Три раза, когда Дин и Сэм Винчестеры прикасались к вещам, прикасаться к которым не стоило

В первый раз ничего не предвещает беды, вот совсем, совсем ничего. В первый раз это всего-навсего кошачий ошейник с серебряным мелодично позвякивающим бубенчиком и аккуратным колечком под карабин поводка — Сэму сразу стоило догадаться, что люди вроде Летописцев не стали бы хранить нормальные вещи такого рода в секретном Бункере. — Это была дурацкая идея, — сокрушенно признает Дин с тяжелым вздохом и опускается на стул. — А у тебя что, другие бывают? Брат смотрит осуждающе, и Сэм закатывает глаза, как бы напоминая: «а я, между прочим, предупреждал». Никого он, конечно, не предупреждал, и даже наоборот: был страшно рад хоть чем-то занять руки, когда Дин предложил разобрать одну из огромных, доверху набитых каким-то хламом коробок из подвала, но брат об этом вряд ли вспомнит, а образ поддерживать надо. Мэри позвонила и предупредила, что заедет на днях, потому как совершенно точно видела в библиотеке книгу, которая могла бы помочь ей с одним делом, и они твердо решили ее дождаться. Потому и не брали пока дела, ради которых пришлось бы пилить на другой конец страны, а в радиусе трехсот миль было подозрительно тихо. Благолепие: как будто какая-то шибко умная нечисть понаставила на всех подъездах к штату предупреждающий знак «Осторожно, злые Винчестеры», и все вампиры, демоны и ведьмы обходили теперь Канзас десятой дорогой. От греха, как говорится, подальше. Ну и славно. Коробку они перетащили в комнату с картой, торжественно водрузили на стол, и первым Дин вытащил из нее тот самый ошейник. И вот тогда-то Сэму и стоило заподозрить неладное. — Парни, жившие здесь до нас, были либо кошатниками, либо кончеными извращенцами. И я даже не знаю, что хуже. — Или и кошатниками, и извращенцами одновременно, — хмыкнул Сэм: ошейник был подозрительно большим (никак не на кошку) и слишком тонким для собачьего. Дин скривился и отложил ошейник куда подальше, подтянул к себе коробку, уже не так воодушевленно вопросив в пространство, какие еще чудесные открытия их сегодня ждут, а через полчаса начал остервенело расчесывать макушку. Так что, да, теперь, глядя на стоящие торчком пушистые уши у брата на голове, Сэм не может не согласиться: идея и вправду была так себе. Хотя это все равно лучше, чем еще один день, убитый на ничегонеделанье, да и вообще: Сэму, если быть совсем уж откровенным, не на что жаловаться. Дин — другое дело, а Сэму-то что: вместо ежевечернего пересмотра очередного любимого Динова вестерна, он задарма получит билет на премьеру представления «Дин Винчестер и его Аллергия на самого себя» — отличный вид на покрасневшие, слезящиеся глаза и опухший нос брата из первых рядов. Сначала Сэм даже собирается пошутить, что примерно так себя обычно и чувствует каждый, кому не посчастливится провести с Дином в одной комнате больше полутора часов кряду, и только у него, у Сэма, пожизненный иммунитет, но милосердно передумывает. Все время, что они просиживают в библиотеке, Дин без конца утирает сопли, обложившись бумажными носовыми платками, и уши у него на голове то и дело подергиваются. Сэму очень хочется ему посочувствовать, но зрелище это, надо сказать, презабавное. Особенно если приплюсовать еще и обвиняющие взгляды, которые брат регулярно бросает на него хотя бы из-за того, что вынужден страдать в одиночестве, и недовольное, совершенно кошачье фырканье, означающее, что в очередной книге не нашлось рецепта чудесного избавления от всех невзгод. — Ни-че-го! Опять! Дин в негодовании захлопывает фолиант, неласково отодвигает его на другой край стола и откидывается на спинку стула, отчего тот встает на задние ножки как на дыбы. Уши его снова дергаются, и Сэм не выдерживает — перегибается через стол и интересуется заговорщицки: — Ты шевелишь ими? Или они сами, ну, так? Дин вскидывает на него свирепый взгляд, уши, как по команде, чуть поворачиваются, и Сэм примирительно поднимает руки, но все же не может сдержать смешок. — Да ладно тебе. Мне просто интересно. — Возьми и подержись за ту херотень сам, раз интересно. Дин с грохотом ставит стул на все четыре ножки, притягивает к себе очередную книгу, потом, чертыхнувшись, меняет ее на другую, еще нечитанную, и упирается невидящим взглядом в оглавление. — Сами, — буркает неразборчиво полминуты спустя, когда уши снова начинают своевольничать, и Сэм старательно маскирует фырканье под кашель. Он искупает — или, по крайней мере, хочет думать, что искупает, — свою вину тем, что находит-таки информацию об ошейнике в одном из написанных от руки крупным каллиграфическим почерком журналов. Присвистывает, пролистывая страницу с картинками, и вчитывается в косые строчки. — Тебе еще повезло. Подержал бы ты его в руках чуть подольше, обзавелся бы и хвостом в придачу. А потом бы и полностью в кота обратился. Кис-кис. Дин грозно прищуривается