Такая любовь убьёт мир.

Антон уходит. И, кажется, с ним из Попова уходят силы. Силы жить, силы понимать хоть что-то в этом грёбаном мире, силы думать и быть. Антон — Пять букв, въевшихся под кожу. Антон — Набатом в мыслях, стоит заметить что-то хоть отдалённо похожее на парня. Антон… Даже Она спрашивает, даже Она переживает. Глупая женщина… Иногда Арсению кажется, что Она всё знает, всё понимает. Даже раньше него смогла распознать трещину в их и без того сложной семейной жизни. Смирилась, приняла и отпустила, позволяя ему разметать прутья клетки, в которой он держал себя все эти годы, помогая ломать их, чтобы только он не обломал своих крыльев. Любил ли Попов Её? Нет. Да, но не так, как следовало бы. Он любил в Ней саму мысль о любви, саму идею счастья. Она делала его мир не таким серым, Она родила ему персональное Солнце. Она стояла за его спиной и молча подавала патроны, как говорится. Но и Она всегда, видимо, знала, что не всё так гладко. Арс лжёт не в складочку — Она верит. Арс прячет глаза — Она улыбается и зовёт его к обеду. Арс раз за разом бежит куда подальше — Она тихо просит беречь себя. И он ненавидит себя за это ещё больше. Наверное, потому они до сих пор вместе. Мужчина просто не может бросить Её одну. Не мог. До Антона. Теперь всё перевернулось с ног на голову. Шастун ворвался, не спрашивая разрешения. Хотя он, скорее всего и не планировал такого исхода для них. Шаст просто появился. И просто показал Арсению — постаревшему комику — какой яркой бывает жизнь, какими яркими могут быть краски. Показал настоящий вкус кислорода, настоящий цвет счастья. И вот сейчас, сидя в полутёмном подвале Воронежа, Попов ловит себя на мысли, что он бы дорого отдал, чтобы всё это случилось немного раньше. Буквально на год или даже месяцев девять. — Всё в порядке? — интересуется официантка, хмуро глядя на мужчину, а он только кивает, отрывая от стола голову, понимая, что выглядит сейчас не лучшим образом. — Да, ещё два кофе, пожалуйста. Ему кажется, что Антона нет непозволительно долго. И он даже почти готов смириться, что тот ушёл. И не вернётся назад. Ушёл, сбежав от столь откровенно содранной маски актёра. Но парень в ту же минуту приносит с собой стойкий запах сигарет, холод с улицы и полный раздрай в мысли Арсения. Антон снова так близко, можно прикасаться, можно обнаглеть и прижать к себе, утонуть в нём снова, как он утонул в ту ночь (задолго до, давайте будем откровенны). Та ночь. Она обведена красным в мысленном календаре Попова, она спрятана ото всех и каждого. И только Сергей знает некую полуправду. Знает, что Арс был с кем-то, знает, что этот кто-то давно и всерьёз будоражит сознание друга. Наверное, так было надо. «– Прикроешь? — Хорошо.» Весь их диалог в то утро. Серёжа даже вопросов не задавал. Протянул руку помощи и принял всё, как данность, отчитав, разве что, за безалаберность и скрытность. Больше ничего. Ни попыток узнать кто, ни попыток узнать почему. Интересно, а Антон? Он поделился хоть с кем-то? Судя по его состоянию, он поделился только с самим собой. Так сказать Я–плохой рассказал Я–хорошему, что теперь всё вот так. Иначе его мальчик не был бы так разбит. Иначе его мальчик выкарабкался бы. А не сидел сейчас куском разбитой вазы. Очередная порция откровений. Мужчина впитывает каждое слово, каждую букву, каждую эмоцию. Он не боится за себя, не боится общественного мнения. Но он отчётливо понимает, как сильно боится этого всего Антон. Сейчас, здесь, когда их пальцы снова стягивают рваные края двух Вселенных, сужая их до точки. Антон молод, Антон ещё не привык к своей славе. Антон красив и достаточно умён. И это всё — преграда на пути к тому, чтобы просто расслабиться и быть счастливыми. «Я х о ч у к т е б е». Это лучше любого признания в любви. Потому что любить можно многих. Любовь — та ещё шлюха. А это простое «к тебе» — ножами по сердцу, вскрывая вены, раздирая артерии. Теперь Арс точно знает, как звучит самое красивое признание в любви: «я т а к м н о г о х о ч у д е л а т ь с т о б о й». И никаких других слов больше не требуется. Доказательств тоже. Антон уже дал ему всё, что только можно было бы пожелать, что можно было бы хотеть. Его мальчик, безусловно, прав во всём. Это всё может сломать их, покалечить и без того растерзанные тела и души, растоптать, смешать с болью, с грязью. Их тяга к друг другу болезненная, обжигающая. Н е п р а в и л ь н а я. Но самая идеальная. Инь и Янь. Белое и Чёрное. Небо и Земля. Девушка приносит кофе, не смотрит на них, ставит чашки и удаляется, а потом в этой части зала свет тускнеет ещё сильнее, практически исчезая, оставаясь туманной дымкой и светом редких фар, проезжающих за окном машин. И Арсений тянется ближе, не обнимает, не притягивает к себе, не заставляет. Только невесомо касается носом чужого виска, вдыхает жадно, словно в последний раз, словно это самый последний вдох в его чёртовой жизни. Пальцы крепче сжимают пальцы, сердце рвётся наружу. — Ты не должен выбирать. Я не имею права ломать тебя, я не могу требовать. Могу только любить. Но ты боишься меня. И правильно делаешь, Антон. Ты прав, во всём прав. Только… — он закрывает глаза и утыкается лицом в острое плечо, — нахуй всё это правильно, если от него не хочется жить и дышать? Такая любовь убьёт мир. (с)