пятнышко, а рядом – красноватый след. Нил отвел взгляд. Если у Леви на теле засосы и синяки, то лучше об этом не думать. Нилу не хотелось представлять, как Эрвин вжимает Леви грудью в кровать и проводит языком по его белой чистой коже. И наверняка затылок Леви пахнет черным чаем и морской солью, а от местечка за ухом тянет мятой и сухими травами. Леви молчит, напряженный, только часто и хрипло дышит под Эрвином... Нил сделал усилие, чтобы прервать свои мысли. Он давно знал, что интересуется и мужчинами и женщинами. И вероятно, если бы Нил был достаточно хорош для Эрвина или просто достаточно смел, он рассказал бы ему о своем влечении. – Ну? – Леви с топором в руках обернулся к Нилу, посмотрел с прищуром. – Спасибо за блинчики, – неуверенно сказал Нил. – Ты б побрился. – И правда. – Разговор не клеился, Нил шел ко дну. – Я... кхм... Где у вас тут телефон? Хочу позвонить по поводу ремонта тачки. – Телефона нет, – удивил его Леви. – Про тачку твою Эрвин договорится. Он с утра в лавке. А тебя Жан подбросит, если тебе куда-то надо. Нил хотел спросить, когда приедет Жан и как узнает, что вообще должен приехать, но Леви уже отвернулся и теперь точил серп. Нил закрыл рот. Сейчас он был уверен, что если заговорит, то ему снимут голову изогнутым лезвием. Следующие полчаса он просидел на крыльце под навесом, рядом стояла сумка. Нил не заглядывал в материалы, а мысленно перебирал страницы с заметками. Это дело изъело его изнутри, как ржавчина, и уже стало частью сознания. Иногда он криво улыбался. Жан был именно тем человеком, с которым нужно было поговорить. На школьной фотографии, где все ученики вышли с на редкость кривыми физиономиями, Жан стоял подле Марко и что-то шептал ему на ухо с хулиганским видом. Ветер крепчал, море шумело так громко, что звук подъезжающего автомобиля был едва различим. За изгородью показалась двухместная кабина ярко-желтого фургона. Жан бедром отворил калитку и вышел на дорожку к дому, его руки были заняты ящиком с бутылками. – Здравствуйте. – Он кивнул Нилу, поднялся на крыльцо и поставил ящик на пол у кухни. – Это сидр? – Сидр, – подтвердил Жан. Сегодня он был не в форме полицейского, а в клетчатой рубашке и потертых джинсах и казался совсем еще ребенком. – Моя мама варит лучший сидр во всем городе, сэр. Сегодня я не на дежурстве, так что развожу заказы. Он утер пот со лба рукавом и пожаловался: – До рассвета мать разбудила. С самого утра езжу. Наконец-то закончил. – Старое кладбище, оно по дороге к твоему дому? – спросил Нил. – Ну да, – Жан посмотрел на него с удивлением и почесал обгоревший на солнце нос. – Подбросишь меня до кладбища? Обратно я как-нибудь сам. Жан не стал возражать, только спросил, когда они шли к фургону: – А зачем вам туда? – Я пишу книгу. Хочу вдохновиться красивыми местами, – спокойно соврал Нил. – Там не слишком-то красиво. Неровными рядами из земли торчали старые надгробья, серые под небом с тяжелыми темными облаками. Нил стоял у фургона по колено в высокой траве. Совсем близко был край обрыва, а внизу бились волны. – Пойдем-ка со мной, – сказал Нил Жану, и тот поежился на ветру. – Я вам зачем? – Расскажешь мне кое-что важное. Нил побрел мимо могил. Он хромал сильнее обычного, суставы разболелись, видно, к дождю. – Тут похоронен Марко, ведь так? – сказал он, не оборачиваясь. – Это ведь католическое кладбище? – Почему вы спрашиваете? – Жан пошел за ним, его голос дрожал. – Католическое, – сам себе ответил Нил. – Сначала мне казалось, что это мелочь. Я думал, не важно, что его похоронили здесь, а не на кладбище у часовни. Но потом сам увидел вашу часовню и понял. Он остановился подле мраморного надгробья – надпись на камне была четкой, на могиле лежал букет. Лепестки цветов лишь слегка поникли. Марко на кладбище явно навещали часто, он не оставался один, бедный мальчик без половины тела. – Сектантская была часовенка, верно? – вопросы Нила еще не иссякли. Жан ответил не сразу, он вытолкнул слова с трудом: – Сектантская. Церкви Святых Стен. Но мы об этом не говорим. Сейчас у нас тихий хороший город, сэр. – Очень хороший, – с издевкой сказал Нил. Он достал из кармана мятую карту городка, наклонился и расстелил ее прямо поверх могильного камня. – Вот здесь дом Марко, – он ткнул пальцем в жирную