в ответ, и Сэм запоздало думает, что поторопился: не надо было так сразу и вслух — отличный компромат бы вышел. Пообещать Дину, что все пройдет, если он подержит ошейник в руках еще пару минут, а потом заснять на телефон, как брат крутится вокруг себя, пытаясь рассмотреть пушистый темно-рыжий хвост, — Сэм думает почему-то, что именно пушистым и темно-рыжим хвост и был бы. Под стать ушам. — Ближе к делу, — брат комично морщится и звонко чихает. — Там сказано, как от этого избавиться? — Сказано. Но тебе это не понравится. И вправду: от перспективы провести семь с половиной часов в несчастном ошейнике (не просто так все-таки он был такого размера) Дин приходит в праведное негодование, направленное почему-то на Сэма. Тот в свою очередь только смиренно пожимает плечами, захлопывает журнал и парирует: — По-моему, они милые, так что можем и оставить. Все свидетельницы и потерпевшие старше сорока — твои. Только в аптеку за средством от аллергии сам пойдешь. Негодование брата тут же рассасывается в долгие страдальческие взгляды и недовольное шевеление понуро прижатыми к голове ушами. Сэм держится изо всех сил, чтобы не погладить его по голове в утешение: шутка вышла бы славная, вот только расплачиваться за нее так и так пришлось бы фингалом под глазом. Или расцарапанным лицом — и тут уже не знаешь, что хуже. Дин еще пытается выторговать возможность хотя бы снять с ошейника бубенчик, но соглашается потом со вполне разумным Сэмовым доводом, что, возможно, в бубенчике и заключается вся сила этого странного, но все-таки магического артефакта — нельзя ведь знать наверняка. Это чушь, конечно, и ни о чем таком Сэм на самом деле не думает. И он любит брата, правда, очень любит, но от одной только мысли, как задорно будет позвякивать ошейник на каждом Диновом шаге, и как сильно это Дина будет бесить, теплеет на душе. Сэм думает, что проклятия лучше и представить сложно. Скрепя сердце (понудев еще с полчаса, какой он несчастный, и какой Сэм бездушный засранец, не способный проникнуться сочувствием к ближнему своему) брат соглашается и на ошейник, и на бубенчик — деваться-то все равно некуда. В качестве компенсации за моральный ущерб Сэму делает ему сандвич и все же соглашается на пересмотр вестерна. Они устраиваются с лэптопом у Дина в комнате, и к середине фильма Сэм с восторгом понимает, что уши — далеко не единственная их кошачья проблема. Точнее, проблема Дина, потому что у него самого никаких проблем нет. Какие могут быть проблемы, когда Дин щеголяет пушистыми ушами и недовольной мордой? Первые минут пятнадцать Сэм старательно притворяется, что ему просто послышалось, но когда из-за глубокого утробного урчания приходится прибавить фильму громкость, делать вид, что ничего не происходит, становится проблематично. Дин мурлычет. Нет, не так. Дин, мать его, мурлычет. И совершенно этого не осознает, главное, — смотрит на экран с превеликим интересом и ничего вокруг себя не замечает. Первым порывом тянет ткнуть его в бок, застать врасплох и смутить, но приоритеты у Сэма меняются быстро. Он давит зарождающийся в груди смешок и скашивает взгляд. Дин сидит, чуть прикрыв один глаз, и едва шевелит пальцами ног под тонким шерстяным покрывалом. Пригрелся — кот. Вот и потянуло на кошачью песню. Сэм очень рискует, закидывая руку на спинку кровати, но не может удержаться. Брат никак не реагирует. Нечеловеческая сосредоточенность: в любой другой день Дин засек бы движение боковым зрением, и Сэм бы уже лежал мордой в подушку с вывернутой за спину рукой. Но сегодня не любой другой день — сегодня совершенно особый день, и Сэм безнаказанно устраивает ладонь у брата на правом плече. Задерживает дыхание и, убедившись, что Дин все так же увлечен фильмом, осторожно проводит рукой вверх-вниз, чуть сжав пальцы. Урчание становится громче. Дин слегка наклоняет голову, и Сэм, осмелев, гладит большим пальцем кожу над ключицей. Дин боится там щекотки — боялся, по крайней мере, когда был ребенком. Сейчас Сэм не знает наверняка. Если прижать подушечку пальца, можно почувствовать мягкую вибрацию. Сэм думает, что эпицентр должен находиться у Дина где-нибудь в межреберье, а по всему телу расходятся уже остаточные импульсы. Брат вздрагивает, хмурится и бьет несколько раз по клавиши увеличения громкости указательным пальцем. Ничего не меняется: и так установлен самый максимум. — Выключи, — требует Дин раздраженно, и Сэм поспешно расслабляет руку. Убрать, правда, не успевает. — Что, прости? — У тебя телефон уже битый час вибрирует. Выключи. Дин ставит фильм на паузу и поворачивает к Сэму голову. Поджатые губы и скрещенные на груди руки выражают крайнюю степень недовольства, но вкупе с непрекращающимся мурлыканьем и тонко звякнувшим бубенчиком это не выглядит хоть сколько-нибудь устрашающим, и Сэм закусывает губы, изо всех сил стараясь не рассмеяться. — Что, смотреть мешает? На лице Дина