***
Элио никогда не держит любовников долго. В этом месяце его постель согревает французский парень по имени Этьен. Он крепкий, гибкий и хорош в чтении. Если хочет, он прячется за толстыми стеклами очков, выдавая себя за скромного студента, и выпускает все свои зубы и ногти только во время секса. Оставленные им следы от неосторожных касаний зубов и царапины на спине Элио не проходят еще несколько дней. - Если бы ты только написал что-нибудь для меня, а? – вздыхает парень и легким жестом убирает спутанные темные волосы с его лица. - Ты же знаешь, я пишу только для своей музы, - отзывается Элио, не поднимая глаз от чернильного хаотичного клубка слов в своем блокноте. - Почему-то мне кажется, что эта муза больше из плоти и крови, чем ты говоришь, - хмыкает Этьен. Он тянется к Элио, запуская эти талантливые пальцы в свои редкие волосы и вовлекая его в поцелуй. – Но возможно – просто возможно – я мог бы вдохновить тебя. И когда они падают на кровать, вжимаясь друг в друга и целуясь, оба знают, что для них это лишь очередное развлечение. Этьен никогда не назовет его mon chéri из-за гордости, потому что знает, что Элио никогда не вернет ему этот жест. Таков его путь. Элио берет в привычку никогда не оставаться так надолго, чтобы его любовники успели влюбиться.***
Он смотрит на толпу и поднимает книгу, перелистывая страницы, еще источающие приятный запах типографской краски. Это отличается от обычного чтения. Обычно это большое коммерческое мероприятие. Большие книжные магазины, торговые центры или учебные заведения. В таких местах все ощущается пластмассовым: от пластмассовых улыбок до пластмассовых слов, которые он должен прочитать, пустых и со звоном разносящихся по просторному помещению, оставляя на языке привкус жести. Правда в том, что это лишь еще один симптом комы, в которой он живет. Тоска это не та болезнь, от которой можно просто избавиться. Она проедает душу насквозь, один агонизирующий ее участок за другим. Сегодня, однако, все проходит в маленьком книжном магазинчике, насквозь пропахшем синдромом Сан-Клементе. Каждая деревянная деталь, из которой сделан каркас, заставляет его вспомнить ту ночь. Вкус джина и мудрость молодости изобилуют счастьем, настолько головокружительным, что это сильнее любого наркотика. Он смотрит на слушателей, своих читателей. Элио чувствует взволнованность и напряжение, будто ему снова исполнилось семнадцать и он стоит на пороге взрослой жизни, впервые пробуя на вкус любовь. Он замечает знакомое лицо в отдалении, у самой двери. Оливер сильно изменился с тех пор, как он видел его в последний раз. Это по-прежнему та же кожа, что он целовал и боготворил, на которой обнаружил каждую веснушку и выучил наизусть за тот короткий промежуток времени, что они имели. В его щетине и на висках уже проглядывает седина. Время покрыло его морщинами, ласково разгладило каждый солнечный след на его лице. Когда Элио поднимает взгляд, он не видит других людей, лишь его. Глаза Оливера – единственные, с которыми он встречается сегодня. Случайному наблюдателю показалось бы, что там лишь стена, в которую он так внимательно всматривается, будто отвлекаясь от моря лиц в минуту застенчивости. Элио прочищает горло и начинает читать роман вслух. Я помню тебя во вкусе персиков, в прикосновении прядей к губам так же, как я коснулся твоей груди, прошивая насквозь путь к твоему сердцу. Я вспоминаю тот поцелуй, делая глоток утреннего кофе, чтобы вылечить надвигающееся похмелье, которое истощило нас до последней капли. Это было то, что люди зовут юностью, любовью, и в этот момент мы были счастливы в торжестве, которого ни один из нас до этого не знал. Элио читает это любовное письмо в грубой прозе. Он не заикается, а его голос ясный и мелодичный, как он и думал – надеялся в бесконечные моменты между страницами, на которых описал все, чего у них никогда не было. Утренние персики, разрезанные пополам с кремом внутри (невысказанная шутка, которую они по-прежнему разделяют); его пальцы по извилистому пути позвоночника, которые вскоре заменяются языком, когда он пробует соль с каждого миллиметра тела Оливера, будто раскрывая последнюю тайну между ними. Он двигался, пока его пальцы не сжимались внутри Оливера, одновременно удерживая его. Он наблюдал за ним, когда доводил Оливера до кульминации, не думая о своем собственном желании, потому что все в нем было слишком сосредоточенно на Оливере. Лицо Оливера в удовольствии, румянец, расцветающий на его коже от приближения оргазма, его ускоряющееся и замедляющееся дыхание и тихие стоны. Оливер никогда не был громким любовником. Они провели слишком много времени в тайне, слишком много часов было украдено из их жизни. И вот мы вместе в наших бездыханных комах, спим лицом к лицу. Я смотрю на тебя сквозь миллионы миль и сказочных миров, и наши руки тянутся к пустому месту в кровати, где воспоминания горят, как угли на моей коже. Когда он наконец дочитывает, публика на мгновение впадает в оцепенение, все еще медля, чтобы разразиться аплодисментами. Словно они все еще вовлечены в чары сновидения вместе с ним. Это медленное пробуждение, полное беспорядочных высказываний и головокружительных чувств, но они все же просыпаются, и в зале начинают раздаваться первые аплодисменты. Элио кивает им в знак признательности, не отводя взгляда от лица Оливера. Оливер