отметку маркером. – Вот твой дом. Уверен, что тем утром Марко шел в гости к тебе. И не дошел. Скажи мне, почему? Зашелестело в траве, это упали с неба первые капли. Жан отступил на шаг и беспомощно покачал головой. Его щеки и губы показались Нилу влажными. Он глупо и несвоевременно подумал о том, что парень симпатичный, такого бы поцеловать по пьяни. Положив ладонь на костистое плечо Жана, он посмотрел глаза в глаза и повторил свой вопрос. – Вы спецагент? – чужим сиплым голосом проговорил Жан. – Ведете расследование? Он горько усмехнулся и продолжил: – Теперь я вас вспомнил. Вы приезжали к нам десять лет назад. Я все хотел с вами поговорить. А вы задали моей маме пару вопросов, а от меня отмахнулись и уехали. Он назвал Нила такими словами, какие цензурно звучали бы как «плохой коп» или же просто «кусок дерьма». Нил был с ним согласен. – Я вернулся, чтобы выслушать тебя, – как можно мягче сказал Нил. – Я в отставке, и меня никогда не взяли бы в спецагенты. Потому что трус. А ты не будь трусом и все мне расскажи. Дождь лил все сильнее, ресницы Жана блестели. – Наш пастор любил Марко и еще других ребят. Послушных ребят, не таких, как я, – заговорил Жан. – Он собирал их по вечерам после занятий в школе. Нил все еще держал его за плечо и явственно ощущал ладонью чужую дрожь. Жан шепотом говорил о том, как однажды Марко был сам не свой и поделился секретом. Оказалось – пастор приказал, чтобы Марко убил свою собаку. До этого Жан, как и многие горожане, был уверен, что, может, адепты церкви Святых Стен и не католики, но вреда от них никакого, а пользы много – то газоны соседям подстригают, то кормят стариков, то собирают деньги на новую дорогу. Но Марко смотрел печально и загнанно. И говорил-говорил... Тогда от его историй у Жана тошнота подступила к горлу. – Наш бывший мэр был с пастором заодно. Сектант, – поспешно оборвал себя Жан. – Вот и все. – Сектант, значит. – Нил отступил и поплелся к фургону. Карту города он оставил на могиле, схема больше была ни к чему. В памяти давно засел последний пеший маршрут Марко – его путь к дому Жана пролегал мимо часовни. – И что же Марко? Хотел всем рассказать? – Многие и так знали. – Жан вновь шел позади. – Все были в сговоре. Мы с Марко думали на моей тачке доехать до крупного города. Поговорить с местным шерифом. – Без него ты не поехал. – Я хотел, – устало признался Жан, – но испугался. Потом думал: вот поступлю в полицейскую академию, стану копом и... И я стал, но пастор с мэром уже пропали. – Куда же они делить пять лет назад? – Не спрашивайте, сэр. Уезжайте завтра утром. Не на машине, так на поезде. – Жан распахнул дверцу фургона. – Я подброшу вас до дома Эрвина. Такой ливень, надо же... В салоне он заговорил о погоде, а потом и вовсе умолк. Оглушительно стучал по крыше дождь, заливал лобовое стекло. Нил смотрел на бушующее грязно-серое море и думал о том, что либо Эрвин, либо Леви убили двух главных сектантских тварей. Больше некому было, слишком забитыми и нерешительными оказались местные. Горожане все знали, но молчали, потому что любили Эрвина, их нового бога, который пришел взамен богам Святых Стен. – Ты говоришь: секты больше нет. Но кто-то же приносит свиные потроха к часовне, – тихо сказал Нил. – Может, не все у вас тут мирные овечки? Жан не ответил. В доме было тепло и светло, на кухне кисло-сладко пахло ягодным пирогом. Эрвин еще не вернулся из лавки. Нил пил горячий чай и старался смотреть только в кружку. Напротив безмолвно сидел Леви, и его взгляд был холодным и тяжелым, как глыба льда. Когда кружка опустела, а ломтик пирога был съеден, Леви сказал: – Бери стул. Пойдем. Нил взял и пошел. Он не мог сопротивляться. «Все кончено, – пришло ему на ум. – Какое облегчение». Леви отодвинул коврик на полу и ключом отпер люк. Он потянул за кольцо, торчащее из деревянных досок, и открыл прямоугольное отверстие. Из темноты подвала пахнуло чистящим порошком и сидром. Свет очерчивал лишь первые несколько ступеней во тьму. С сухим щелчком внизу загорелась лампа. – Спускайся, – велел Леви и подтолкнул в спину. Нил тащил стул и шагал медленно, правая нога простреливала болью на каждой новой ступени. Он задыхался и взмок от пота, когда наконец оказался внизу у двух одинаковых стиральных машин, корзины