поочередно сменяют друг друга недовольство, непонимание, смятение, снова непонимание и — осознание. Короткая внутренняя борьба, обозначившаяся сурово сведенными к переносице бровями, оказывается проиграна Дином в считанные секунды. — Сэм? — Да? — Как оно выключается? — А мне откуда знать. — Сэм. — Что? — Я серьезно. — Я понял. — Сэм! — Можешь не выключать. Мне даже нравится. Это и вправду здорово — умиротворяющее ощущение. Сэм не помнит, когда в последний раз улыбался так часто и широко, чтобы болели скулы. — Кис-кис-кис. Он невзначай проводит пальцами над воротом Диновой футболки, царапает ногтями кожу, осознавая прекрасно, чем это обернется на этот раз: брат подскакивает на месте, дергается, бешено вращая глазами. Уши прижимаются на секунду к голове, а потом снова встают торчком. — Совсем сдурел, засранец? Я тебе не… — Дин не договаривает. Сэм пытается увернуться, откатиться, но Дин соображает быстрее, чем можно было бы надеяться: в два счета наваливается сверху, больно щиплет за бока, и Сэм, может, и смог бы дать отпор, если бы только подреберье не ломило от хохота. Он пытается лягнуть Дина, но не особенно в этом преуспевает, брат блокирует удар в пах, фиксирует Сэма, прижимая грудь предплечьем. Бубенчик звенит, мурчание так и не прекращается, и Дин сдается и смеется тоже. — И кто после этого кошатник и извращенец, Сэмми? — Я вообще-то собак больше люблю. — А вот сейчас, между прочим, обидно было. Дин опирается на руки по бокам от Сэмовой головы, пытается отдышаться. Трется до сих пор красным носом о свое плечо. Хорошо, думает Сэм, что хотя бы аллергия у него поутихла: не хотелось бы быть с ног до головы залитым Диновыми соплями. Мурчание чуть стихает. Сэм с трудом высвобождает руку, бьет по качающемуся перед носом бубенчику указательным пальцем и прежде, чем брат опомнится, устраивает ладонь у него на затылке: массирует кожу, чуть прихватывая короткие волосы. Дин весь вибрирует едва ощутимо в ответ на прикосновение, жмурится и откидывает голову, инстинктивно подаваясь на ласку. Он приходит в себя до обидного быстро: смущенно вспыхивает румянцем, скатывается с Сэма и устраивается рядом. Прокашливается неловко, притягивая на колени лэптоп. — Котом ты нравишься мне гораздо больше, — фыркает Сэм. — Заткнись, а? — Я серьезно. — И я. Заткнись. Сэм хмыкает себе под нос, думает, что ошейник он потом убирать очень уж далеко не будет, и тянется за наушниками — досмотреть фильм без них возможным все равно не представляется. *** Во второй раз они поступают умнее и, прежде чем вернуться к коробке, покупают в хозяйственном отделе ближайшего супермаркета две пары резиновых перчаток кислотно-желтого цвета. Дин надевает их с таким выражением лица, что сомнений не остается: он воображает себя либо виртуозным хирургом, готовящимся к сложнейшей многочасовой операции, либо Джесси из сериала «Во все тяжкие» — и второе, кстати, более вероятно. Сэм закатывает глаза (надеяться, что Дин повзрослеет хоть когда-нибудь, он перестал давно) и несколько раз сгибает и разгибает пальцы на пробу: работать можно, хотя и потеют руки. Терпимо. Любой, даже не самый умный охотник в курсе: к проклятым вещам нельзя прикасаться напрямую, а в приснопамятной коробке из подвала такие вещи точно есть — теперь они знают это наверняка. И далеко не факт, что все они окажутся такими же безобидными, как кошачий ошейник. — Лучше перестрахуемся, — решил Сэм, и Дин с ним согласился: не потускнели, видимо, воспоминания о чудесных семи с половиной часах, проведенных наедине с бубенчиком и Сэмовыми подначками. Найденный, однако, среди книг, всякой бытовой мелочевки и устрашающего вида детских игрушек кружевной темно-синий бюстгальтер вызывает у Дина такой бурный восторг, что он сначала залихватски присвистывает, потом подцепляет лямки двумя указательными пальцами и растягивает в разные стороны, пытаясь на глаз оценить размер. На лице его расцветает не обещающая ничего хорошего ухмылка, глаза вспыхивают задорным блеском, и Сэм мысленно стонет: сейчас начнется, ну конечно. Это же Дин — не успел ведь еще восстановить в собственных и Сэмовых глазах свою брутальность после того, как жался поближе теплым боком и мурчал так, что кровать вибрировала. — Сэ-э-эм! — прикрыв томно глаза и понизив голос до интимного полушепота, тянет брат. Покачивает на пальцах кружевную тряпку, провоцирует. — Как не стыдно? Опять ты свое белье где ни попадя разбрасываешь! Сэм надеется, что выражение его лица достаточно красочно показывает, насколько жалким он считает и Дина, и все его дешевые приемчики. — А твои шутки все оригинальнее и оригинальнее с каждым годом, я смотрю. — Как думаешь: трусики там тоже есть? — Проверь. — Это очень личная просьба, Сэм, я не могу вот так сразу, ты бы хоть в кино меня сводил. — Ха-ха. — Ты просто завидуешь, признайся. — Дебильному чувству юмора или счастью, которое вызывает у тебя найденное