прямо здесь, во плоти. Элио боится, что если моргнет, это окажется просто галлюцинацией, миражом его сознания. Но он не может позволить себе стоять на месте. К Элио подходят его читатели и протягивают копии для автографов. Он элегантно, но небрежно подписывает их, думая о том, что сегодня придется наложить шины на запястья, если боль в руках усилится. Некоторое время спустя, которое ощущается целыми столетиями, но на деле оказывается всего лишь минутами, Оливер, замыкающий очередь, стоит перед ним. Элио почти трепетно берет книгу и открывает ее не на внутренней обложке, а на первой странице с надписью O. Cor Cordium и пишет рядом просто «Э». - Con tutto il cuore, ben trovato*, что еще сказать, - произносит Оливер. - Alla nostra casa ben venuto, molto honorato**, signor mio Оливер, - незамедлительно отвечает Элио. Оливер улыбается. Вокруг его рта образуются маленькие смешливые морщинки. Видимо, у него было достаточно счастья, чтобы они появились. Элио безумно хочется отследить каждого человека, принимавшего участие в этом счастье. - Я вижу, ты знаешь своего Шекспира. Элио кивает. - Мне показался он подходящим, хотя я всегда больше любил «Двенадцатую ночь». И Элио думает о них в шекспировских терминах: Антонио и Себастьян, Гамлет и Горацио. Или это были несчастные влюбленные Офелия и Гамлет, которым было суждено умереть в разлуке и покоиться в отдельных могилах? Он не проигрывал это в уме тысячу раз. «Для меня ты и Беатрис, и Вирджил одновременно». Он не произносит вслух всех тех слов, что стремятся сорваться с языка. Его любовники всегда жаловались, что для такого романтичного писателя он чересчур лаконичен и приземлен. Элио берег это в себе все эти годы лишь ради него. Это всегда был Оливер. Возлюбленный, муза. Но у Элио слишком долго были лишь любовные письма, кое-как упакованные в роман, и теперь ему кажется, что он уже видит наброски для своего нового произведения. Старые друзья в книжном магазине, почти незнакомые люди, но все же с той прочной связью, что держит их сейчас в неловком молчании. И вместо всех невысказанных слов Элио лишь произносит: - Не хочешь выпить?***
Это кофейня, а не какой-то захудалый бар, где они могли бы забиться в угол или найти будку, в которой руки Элио проскользнут в темноту между ремнем и кожей, чтобы исследовать ее. Они располагаются на приличном расстоянии друг от друга. Оливер развелся. Даже самые сладкие слова из его уст никогда не звучали так гулко. Элио всегда представлял себе ее смерть как большую трагедию. В своем горе Оливер находит его на дороге в Рим, и во взглядах друг на друга они живут и дышат впервые за долгое время. Они просыпаются от своего сомнамбульного существования, взаимной комы. Это был его второй роман, размышление о прочности любви, часто сравниваемое с «Любовью во время чумы» Габриэля Гарсии Маркеса. - Кажется, мы всегда были на грани, - говорит Оливер. В голове у Элио миллион вопросов. Этого хватило бы на пару романов, а то и больше. Была ли у них связь или это лишь разрушение мирского медленной смертью? Но Оливер больше ничего не говорит по этому поводу. Элио не давит и мысленно уже набирает строку за строкой, пока не может сделать этого в реальной жизни. Он задается вопросом, что Оливер сказал своей жене. О прошлом, о них. Заметила ли она призрачные пятна на его сердце, которое раньше принадлежало Элио? Пробелы заполняются, каждая крупица информации вклинивается между ними, словно теннисный мяч. - Да, его дети в порядке. Один из них женится следующей весной. - Да, Элио доволен своей жизнью писателя. Деньги никогда не были для него проблемой, а авансы только способствуют этому. - Да, Париж прекрасен. (Он не упоминает Этьена, дни которого уже сочтены. Если у Оливера и есть еще один любовник, он предпочитает промолчать об этом). - Да, назначение на должность профессора серьезное испытание. - Да, это было давно. (Он не говорит Я скучал по тебе, как тонущий человек скучает по глотку кислорода). (И что он может сказать о прошлом, в котором остались лишь призраки? Его отец, Анчизе, Мафалда - если Оливер спросит, ему придется перечислить могилы и призрачные пятна, на которых едва видна оставшаяся дымка воспоминаний. Места, где солнце всходит и потягивается, словно сонный кот. Они не что иное, как фотографии и воспоминания о прошлой жизни, за исключением их перекроенных проявлений в его работах). Так все и продолжается, лишь светский обмен фактами. Элио чувствует восторг, когда фрагменты прошлого, которые он воссоздавал в выдумке, наконец произнесены словами. Он подносит кофе к губам и от неожиданности обжигает и их, и язык. - Осторожнее, - качает головой Оливер. – Ты всегда слишком много думаешь. На его лице написана ностальгия, грусть, смешанная со счастьем. Разве это не было в них всегда? Это ликование и тоска, почти живые и почти умершие, сплетенные в одно целое. - Я думал, что могу прочесть оставшуюся часть истории, - голос Элио тихий и хриплый. Он тянется к Оливеру, его раскрытая ладонь ложится на стол. Элио уже может видеть первые строки, сливающиеся в следующую книгу: я простираю к тебе свою руку. Я предлагаю себя тебе. Оторванный, я никогда не был ничьим, кроме тебя, ни разу за все эти годы. Я жду лишь ради того, чтобы твои губы искривились в улыбке, чтобы ты снова бросил на меня свой взгляд и еще раз назвал меня своим именем.