с бельем и коробки инструментов. «Я на самом дне», – отчетливо проступила мысль в его голове. – Ставь стул. Он так и сделал, и Леви сел, закинул ногу на ногу и теперь с прищуром разглядывал Нила. – Вешаться будешь? – спросил Леви и кивком указал на моток веревки у металлического крюка в стене. – Я... – Нил не нашелся с ответом. – Ты? – бесстрастно уточнил Леви. В тусклом свете его глаза стали черными от расширенных зрачков и казались огромными из-за теней под веками. Нил оперся спиной о корпус стиральной машины и захлебывался дыханием. – Ночью, пока ты спал, я просмотрел твои материалы. Пролистал дело, – Леви заговорил сам. – Марко убили. А через пять лет убрали тех убийц. Ты дотошный. Ты докопаешься до правды. – Скажи, Эрвин убил мэра и пастора? Или ты? – Нил справился с собой, только сердце билось быстро и отчаянно. Он поднял взгляд и был уверен, что смотрит в бледное и хмурое лицо своей смерти. Леви указал пальцем на себя и произнес: – Эрвин мне разрешил. Потому что они были подонками. А мы с Эрвином хотели, чтобы городок стал лучше. Без таких свиней. Нил отчетливо представил, как жарким ленивым утром Леви лежит под боком у Эрвина, дышит ему в плечо, тепло и влажно. Эрвин рассеянно гладит его по крепкой спине там, где кожа нагрелась от солнечных лучей. Леви тихо говорит: «Можно мне их убить?» Он придвигается ближе, его прохладные губы касаются шеи Эрвина прямо под кадыком. «Можно. – Глубокий голос Эрвина звучит глухо. – Но только быстро и без боли». Леви помолчал пару минут, будто вспоминал, и вновь заговорил. Ночью они расчленили и закопали тела у корней вишневого дерева. А по весне белая вишня зацвела темно-красным. – Ты их отравил? Чаем? – отрывисто проговорил Нил. – Нет, конечно. – Рот Леви скривился. – Яд не по мне. И хватит вопросов. Либо бери веревку и вешайся – я вызову полицию, скажу, мол, ты на себя руки наложил. Либо ты пойдешь в сад, выкопаешь яму. Вернешься и раскатаешь на полу полиэтилен. Нил посмотрел на чистый пол – нехорошо, если попадут капли крови. – Ты можешь меня придушить. Получится бескровно, – отстраненно сказал Нил. На душе стало светло и спокойно. Мытарства Нила Хромоножки подходили к концу. – Душить – слишком личное. – Леви явно не хотел к нему прикасаться, к неопрятному опустившемуся алкоголику с заросшими щеками и осунувшимся лицом. – Ты жить-то хочешь, Нил? Нил не успел ответить. Леви внезапно вздрогнул и обернулся к лестнице. В подвал спустился Эрвин, ему, рослому, приходилось пригибаться, чтобы не задевать головой балки. Его лицо было спокойным, даже умиротворенным. Эрвин ласково провел искусственной рукой по плечу Леви и сказал: – Нил никому не расскажет про нас с тобой. Он мой старый друг. Верно, Нил? – Хотел быть другом. – Нил почувствовал горечь во рту. Он смотрел в голубые ясные глаза Эрвина, и сердце замирало. – Нил всегда был приспособленцем. За счет этого и выживал, – без всякого осуждения произнес Эрвин. – Он и сейчас приспособится, если дадим ему шанс. Он мог бы работать в чайной вместе с нами. Был бы всегда на виду у нас и других горожан. – Это нужно обсудить, – проворчал Леви и встал. – Пойдем наверх. А он пусть здесь сидит. Эрвин вскользь поцеловал Леви в висок, будто успокаивая, и шагнул к лестнице. Оба они вели себя так, словно Нил – неодушевленный предмет. И они были чертовски правы. Люк в потолке закрылся, свет погас. Остались только Нил и темнота. Он медленно сполз на пол. Он вновь отчетливо, до рези в сердце, сожалел о том, что не навещал Эрвина в больнице. Тогда Эрвин остался совсем один, его лучший друг Майк погиб в том же бою. Должно быть, Эрвин лежал на своей койке, тихий и безучастный ко всему окружающему, безрукий инвалид, потерявший все и всех. А потом приехал его младший подчиненный Леви и был подле него часами. Они вместе вышли из госпиталя, живые и повеселевшие. Нил лишь наблюдал из-за угла, притаившись в тени. Теперь он сам остался один. Возможно, завтра утром он будет сидеть на кухне, есть блинчики с яблоками и пить чай, а после отправится в лавку и поможет обслуживать посетителей. Возможно, завтра утром его не будет совсем. А вишневое дерево станет еще выше, и весной бутоны нальются таким густым венозным цветом, что покажутся почти черными. Нил Доук закрыл глаза.