женское белье? Но Дин не был бы Дином, если бы смутился так запросто: он улыбается во все тридцать два, комкает бюстгальтер и прицельно запускает им Сэму в голову. Выбор встает трудный: или позорно пропустить настолько топорную подачу, или пожертвовать стопкой фарфоровых блюдец семнадцатого века, которую Сэм держит в руках. Сэм выбирает первое, утешая себя тем, что гордость не стоит тех часов, что придется убить на ползанье на карачках и собирание черепков (черепков семнадцатого века, между прочим), и что Дин еще не слышал новое приветственное сообщение на своем автоответчике — очень мурчательное, надо заметить, сообщение, а, значит, Сэм заранее отмщен. Мужественно выдержав удар и не упав в грязь лицом (а упав лицом в лифчик, да), Сэм очень медленно опускает блюдца на стол, приподнимает упавший на стол бюстгальтер кончиками пальцев и так же молча откладывает его в коробку поменьше — с вещами, в предназначении которых им еще придется разобраться. Дин и ухом не ведет. — Ты подумай, — как ни в чем не было завершает он дискуссию и снова лезет в коробку, — размерчик твой, точно говорю. Сэм не спрашивает, откуда взялась такая уверенность, — театрально вздыхает и едва-едва улыбается себе под нос: — Ты повнимательней смотри, вдруг там и вправду трусы найдутся. Я расстроюсь, если останусь без своего любимого комплекта. Дин одобрительно хмыкает — его лицо скрыто наполовину картонным боком коробки, но Сэм видит, как тонкими лучиками расходятся морщинки вокруг глаз. На этой положительной ноте истории бы и завершиться, но когда у них хоть что-нибудь шло как надо? Сэм думает, это карма у них такая, потому что на следующее утро из зеркала на него с ужасом поглядывает… — Саманта! — подсказывает до неприличия счастливый брат, стоящий в проеме двери. Даже не пытается сочувствующее выражение на морду свою натянуть, придурок. Хоть бы вид сделал, что угрызениями совести мучается. Дин вертит в руках злосчастный лифчик. Предусмотрительный какой: вон, и перчатки не забыл надеть, хотя Сэм разбудил его не больше пяти минут назад в страшной спешке и панике. — Теперь я могу называть тебя Самантой официально! — Поздравляю, — уныло огрызается Сэм, разглядывая потрепанную жизнью дамочку с острыми скулами и его, Сэмовыми, родинками, с не меньшим изумлением глядящую на него в ответ. Футболка, в которой Сэм обычно спит, висит на нем мешком, трусы свободно болтаются на талии — Сэм придерживает их, смяв край в кулаке. Он сутулится, у него чуть вьющиеся волосы почти до поясницы, небольшая грудь и широкие округлые бедра. Далеко не модель, конечно, но в общем и целом — неплохо, как на Сэмов вкус. У Дина, однако, на этот счет имеется свое, без сомнений крайне ценное мнение. — На троечку. Может, с плюсом, — выносит он с умным видом вердикт, осмотрев Сэма с ног до головы, и Сэм, в общем-то, понимает, в чем дело: даже будучи женщиной, он остается выше брата на два законных дюйма. — Я бы тебя не трахнул. — Я бы тебе и не дал, — парирует Сэм. Дин возмущенно раздувает ноздри и, не нашедшись с ответом, поднимает бюстгальтер повыше: — Оставить тебе? Сэм поджимает губы. В новом теле странно, но и не так чтобы очень уж неудобно. Сэм одевается не меньше получаса, пытаясь привыкнуть: завязывает свою рубашку узлом на животе, потуже затягивает ремень на джинсах и собирает волосы в хвост канцелярской резинкой. На кухне Дин будничным тоном сообщает, что он выглядит как чучело, и Сэм показывает ему фак. — Ты подозрительно долго возился, — брат похабно ухмыляется, и Сэм заранее готовится к тому, что продолжение ему ой как не понравится. Он угадывает (ну кто бы мог подумать): — Лапал себя, извращенец? — И кто из нас извращенец с такими-то вопросами? — Это значит «да»? — Это значит «иди нахер, Дин, я хочу выпить кофе, вернуть все на место, и чтобы ты заткнулся». — Я бы полапал, если бы у меня сиськи выросли. И не только сиськи. — Не сомневаюсь. С этим проклятием, по крайней мере, выходит проще, чем с кошачьим: нужную информацию они находят за считанные часы и просто-напросто сжигают лифчик, присыпав его солью, — так, на всякий случай. Дин всю дорогу ноет, что это нечестно и что сам он страдал, так что и Сэму, чтобы обрести надежду на избавление, надо бы провести в страшных муках как минимум семь с половиной часов (а как максимум — всю жизнь). Сэм жалеет, что не заставил брата схватиться за лифчик голыми руками, пока была такая возможность; Дин как чуял неладное — держался на безопасном расстоянии. А жаль, вдвоем было бы веселее. Проклятье должно развеяться само собой к рассвету, а до того времени Сэм не рискует приближаться к коробке даже в перчатках. Дин весь день ходит счастливый донельзя, на весь бункер зовет Сэма Самантой и разве что под нос себе не насвистывает, но даже ему к вечеру надоедает зубоскалить про девчонку, девчачье белье и девчачьи волосы («Еще более девчачьи, чем обычно, Сэм, я даже представить не мог, что такое вообще возможно!»), и он с довольной миной предлагает завалиться в бар. Ждет, видимо, что Сэм будет ломаться и отпираться до последнего, но тот соглашается в две минуты. Сделать это стоит хотя бы ради того, чтобы увидеть, как вдруг округляются в изумлении его глаза, и как потом, уже на месте, в прокуренном тесном зале новенькая барменша дает Дину от ворот поворот. Что же: по крайней мере, не у одного только Сэма будет ущемлено сегодня самолюбие — да здравствует справедливость, и все в том же духе. Новенькую барменшу зовут Лив, и она отбивает все Диновы подачи к флирту одну за другой. В отместку за Сэмово издевательское хрюканье брат вспоминает с десяток довольно унизительных историй, заканчивающихся всегда словами о том, как он с самого начала подозревал, что с Сэмом что-то неладно. В личный Сэмов хит-парад проходят три: о том, как, когда ему было пять, в детском магазине закончились трусы с машинками, и отец купил ему с пони («тогда, наверное, все и пошло наперекосяк, старик»), о том, как в восемь Сэм попросил на Рождество куклу барби («я понял, что это конец, тебя было уже не спасти»), и о том, как однажды Сэм собрал волосы в хвост («нет, я все понимаю, но это просто за гранью добра и зла, серьезно»). Сэм горестно вздыхает и жестом просит Лив повторить. Дин не унимается. — Тяжелый день? — улыбается Лив, и Сэм хмыкает: — Не то слово. Дин пытается переключить ее внимание на себя, обворожительно ухмыляется (ну, или думает, по крайней мере, что обворожительно ухмыляется), но Лив остается непреклонна: — Ваша девушка? — она коротко кивает в сторону Сэма, и любой дурак понял бы, что ничего ему тут не светит, хоть ты тресни, но Дин же упрямый, как черт. — Сэмми? Моя сестра вообще-то, — он задорно подмигивает Сэму и продолжает как ни в чем не бывало: — Старшая. Сэм давится пивом от такой наглости. Лив подталкивает ему запотевший стакан с апельсиновым соком и улыбается еще шире, обнажая ровные белые зубы. — За счет заведения, — говорит она, подмигивая, и Сэм думает, что понравиться она могла бы не только Дину. А еще он думает, что лучше шанса отомстить брату за все сегодняшние измывательства не представится. Старшая сестра, значит? Ну-ну. Сэм кивает Лив и улыбается так тепло, как только умеет: — Большое спасибо, Лив. Дину только скрипеть зубами и остается, пока Сэм, заведя разговор о погоде, аккуратно переключается на последнюю прочитанную Лив книгу и современное искусство. Так и хочется пнуть брата в голень — смотри и учись, мол, смертельный номер. Полчаса спустя на барной стойке перед Сэмом материализуется салфетка с размашисто выведенным «через десять минут в туалете». Салфетка порвана на последней букве карандашом, Сэм складывает ее треугольником. Лив отходит к другим посетителям, и Дин больно щиплет Сэма за бедро. — Серьезно?! — Не знал, что ты ханжа, Дин. Дин выглядит… оглушенным. Раздраженным. Почти преданным и очень, очень обиженным. — Надеюсь, ты планируешь это хотя бы на камеру заснять? — Дин-Дин-Дин... — Сэм сокрушенно качает головой. — Ты разве не в курсе, что подглядывать за старшими сестрами нехорошо? Брат фыркает возмущенно и даже — если Сэму не кажется (а Сэм очень надеется, что ему не кажется) — поджимает губы. Сэм не отказывает себе в удовольствии вдоволь налюбоваться на крайне несчастного Дина, и только по истечении семи из отведенных ему десяти минут, когда Лив снова подходит к ним, он подвигает к ней ее же салфетку. — Прости. Ты очень милая, правда. Но я, пожалуй, слишком много сегодня выпил... а. Лив нисколько не обижается и зарабатывает себе за это в глазах Сэма еще пару очков. — Может, в следующий раз, — пожимает она плечами, и Сэм улыбается чуть виновато. Может, и правда, — в следующий раз. — Вот это благородство, — деланно восхищенно бормочет Дин, когда они выходят из бара и выдвигаются по направлению к дому. До бункера отсюда не больше полумили — можно дойти за полчаса, если не спешить. А спешить вроде и некуда: ночь стоит прохладная, но прозрачная до звона. На небе ни облачка. Сэм вдыхает полной грудью и легко толкает Дина плечом. — Такую девочку упустил, — возмущается брат уже тише. — Думаю, тебя все-таки подменили в родильном отделении. — Или тебя. Дин останавливается, разворачивается всем корпусом, смотрит на Сэма в упор так, что становится понятно: такой вариант он не рассматривал. Потом брат смеется почти беззвучно, и Сэм отвечает ему полуулыбкой. — Хорошо, хорошо! С этими твоими ямочками — на твердую четыре! Я всегда говорил, что они девчачьи. — Ну, спасибо. — Ладно, Сэмми. Идем, — Дин ежится от холода и поплотнее запахивает куртку. Сэм вздергивает ему воротник, чтобы не продуло шею, и они, да, идут домой. *** За третий раз Сэму откровенно стыдно, потому как если бы где-то существовал учебник для начинающих охотников, то в главе «как должен выглядеть проклятый предмет» в качестве примера обязательно бы приводилась старая прялка, которую они находят на самом дне коробки. Из тёмного дерева, рассохшаяся, заключенная в стеклянный ящик примерно пятнадцать на тридцать дюймов, она начинает бешено вращать колесом и замогильно скрипеть, стоит только Дину прикоснуться к прозрачной крышке. Выглядит не просто жутко, а очень, очень жутко — Сэм с трудом представляет себе идиота, который засунул эту штуковину в одну коробку с волшебным лифчиком и ошейником, превращающим людей в котов. — Вот это вещь! — восхищается Дин. Он несколько раз прислоняет ладони в перчатках к стеклянным бокам и почти сразу же их отнимает, отчего прялка захлебывается жалобными стонами. Колесо опасно покачивается в пазах. — Эй, Сэмми! Самантой ты уже был, не хочешь побыть Авророй? Сэм вспоминает Дороти из страны Оз и думает, что идея не так абсурдна, как может показаться на первый взгляд. Прялка кажется ему странной. Чересчур странной, пожалуй. — Если только Анджелина Джоли будет Малифисентой. И ради всего святого, Дин, не трогай. — А у тебя губа не дура. На Анджелину-то Джоли. — А то ты сомневался. Прялка зачаровывает, притягивает взгляд. И не только взгляд — у Сэма покалывает кончики пальцев от желания снять перчатки, прикоснуться к сухому дереву и самому прокрутить колесо. Сэм встяхивает головой, пытаясь отогнать наваждение, и думает, что с этим они даже разбираться не будут: запакуют в еще один стеклянный ящик и уберут куда подальше. А еще лучше — сначала в деревянный ящик и только потом в еще один стеклянный. Для надежности. Сэм вглядывается в плавные очертания, пытаясь понять, что показалось ему странным, неправильным. — Веретено, — догадывается он спустя полминуты. — В ящике нет веретена. И почти одновременно с этим Дин выдыхает приглушенно: — Твою мать, — и Сэм как-то сразу понимает, что вот веретено и нашлось. Эту коробку точно идиот собирал — самый безалаберный и никчемный из всех когда-либо живших Летописцев. Дай Бог, чтобы фамилия у него была не Винчестер, а то с их везением хочешь не хочешь, а задумаешься о таком вот печальном варианте. Дин поднимает руку, только что вытащенную из коробки, и Сэм видит каплю крови на его указательном пальце. Игла проколола перчатку, и красное на желтом смотрится как-то совсем не опасно. Прялка начинает скрипеть сама собой, хотя к ней никто и не думает прикасаться. — В библиотеку? — с тоской в голосе спрашивает Дин. Сэм сочувствующе кивает. — В библиотеку. Брат почти сразу начинает клевать носом, и Сэм приносит ему два термоса с кофе. За полтора часа Дин вливает в себя шесть кружек, но, кроме принципа действия заклятия, о котором они и так неплохо осведомлены (спасибо Диснею), они так ничего и не успевают узнать: Сэм отходит отлить, буквально на две минуты, а когда возвращается, Дин уже мирно посапывает, уткнувшись лицом в раскрытую книгу. Ладонь лежит в полудюйме от полной кружки кофе. Сэм изо всех сил старается не паниковать, но справляется с этим важным, данным самому себе заданием не ахти как. Сначала он несколько раз аккуратно толкает Дина в плечо, потом хорошенько встряхивает и громко зовет обедать, обещая пиццу, вишневой пирог и целую коробку пончиков с разноцветной глазурью — и все только за то, что брат откроет сейчас глаза: подумай, Дин, это ведь выгодная сделка. Сорвав голос, Сэм решается на отчаянные меры: наклоняется к самому Динову уху и громким трагическим шепотом сообщает, что разбил Импалу. Вдребезги. Вот прямо совсем. Места живого не осталось. А то, что осталось, Сэм сдал в металлолом. (В металлолом, Дин, если ты вдруг не расслышал!) Но перед этим оторвал чудом уцелевшую водительскую дверь. Дин может оставить ее себе на память, чтобы не слишком скучать по своей Детке. Или может получить ею по голове, если сейчас же — сейчас же, гребаный ты сукин сын! — не откроет свои глаза. Дин на увещевания реагирует восхитительно никак: всхрапывает и отворачивается от Сэма, сладко причмокнув губами. Сэм упрямо обходит его по кругу и, посомневавшись с минуту и прикрыв глаза (и мысленно попрощавшись с этим бренным миром) коротко и сухо целует Дина в щеку. Апокалипсиса не случается. Люцифер не вылезает из-под стола и не начинает танцевать посреди комнаты в бикини. Дин не просыпается. Сэм вздыхает, понимая, что, возможно, все окажется не так просто, как он надеялся. Он с большим трудом перетаскивает Дина на кровать в своей комнате — до Диновой дальше, да и хребет у Сэма не железный, — отирает со лба пот и начинает думать. Первым делом он решает навестить Джесси. Джесси двадцать восемь, хотя она и выглядит на все тридцать пять, несмотря на густо подведенные глаза, яркую губную помаду и рваные где только можно джинсы, она работает в книжном неподалеку от бункера и у нее было с Дином целых полтора свидания, и кто, если не она, сможет поцеловать Дина так, как… как надо, в общем. А полтора, потому что, что бы Дин там ни плел, Сэм ни за что не засчитает за полноценное свидание полчаса его скитаний между книжными стеллажами и три адресованных Джесси вопроса (один из которых она, к слову, проигнорировала). Сэм едет в тот самый книжный, и — о чудо! — Джесси оказывается на месте. Сэм не слишком представляет, что должен сказать, и даже не особенно ждет, что Джесси на что бы то ни было поведется. — Ты, может, помнишь Дина?.. — Сэм заминается, понимая вдруг, что брат вряд ли бы назвал свою настоящую фамилию. — Дина, в общем. Я Сэм, его… — …младший брат? — лицо Джесси светлеет, и Сэм воодушевляется. — Он рассказывал о тебе. — Правда? — Правда. Примерно полвечера. Она смотрит на него оценивающе, прикидывая, видимо, стоил ли он нескольких часов Диновой болтовни, и Сэм даже угрызений совести не испытывает — только медленно отступающую панику. Шею, правда, печет румянцем. Джесси нравилась Дину. Нравилась же? А, значит, это должно сработать. Он вдохновленно плетет Джесси, как часто Дин о ней вспоминает и как хочет позвонить, но все никак не решается, потому что такая девушка, как она, конечно, достойна чего-то совершенно особенного, а Дин, Дин — это никак не ее уровень, и прочее, прочее, прочее в том же духе. Чепуха, но Джесси расцветает на глазах, улыбается и мило краснеет. Ее оказывается на удивление легко уболтать: она верит и в день рождения Дина, и в его давнюю сексуальную фантазию, и в большие честные Сэмовы глаза верит тоже. Сэм на это и рассчитывал. Джесси оставляет книжный на напарницу, и Сэм везет ее в бункер, прикидывая по дороге, как потом невзначай попросить Каса подчистить ей память, — секретное все-таки место. Как бы то ни было, успеха их миссия не имеет. Сэм, как только они заходят к нему в комнату, думает запоздало, что на Спящего Красавца Дин не тянет ну совсем никак: небритый, громко храпящий и в растянутой футболке с пятном от горчицы, оставшимся со вчерашнего ужина. Вишенкой на торте оказывается кусочек петрушки, прилипший к чуть отвисшей нижней губе. Загляденье, ничего не скажешь. Джесси, к счастью, все это не смущает, она уверенным шагом подходит к кровати, присаживается на край, наклоняется, и… …и Сэм старается не смотреть, что она делает языком следующие секунд тридцать, пока он пялится то в потолок, то в пол, то вообще на бардак на своей тумбочке. Хоть бы выйти его попросила, что ли. Заканчивается все плачевно: Джесси вдруг ойкает и едва не скатывается с кровати. Дин угрожающе и крайне брутально всхрапывает, сердито морщит лоб и переворачивается на другой бок. — Он меня укусил! — Джесси смотрит на Сэма так, будто это не Дин, а он, и не укусил, а сожрал у нее пол-лица. Сэм не находит ничего лучше, чем, стушевавшись, извиниться. Дин, как назло, начинает храпеть еще громче, обозначая свою жизненную позицию, а конкретней – полное пренебрежение к присутствующей даме. Дама негодует. Единственный плюс заключается в том, что ее после этого оказывается совсем несложно выставить на улицу. Следующие четыре часа Сэм старательно молится Касу. Между телефонными звонками, бесконечно упирающимися в автоответчик, конечно. Кас откликается ближе к полуночи, когда Сэм уже теряет всякую надежду и уже подумывает заказать в IKEA стеклянный ящик побольше — чтобы совсем как в сказке. Кас материализуется в бункере, выслушивает не слишком веселую историю и качает головой. — Ты думаешь, мой?.. Сэм раздраженно отмахивается. — Нет, конечно. Но, может, ты мог бы применить к нему своему ангельскую абракадабру? Кастиэль печально смотрит на Дина. Потом печально смотрит на Сэма. Потом печально вздыхает. — Это магия совсем другого рода. Она мне не подвластна. Кас выходит из комнаты (все так же печально), и через пару минут Сэм слышит, как он открывает холодильник и чем-то громыхает, и думает с тоской, что, когда Кас таинственно появлялся, говорил что-то невразумительное и так же таинственно исчезал под шелест крыльев, с ним было куда проще. — Джесси, — напоминает Сэм, тоже направляясь на кухню, — девушка в книжном неподалеку, про которую я рассказывал, сможешь хотя бы убрать из ее памяти сегодняшний день? Нехорошо получилось. Кас кивает и отпивает сок прямо из пакета. На столе уже лежит коробка с остатками пиццы. А ведь это был их с Дином предполагаемый ужин. Нет, Ангелом Господним Кас определенно доставлял меньше хлопот. Перекусив, он отправляется по очередным своим сверхважным делам, и Сэм возвращается к тому, с чего начал: к поцелую истинной любви. Братской истинной любви, судя по всему. Раз получилось у Анджелины Джоли, решает Сэм, получится и у него. Наверное. С первой проблемой он сталкивается, едва заходит в комнату: Дин перекатился во сне и дрыхнет теперь аккурат посреди койки — не подступиться. Сэм пытается аккуратно подтолкнуть брата ближе к краю, но тот только ворчит и лягается. Со вздохом Сэм забирается на кровать, садится, подогнув под себя одну ногу, на всякий случай еще раз в красках рассказывает, что сделал с Импалой (ну вдруг сработает) и, когда это не производит никакого эффекта, выдыхает (надо было выпить для храбрости, и чего он раньше не подумал об этом) и снова пробует свою удачу — быстро целует Дина в лоб. Дин не просыпается, но… начинает вибрировать. Сэм отдергивается в ужасе и не сразу понимает, что это не телефон у брата в кармане и даже не какая-нибудь ужасная и на этот раз точно смертельная вторая стадия проклятия — Дин всего-навсего мурлычет. Остаточный эффект, наверное (у Сэма, вон, грудь по утрам до сих пор чешется, и не дай Бог Дин прознает об этом), скоро пройдет, а даже если и не пройдет, Сэм не будет жаловаться, потому как это… льстит. Да, пожалуй, это Сэму льстит. Очень даже. Приободренный, он перекидывает ногу Дину через бедра, наклоняется и прикасается губами к губам — ну, этого-то хватит? Сэм едва не стонет от разочарования, когда снова происходит одно большое ничего. В голове некстати вспыхивает воспоминание из далекого прошлого: Сэму было одиннадцать, и он попросил Дина научить его целоваться, чтобы не облажаться перед Кэти, которая была на целый год его старше. — За-са-сы-вай! — вопил брат, в ужасе глядя на батарею перепорченных помидоров. — А зубы убирай! Сэм никак не мог понять, куда надо убирать зубы, да и с Кэти потом вышло не в лучшем виде: как-то они не учли, что у нее, в отличие от помидоров, будут брекеты, и что, несмотря на свои огромные квадратные очки и две толстые косички, она захочет вдруг вести в поцелуе. Далеко не лучшее, что с ним случалось, — Сэм ежится и пристально смотрит в умиротворенное лицо Дина. Ну. Была не была. Он снова прижимается ко рту брата и даже чуть приоткрывает губы. Заставить себя высунуть язык уже сложнее, но Сэм справляется и с этим. Дин сначала никак не реагирует, но через несколько секунд отвечает — автоматически и вяло. Он несильно зажимает нижнюю Сэмову губу зубами, и Сэм никак не может понять: это из-за этого, что ли, Джесси удрала, сверкая пятками? Непривычно — да, но неприятным ощущение назвать сложно. У Дина — наконец-то! — слабо трепещут ресницы, и Сэм собирается уже отстраниться с чувством выполненного долга, как на шею ему тяжело приземляется братова ладонь. Дин сжимает пальцы, прихватывая за волосы, и углубляет поцелуй. Ресницы у него трепещут сильнее, и так же сильно, как полчаса назад он хотел, чтобы Дин проснулся, Сэм хочет теперь, чтобы брат срочно уснул обратно. Паника клокочет у Сэма где-то в горле. Он осторожно отодвигается, но брат подается следом. — М-м… — Дин жмурится, явно довольный происходящим. Мурчание становится громче и передается вибрацией Сэму. — М-м, Сэмми… Сэм замирает и только беспомощно мычит. От того, чтобы сжать зубы, его удерживает только опасение откусить Дину пол-языка. Дин приоткрывает один глаз и, широко зевнув, смотрит прямо перед собой. — Сэмми? И ведь так и не отпускает, гад. Руку у него заклинило там? Не держал бы за волосы — Сэм давно бы вывернулся, а так слишком велик риск оставить у Дина в руке свой скальп. Брат открывает второй глаз, встряхивает головой и глядит теперь уже куда более осмысленно. — Сэмми, мать твою! Да, неловко вышло. — Доброе утро? — …доброе. — Как спалось? — Неплохо. Вроде. — Кас залетал. — Угу. — Почти всю пиццу сожрал. — Вот засранец. — Я закажу тогда еще одну? — Лучше две. — Может, отпустишь меня? — Конечно. Прости. Брат разжимает хватку, и Сэм неловко сползает с кровати и боком, на негнущихся ногах подвигается к выходу, чувствуя, что безбожно краснеет. Дин садится на кровати и трет лицо ладонями — слишком долго и старательно трет лицо ладонями, явно давая Сэму шанс убраться подобру-поздорову. Сэм не дурак и так и делает. Он отсиживается на кухне. Дин забредает туда минут через двадцать. Даже футболку сменил, надо же. Мнет рукой пунцовую шею, перебирает распухшими губами. Сэм поспешно упирается взглядом в столешницу и безотчетным жестом трет собственный рот. — Это же… это же нужно было, чтобы заклятие снять. Сэм кивает чересчур поспешно и рьяно. — Конечно. — Тогда, э-э… Тогда спасибо, что спас меня и все такое. — Обращайся, мне несложно. В смысле… — Я понял. Дин обходит его со спины, чтобы поставить чайник. Все еще смущенный, но уже порядком расслабившийся, он на ходу отвешивает Сэму несильный подзатыльник. — Эй! За что? — Мне приснилось, что ты Импалу разбил. Дважды. Прокол, однако. — Тебе приснилось, класс. А ударил ты меня зачем? — Для профилактики. Сэм оборачивается через плечо, чувствуя, как напряжение покидает тело. — Не буду тебя в следующий раз спасать. — Как скажешь. Ну, ничего-ничего, думает Сэм. Он для профилактики еще разведет Дина на мурчание и даже на диктофон это мурчание запишет. И сделает все, чтобы добиться своего. Возможно, даже поцелует Дина еще раз. Если понадобится. А коробку они лучше сожгут. Со всем оставшимся содержимым. Конец.